Разнимает руки, освобождая Стаса. Поправляет платье. И ни один мускул на лице не дрогнул. Напротив – обаятельная улыбка
– '. Светка, мужики не стоят ссоры подруг!
– А я и не собираюсь ссориться. Я так…
И все. Отступаю на прежние позиции. Руки – в рукава пальто, сумку на плечо, и – в такси. И в спину голос Стаса:
– Подожди!
Домой едем молча. Смотрю на прохожих за стеклом. И бесконечный дождь, который, мне кажется, идет с того дня, как Стас потерял память.
В квартире тоже молчим.
Молча снимаем верхнюю одежду. Молча садимся пить кофе. Молча курим, пуская дым в потолок
– Обиделась? – наконец подает голос Стас.
– Нет. Я этого ждала.
– Как это?
– Ну, не зря мы так давно общаемся с Дежулей.
– А что же тогда молчишь?
– Думаю.
– О чем?
– О нас. О тебе и обо мне. И обо всех остальных.
– Поделись, – предлагает Стас,
– Скажи, почему ты сегодня пошел с Дежулей?
Стас каменеет лицом. Потом говорит;
– У меня была какая-то глупая мысль: может, в прошлой жизни между нами что-то было, а ты не говоришь? – И как? – фыркаю я.
– Не было. Только она ко мне прилипла, и я вдруг понял, что ничего и никогда между нами не было и быть не могло…
– А мысль-то откуда взялась?
Стас замялся. Но я ждала ответа, и имела право его получить. Поэтому Стас признался:
– Ты только не обижайся, Света, но я чувствую, что ты не была единственной женщиной в моей жизни. Или был кто-то до тебя, или – параллельно с тобой. Но ты ведь не скажешь правды? Зачем тебе наши отношения под удар ставить?
Пришла моя очередь открывать карты. В омут с головой, чтобы не передумать в последнюю секунду, не струсить.
– Стас, – осторожно говорю я, – возьми, пожалуйста, свой паспорт и внимательно его просмотри.
С недоуменным лицом Стас открывает барсетку, вытаскивает документы, раскрывает паспорт, страничку со штампами. Потом перелистывает на страничку «дети» и медленно обалдевает. И смотрит на меня с недоумением и с возмущением:
– И ты молчала?
– А что я, по-твоему, должна была делать? Сразу выливать на тебя весь ушат помоев?
– Но там же дочка!
– Она инвалид, Стас. Детский церебральный паралич. Ты бросил их, потому что не смог с ними жить; Я молчала, пока можно было молчать, но сейчас это становится уже невыносимым.
Стас хватается за голову.
– Я была сегодня там, отвозила алименты. Там не знают о твоей болезни. Теперь решай сам.
Стас закуривает нервно, судорожно втягивает дым, подходит к окну, открывает форточку. Весь как струна, как один оголенный нерв, щелкни, – умрет от боли.
И я оголена. Душу выложили на стол, и она слепнет от боли и кровит. Сейчас Стас примет решение, и оно будет не в мою пользу. Не в мою. Или… или нет?
– Причина развода – ты? – наконец спрашивает Стас.
– Нет. Ребенок. Но все равно ты их опекаешь. Больше ничего о них рассказывать тебе не хочу. Подумаешь еще, что я на себя одеяло тяну. Нет, сам разбирайся. А я пока уезжаю домой, к матери. Не хочу на тебя давить. Поэтому я – там, а ты – тут. Потом встретимся и решим, кто мы друг для друга.
***
Вышла утром с полной сумкой в руках из дома, а у подъезда – «ауди» Дежули. И сама она – свеженькая, улыбчивая, без тени смущения на лице. Как будто ничего не произошло накануне в клубе. И рука не дрогнула, когда глаза подводила. И траура по погибшим отношениям не видно – яркая куртка, стильные джинсы, волосы – россыпью.
– Привет! Подвезти?
– Сама доберусь.
– Да брось, Светка! Садись!
Я принимаю приглашение. Затаскиваю сумку на заднее сиденье.
Машина трогается с места так плавно, словно и не машина, а некая ракета на воздушной подушке.
– Остыла? – небрежно спрашивает Дежуля, одновременно прикуривая сигарету. Но в этой небрежности – некоторое напряжение. Ей тоже не всегда легко живется.
– А я и не взрывалась.
– Ну-ну, – усмехается она.
– Я просто решила больше с тобой не общаться.
Усмешка становится жестче:
– А в машину села.
– Надо объясниться, расставить все точки над «i».
– Ну, расставляй…
– Я тут поразмышляла на досуге и очень удивилась… Ну, вот что нас до сих пор связывало? Социальное положение? Оно оч-чень разное. Общие друзья? Да их нет как будто, так, знакомые. Общие взгляды? Я бы сказала, что они полярные…
– И что же ты надумала?
– Знаешь что, Дежуля, смотри-ка ты лучше мексиканское «мыло», а в мою жизнь больше не лезь. Я возможно любопытный объект для твоих наблюдений, но мне хочется, чтобы вокруг были люди, которые любят меня, а не препарируют под микроскопом.
– Это ты Стаса имеешь в виду под «любящим человеком»? – неожиданно зло говорит Дежуля. – То-то я смотрю, ты с сумкой куда- то намылилась. К мамашке поди.
– Нам надо немного побыть порознь.
– Не думала, что вас так легко разбить.
– А дело не в тебе. Ты только катализатор. Ускорила некий процесс. Но все закончится хорошо.
Послушная твердой руке Дежули «ауди» заложила крутой вираж на перекрестке, взвизгнули шины.
– Тебя куда, на Казанский вокзал?
– Именно.
Повисла пауза. Каждая обдумывала случившийся разговор. Притормозив у вокзала, Дежуля спросила:
– Значит, кончилась дружба?
– Да Бог с тобой? Какая дружба? Так, приятельство, никому не нужное.
– Ну, пока…
– Прощай, – легко ответила я и закрыла дверь машины.
***
Никогда еще я не возвращалась к матери с такой радостью. Я спешила за поддержкой, туда, где все привычно и знакомо, и можно жить без головоломок, И там меня ждет самый любимый человечек на свете – Катюшка.
Обвила меня ручонками, повисла на шее:
– Че привеа?
В переводе с детского – «Что привезла?». Выгружая подарки: Катюшке: конструктор «Лего», большую куклу, которую выбрал в магазине сам Стас, смешные тапочки в виде собачек, водолазку, коробку шоколадных конфет. Матери – книги, собраний сочинений Ремарка, которые я еле дотащила до дома, прокляв все на свете от нечеловеческого напряжения: экая тяжесть!
Чаевничаем, и Катюшка сидит у меня на коленях. Затылок – в мягких пушистых колечках волос. Целую их, и дочка машет рукой в знак протеста. Она, конечно, любит телячьи нежности, но не когда поедает конфеты.
Я отдыхаю. Я сняла с плеч груз весом в несколько тонн. Здесь можно быть самой собой. И только тревожные глаза матери не дают совсем уж расслабиться. Нам предстоит долгий разговор, и это очень трудно – быть искренними друг с другом. Мы так похожи с матерью! Мы обе скупы на выражение чувств. Мы никогда не говорим друг другу «люблю», никогда не спрашиваем: «как дела». Будет желание – поделимся. И хотя мама пытается учить меня жизни, ее слова – чистой воды риторика. Я никогда ее не слушала. Может, зря?
Наконец Катюшка уснула в обнимку с куклой Машей, чайник вскипел, и я достаю сигареты.
Дым кольцами вверх. Я рассказываю все обстоятельно, в мелких деталях, и словно вижу наши отношения со стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
– '. Светка, мужики не стоят ссоры подруг!
– А я и не собираюсь ссориться. Я так…
И все. Отступаю на прежние позиции. Руки – в рукава пальто, сумку на плечо, и – в такси. И в спину голос Стаса:
– Подожди!
Домой едем молча. Смотрю на прохожих за стеклом. И бесконечный дождь, который, мне кажется, идет с того дня, как Стас потерял память.
В квартире тоже молчим.
Молча снимаем верхнюю одежду. Молча садимся пить кофе. Молча курим, пуская дым в потолок
– Обиделась? – наконец подает голос Стас.
– Нет. Я этого ждала.
– Как это?
– Ну, не зря мы так давно общаемся с Дежулей.
– А что же тогда молчишь?
– Думаю.
– О чем?
– О нас. О тебе и обо мне. И обо всех остальных.
– Поделись, – предлагает Стас,
– Скажи, почему ты сегодня пошел с Дежулей?
Стас каменеет лицом. Потом говорит;
– У меня была какая-то глупая мысль: может, в прошлой жизни между нами что-то было, а ты не говоришь? – И как? – фыркаю я.
– Не было. Только она ко мне прилипла, и я вдруг понял, что ничего и никогда между нами не было и быть не могло…
– А мысль-то откуда взялась?
Стас замялся. Но я ждала ответа, и имела право его получить. Поэтому Стас признался:
– Ты только не обижайся, Света, но я чувствую, что ты не была единственной женщиной в моей жизни. Или был кто-то до тебя, или – параллельно с тобой. Но ты ведь не скажешь правды? Зачем тебе наши отношения под удар ставить?
Пришла моя очередь открывать карты. В омут с головой, чтобы не передумать в последнюю секунду, не струсить.
– Стас, – осторожно говорю я, – возьми, пожалуйста, свой паспорт и внимательно его просмотри.
С недоуменным лицом Стас открывает барсетку, вытаскивает документы, раскрывает паспорт, страничку со штампами. Потом перелистывает на страничку «дети» и медленно обалдевает. И смотрит на меня с недоумением и с возмущением:
– И ты молчала?
– А что я, по-твоему, должна была делать? Сразу выливать на тебя весь ушат помоев?
– Но там же дочка!
– Она инвалид, Стас. Детский церебральный паралич. Ты бросил их, потому что не смог с ними жить; Я молчала, пока можно было молчать, но сейчас это становится уже невыносимым.
Стас хватается за голову.
– Я была сегодня там, отвозила алименты. Там не знают о твоей болезни. Теперь решай сам.
Стас закуривает нервно, судорожно втягивает дым, подходит к окну, открывает форточку. Весь как струна, как один оголенный нерв, щелкни, – умрет от боли.
И я оголена. Душу выложили на стол, и она слепнет от боли и кровит. Сейчас Стас примет решение, и оно будет не в мою пользу. Не в мою. Или… или нет?
– Причина развода – ты? – наконец спрашивает Стас.
– Нет. Ребенок. Но все равно ты их опекаешь. Больше ничего о них рассказывать тебе не хочу. Подумаешь еще, что я на себя одеяло тяну. Нет, сам разбирайся. А я пока уезжаю домой, к матери. Не хочу на тебя давить. Поэтому я – там, а ты – тут. Потом встретимся и решим, кто мы друг для друга.
***
Вышла утром с полной сумкой в руках из дома, а у подъезда – «ауди» Дежули. И сама она – свеженькая, улыбчивая, без тени смущения на лице. Как будто ничего не произошло накануне в клубе. И рука не дрогнула, когда глаза подводила. И траура по погибшим отношениям не видно – яркая куртка, стильные джинсы, волосы – россыпью.
– Привет! Подвезти?
– Сама доберусь.
– Да брось, Светка! Садись!
Я принимаю приглашение. Затаскиваю сумку на заднее сиденье.
Машина трогается с места так плавно, словно и не машина, а некая ракета на воздушной подушке.
– Остыла? – небрежно спрашивает Дежуля, одновременно прикуривая сигарету. Но в этой небрежности – некоторое напряжение. Ей тоже не всегда легко живется.
– А я и не взрывалась.
– Ну-ну, – усмехается она.
– Я просто решила больше с тобой не общаться.
Усмешка становится жестче:
– А в машину села.
– Надо объясниться, расставить все точки над «i».
– Ну, расставляй…
– Я тут поразмышляла на досуге и очень удивилась… Ну, вот что нас до сих пор связывало? Социальное положение? Оно оч-чень разное. Общие друзья? Да их нет как будто, так, знакомые. Общие взгляды? Я бы сказала, что они полярные…
– И что же ты надумала?
– Знаешь что, Дежуля, смотри-ка ты лучше мексиканское «мыло», а в мою жизнь больше не лезь. Я возможно любопытный объект для твоих наблюдений, но мне хочется, чтобы вокруг были люди, которые любят меня, а не препарируют под микроскопом.
– Это ты Стаса имеешь в виду под «любящим человеком»? – неожиданно зло говорит Дежуля. – То-то я смотрю, ты с сумкой куда- то намылилась. К мамашке поди.
– Нам надо немного побыть порознь.
– Не думала, что вас так легко разбить.
– А дело не в тебе. Ты только катализатор. Ускорила некий процесс. Но все закончится хорошо.
Послушная твердой руке Дежули «ауди» заложила крутой вираж на перекрестке, взвизгнули шины.
– Тебя куда, на Казанский вокзал?
– Именно.
Повисла пауза. Каждая обдумывала случившийся разговор. Притормозив у вокзала, Дежуля спросила:
– Значит, кончилась дружба?
– Да Бог с тобой? Какая дружба? Так, приятельство, никому не нужное.
– Ну, пока…
– Прощай, – легко ответила я и закрыла дверь машины.
***
Никогда еще я не возвращалась к матери с такой радостью. Я спешила за поддержкой, туда, где все привычно и знакомо, и можно жить без головоломок, И там меня ждет самый любимый человечек на свете – Катюшка.
Обвила меня ручонками, повисла на шее:
– Че привеа?
В переводе с детского – «Что привезла?». Выгружая подарки: Катюшке: конструктор «Лего», большую куклу, которую выбрал в магазине сам Стас, смешные тапочки в виде собачек, водолазку, коробку шоколадных конфет. Матери – книги, собраний сочинений Ремарка, которые я еле дотащила до дома, прокляв все на свете от нечеловеческого напряжения: экая тяжесть!
Чаевничаем, и Катюшка сидит у меня на коленях. Затылок – в мягких пушистых колечках волос. Целую их, и дочка машет рукой в знак протеста. Она, конечно, любит телячьи нежности, но не когда поедает конфеты.
Я отдыхаю. Я сняла с плеч груз весом в несколько тонн. Здесь можно быть самой собой. И только тревожные глаза матери не дают совсем уж расслабиться. Нам предстоит долгий разговор, и это очень трудно – быть искренними друг с другом. Мы так похожи с матерью! Мы обе скупы на выражение чувств. Мы никогда не говорим друг другу «люблю», никогда не спрашиваем: «как дела». Будет желание – поделимся. И хотя мама пытается учить меня жизни, ее слова – чистой воды риторика. Я никогда ее не слушала. Может, зря?
Наконец Катюшка уснула в обнимку с куклой Машей, чайник вскипел, и я достаю сигареты.
Дым кольцами вверх. Я рассказываю все обстоятельно, в мелких деталях, и словно вижу наши отношения со стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20