После обеда он делал продолжительный доклад Государю, причем был крайне нервно настроен. Он даже спросил Государя, не думает ли Его Величество необходимым заменить его более способным человеком...
После обеда мы в нашем поезде имели уже полную информацию а том, что делается в Галиции и что думает Ставка.
Несмотря на геройское поведение наших войск, удар со стороны немцев был столь силен, что наши продолжают отступать. На нас обрушилось много немецких корпусов. Ставка винила генерала Ратко-Дмитриева в недостаточной осведомленности и в том, что он, несмотря на отданные своевременно приказания, не озаботился укреплением в тылу позиций, что влечет продолжение отступления. Громко обвиняли начальника штаба фронта Драгомиpова, поведение и распоряжения которого были столь непонятны, что его признали как бы нервно больным и сменили. Генерал же Иванов отчислил от должности Ратко-Дмитриева. Про самого, же Иванова говорили, что он растерялся, выпустил командование из рук. Бранили Иванова за его план похода через Карпаты в Венгрию. Теперь, когда начались неудачи, этот план уже не приписывали его авторам генерального штаба генералам Алексееву и Борисову, а относили всецело к Иванову, не генерального штаба генералу.
Выходило так, что Ставка (Данилов, Янушкевич и Великий Князь) все знала, все предвидела и в том, что произошло, виновны все, только не Ставка. Этому не многие верили. Все отлично, знали деспотизм Ставки, знали и ее растерянность в трудные минуты, и ее нервозность, доходившую до болезненности.
Было уже за полночь, когда в вагон-салоне, где мы беседовали, появился нарочный с письмом от генерала Джунковского на мое имя. Так как наступило уже шестое 149 число, день рождения Его Величества, день наград и милостей, то генерал Джунковский получивший праздничный приказ, поздравлял меня с производством в генералы. В очень милой, любезной форме, генерал выражал сожаление, что ему не удавалось сделать для меня то, что сделал генерал Воейков.
Тут было много правды, но много и лицемерия. Я прочитал письмо вслух, меня стали поздравлять, принесли и генеральские погоны. С производством в генералы я уходил из Корпуса жандармов, зачислялся по армейской пехоте и оставался при занимаемой мною должности по-прежнему в распоряжении Дворцового Коменданта. Мне было сорок два года, а службы в офицерских чинах я имел двадцать два года. Дубенский прозвал меня: генерал-поручик.
Шестое мая, день рождения Государя, прошел тревожно и не походил на праздник, хотя многие и получили чины и ордена. В тот день наш 1-й Железнодорожный полк был переименован в Собственный Его Величества 1-й Железнодорожный полк и получил вензеля Государя на погоны. Это была большая милость. В этой награде видели, конечно, и расположение Его Величества к генералу Воейкову. Но все эти личные радости тускнели из-за тревоги о том, что делается там, в далекой Галиции, где еще так недавно раздавалась веселая победная песня наших солдат, где только что Государь смотрел дивные войска. От туда сообщали, что сегодня немцы бомбардировали Перемышль. Тревожные были сведения и в следующие дни. Даже Троицын день, когда и церковь, и поезда, и все штабные домики и бараки украсились молодыми березками, даже и этот день не казался радостным, как обычно, у нас на Руси.
В эти дни узнали, что В. К. Андрей Владимирович назначен командующим Л. Гв. Конной артиллерией. Серьезный человек, он состоял в распоряжении Начальника Штаба Северо-Западного фронта и службою его начальство было очень довольно. Ему давались важные поручения. В свое время ему было поручено производство дознания о катастрофе в Августовских лесах Самсоновского корпуса.
150 Дознание было произведено образцово, что и понятно, так как Великий Князь окончил Военно-Юридическую Академию.
В один из этих дней я имел счастье представляться Государю Императору по случаю производства в генералы. Государь был обворожителен и бесконечно милостив.
11 мая немцы атаковали участок реки Сана между Ярославом и Перемышлем и утвердились на правом берегу Сана. Наша новая линия была прорвана. Новый тяжелый удар. Но известие, что Италия встала на сторону союзников и объявила воину Австрии - принесло некоторую радость. Но говорили, что и это очень запоздало. Если бы это было раньше. Никто вовремя не помогает России и только все требуют жертв от нее - это красной нитью проходило во всех разговорах о наших союзниках. И много нехороших слов раздавалось тогда против наших дипломатов, которые, танцуя перед иностранцами, забывают интересы России. Все говорят об общих интересах, а на деле выходит иначе. Интересы России далеко не кажутся союзникам общими. Не добрыми словами вспоминали тогда и Сазонова и особенно Извольского. Припоминали слова Столыпина при назначении Сазонова: "Я за него буду думать, а он будет исполнять"... Может быть это и не было сказано, но теперь это говорилось.
13 мая Государь покинул Ставку и на другой день вернулся в Царское Село.
Петербург кипел. Непрекращающееся отступление в Галиции и слухи о больших потерях подняли целое море ругани и сплетен. Говорили что на фронте не хватает ружей и снарядов, за что бранили Сухомлинова и Главное Артиллерийское Управление с В. Кн. Сергием Михайловичем. Бранили генералов вообще, бранили Ставку, а в ней больше всего Янушкевича. Бранили бюрократию и особенно министров Маклакова и Щегловитова, которых уже никак нельзя было прицепить к неудачам в Галиции.
С бюрократии переходили на немцев, на повсеместный (будто бы) шпионаж, а затем все вместе валили на Распутина, а через него уже обвиняли во всем Императрицу... Она, бедная, являлась козлом отпущения за все, за все. В 151 высших кругах кто то пустил сплетню о сепаратном мире. Кто хочет, где хотят не говорилось, но намеками указывалось на Царское Село, на двор. А там никому и в голову не приходило о таком мире. Там витала лишь одна мысль, биться, биться и биться до полной победы.
Но сплетни шли, все щеголяли ими. В Москве недовольство низов прорвалось в форме немецкого погрома. Было ли то проявление ненависти к немцам, или протест против действия местных властей, которые, якобы, мирволили немцам в Москве трудно сказать. Но только 27 числа простой народ начал громить немецкие магазины. Полное бездействие, растерянность, а попросту говоря, полное несоответствие высшей московской администрации своим должностям было причиной тому, что погром продолжался три дня, причем Петербургская центральная власть не получила официально из Москвы о том уведомления,
В Петербург долетели слухи о том, что при погроме чернь бранила членов императорского дома.
Бранили проезжавшую в карете В. Кн. Елизавету Федоровну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77