Так например, граф Прованский прислал ему свой отряд, граф Тулузский и дофин Овернский оба привели с собой по отряду. Из Перигора, от Бертрана графа Русильона, из Беарна и (не без особого основания) от умного короля Наваррского шли и ехали копейщики и пращники, лучники и рыцари со своими эсквайрами и знаменосцами. Герцог Бургундский и граф Шампанский подошли с востока в подкрепление к войскам короля Филиппа на западе; графиня Бретонская рассылала факелы, этих вестников войны.
Все концы Галлии поднялись на рыжего старика-анжуйца, что засел в самых недрах ее, а теперь все еще оставался в Англии и тайком посылал весточку за весточкой к своему сыну Джону. Этот Джон, сидя один в Париже, и не думал вооружать копейщиков: своих собственных у него не было, да и не смел он высказаться открыто. Вынужденный братом, он принял его сторону и в первый раз от роду приложил руку к пергаменту. «Богу известно, — думал он, — что и этой тяготы с меня довольно!» Вот он и сидел себе в Париже, изворачиваясь и меняя свою личину, как ему было удобно, смотря по тому, откуда ветер дунет. Никто о нем не справлялся, а всех менее его брат Ричард, которому, собственно, нужды не было до того, что он делает со своей особой, лишь бы была его подпись.
Таков уж был нрав у Ричарда: доведет он человека до крайности — и затем позабудет про его существование. Если ему напомнят, бывало, про забытого, он пожмет плечами и скажет: «Да ведь он дурак!» Ответ неудовлетворительный: Ричард как будто не разбирал, или не желал разбирать, что есть два рода дураков. Загнанный на самую вершину, один оказывается дураком, потому что там и остается, другой — потому что пытается оттуда спуститься. Принц Джон, далеко не дурак, принадлежал ко второму роду дураков. В свое время мы поясним, как он пытался спуститься и куда идти. Нам с вами, прежде всего, надо отправиться на запад на место военных действий.
На войне граф Ричард вступил в свои прирожденные права: он был превосходнейший, наилучший из полководцев того времени. Что улавливал он взглядом, то схватывал тотчас же умом, как железной подъемной машиной. Его глаз был глаз истого воина; он понимал все по одним намекам и придавал жизнь всему бессловесному. Как легко нам с вами предвидеть тот или другой ход на шахматной доске! Вот также легко было для него видеть по всему безграничному пространству Франции движущиеся толпы людей. Вот они ползут вперед змеевидной колонной; вот они веерообразно раскинулись от одной до другой купы дерев, там они уютно расположились лагерем под холмом, а тут устилают береговые кручи жертвами крылатой смерти: там и сям им то мешают, то помогают каменные залежи у подошвы ледников. ..
Ничего-то не упустит Ричард из виду. Он возьмет в расчет время и погоду, оценит места обороны. Он выберет брод по одному взгляду на окрестности. Он назначает время и место для встречи конницы с пехотой, предупреждает известия разведчиков. Он не только заботится о крепости собственной боевой опоры, но и старается подорвать опору неприятеля. И, понятно, все это он делает без географических карт и вразрез с обычными приемами своих соседей.
Так Ричард перехитрил аквитанских баронов, хотя сам был еще чуть не мальчишкой, а укрепления на холмах обратил в западню для их же обитателей. Он обладал чудесным даром ночных передвижений и нанесения удара за ударом с такой быстротой, что вы не успели очнуться от первого, как вам наносился второй со всего размаху. Он мог быть до смерти терпелив, этот неутомимый охотник, преследующий добычу украдкой, шаг за шагом. Он мог быть, смотря по обстоятельствам, безжалостным, как бурное море, или до невероятия великодушным. Для людей, которых он вел за собой, это был отец родной: таким всякий знал его и любил. Но, как правитель, он был слишком самостоятелен и одинок, чтобы внушить любовь к себе. На войне Ричард был другом последнего конюха. Лично он бросался вперед до неразумия, когда сшибались войска, зато это был такой вечно жизнерадостный, проворный молодчина, что было бы святотатством представить себе раны на таком прекрасном теле. Да никто и не думал о них: казалось, Ричард играет с опасностью, как котенок с сухими листьями.
«Я видел (пишет где-то аббат Мило) как Ричард подвигался к куче рыцарей неприятеля. Он распевал, подбрасывал и ловил на лету свой огромный меч Валяй, потом вдруг совершенно неожиданно вскипел, словно в его жилах задрожали силы жизни, вытянул голову вперед, подобрал поводья своего коня и бросился в самую чащу врагов, как тигр в стадо быков. Не было видно ничего, кроме мелькающей стали. И Ричард вынырнет откуда угодно — весь красный, но без царапинки, и непременно в самом отдаленном конце сечи».
Для этого человека ярость войны не представляла ничего неестественного: и раз начав борьбу, он уже не останавливал своей руки. В начале февраля он закончил свои планы, в конце — уже взял Сомюр, отрезал сообщение Анжера с Туром и всю долину Луары обратил в изрытый слой пепла. В первых числах марта он уже засел перед Туром со всеми своими осадными орудиями — петрариями, мангонелями, башнями — и ежедневно громил стены крепости с намерением покорить ее прежде, чем война будет в самом разгаре. Город Сен-Мартен был осужден на ту же участь: никакая помощь из Анжу не могла спасти его, так как ни одна душа не могла пробраться в эту сторону.
Тем временем отец-король высадился в Гонфлёре, собрал своих нормандцев в Руане и осторожно прокладывал себе путь через это герцогство, выслеживая французов с левого своего крыла, а бретонцев — с правого. Французов он так и не нашел: они были далеко к югу от него и продирались через Орлеан, чтобы соединиться с Ричардом в Ле-Мансе. Но отряд графини Бретонской, под начальством Гюга Динана, предавал разграблению Авранш, когда старик-король услышал недобрые вести из Турени. Эта провинция, вместе с Меном, была, что называется, зеницей его ока, а между тем, он не решался бросить на произвол судьбы Авранш и уйти. Все, что он мог сделать, это — послать Маршала Уильяма с небольшим отрядом в Анжу, между тем как он сам потянулся на запад, чтобы дать сражение Гюгу Динану и спасти Авранш, если только это будет возможно. Таким образом вышло, что король французский проскользнул между королем английским и Ле-Мансом. К тому времени Ричард успел овладеть Туром и сам был уже на пути к Ле-Мансу, чуя в воздухе Уильяма. Это было в начале апреля. Тогда-то он поставил на карту все свои приобретения из-за гордого девичьего личика и, впридачу, чуть не лишился жизни.
Ему надо было перебраться через Ону, повыше Стрелки. Мирно течет эта речка в виде ленивого полусонного ручейка, пробираясь между тростников к Луаре, чтобы прибавить ей воды. По обе стороны тянутся заливные луга на три четверти мили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Все концы Галлии поднялись на рыжего старика-анжуйца, что засел в самых недрах ее, а теперь все еще оставался в Англии и тайком посылал весточку за весточкой к своему сыну Джону. Этот Джон, сидя один в Париже, и не думал вооружать копейщиков: своих собственных у него не было, да и не смел он высказаться открыто. Вынужденный братом, он принял его сторону и в первый раз от роду приложил руку к пергаменту. «Богу известно, — думал он, — что и этой тяготы с меня довольно!» Вот он и сидел себе в Париже, изворачиваясь и меняя свою личину, как ему было удобно, смотря по тому, откуда ветер дунет. Никто о нем не справлялся, а всех менее его брат Ричард, которому, собственно, нужды не было до того, что он делает со своей особой, лишь бы была его подпись.
Таков уж был нрав у Ричарда: доведет он человека до крайности — и затем позабудет про его существование. Если ему напомнят, бывало, про забытого, он пожмет плечами и скажет: «Да ведь он дурак!» Ответ неудовлетворительный: Ричард как будто не разбирал, или не желал разбирать, что есть два рода дураков. Загнанный на самую вершину, один оказывается дураком, потому что там и остается, другой — потому что пытается оттуда спуститься. Принц Джон, далеко не дурак, принадлежал ко второму роду дураков. В свое время мы поясним, как он пытался спуститься и куда идти. Нам с вами, прежде всего, надо отправиться на запад на место военных действий.
На войне граф Ричард вступил в свои прирожденные права: он был превосходнейший, наилучший из полководцев того времени. Что улавливал он взглядом, то схватывал тотчас же умом, как железной подъемной машиной. Его глаз был глаз истого воина; он понимал все по одним намекам и придавал жизнь всему бессловесному. Как легко нам с вами предвидеть тот или другой ход на шахматной доске! Вот также легко было для него видеть по всему безграничному пространству Франции движущиеся толпы людей. Вот они ползут вперед змеевидной колонной; вот они веерообразно раскинулись от одной до другой купы дерев, там они уютно расположились лагерем под холмом, а тут устилают береговые кручи жертвами крылатой смерти: там и сям им то мешают, то помогают каменные залежи у подошвы ледников. ..
Ничего-то не упустит Ричард из виду. Он возьмет в расчет время и погоду, оценит места обороны. Он выберет брод по одному взгляду на окрестности. Он назначает время и место для встречи конницы с пехотой, предупреждает известия разведчиков. Он не только заботится о крепости собственной боевой опоры, но и старается подорвать опору неприятеля. И, понятно, все это он делает без географических карт и вразрез с обычными приемами своих соседей.
Так Ричард перехитрил аквитанских баронов, хотя сам был еще чуть не мальчишкой, а укрепления на холмах обратил в западню для их же обитателей. Он обладал чудесным даром ночных передвижений и нанесения удара за ударом с такой быстротой, что вы не успели очнуться от первого, как вам наносился второй со всего размаху. Он мог быть до смерти терпелив, этот неутомимый охотник, преследующий добычу украдкой, шаг за шагом. Он мог быть, смотря по обстоятельствам, безжалостным, как бурное море, или до невероятия великодушным. Для людей, которых он вел за собой, это был отец родной: таким всякий знал его и любил. Но, как правитель, он был слишком самостоятелен и одинок, чтобы внушить любовь к себе. На войне Ричард был другом последнего конюха. Лично он бросался вперед до неразумия, когда сшибались войска, зато это был такой вечно жизнерадостный, проворный молодчина, что было бы святотатством представить себе раны на таком прекрасном теле. Да никто и не думал о них: казалось, Ричард играет с опасностью, как котенок с сухими листьями.
«Я видел (пишет где-то аббат Мило) как Ричард подвигался к куче рыцарей неприятеля. Он распевал, подбрасывал и ловил на лету свой огромный меч Валяй, потом вдруг совершенно неожиданно вскипел, словно в его жилах задрожали силы жизни, вытянул голову вперед, подобрал поводья своего коня и бросился в самую чащу врагов, как тигр в стадо быков. Не было видно ничего, кроме мелькающей стали. И Ричард вынырнет откуда угодно — весь красный, но без царапинки, и непременно в самом отдаленном конце сечи».
Для этого человека ярость войны не представляла ничего неестественного: и раз начав борьбу, он уже не останавливал своей руки. В начале февраля он закончил свои планы, в конце — уже взял Сомюр, отрезал сообщение Анжера с Туром и всю долину Луары обратил в изрытый слой пепла. В первых числах марта он уже засел перед Туром со всеми своими осадными орудиями — петрариями, мангонелями, башнями — и ежедневно громил стены крепости с намерением покорить ее прежде, чем война будет в самом разгаре. Город Сен-Мартен был осужден на ту же участь: никакая помощь из Анжу не могла спасти его, так как ни одна душа не могла пробраться в эту сторону.
Тем временем отец-король высадился в Гонфлёре, собрал своих нормандцев в Руане и осторожно прокладывал себе путь через это герцогство, выслеживая французов с левого своего крыла, а бретонцев — с правого. Французов он так и не нашел: они были далеко к югу от него и продирались через Орлеан, чтобы соединиться с Ричардом в Ле-Мансе. Но отряд графини Бретонской, под начальством Гюга Динана, предавал разграблению Авранш, когда старик-король услышал недобрые вести из Турени. Эта провинция, вместе с Меном, была, что называется, зеницей его ока, а между тем, он не решался бросить на произвол судьбы Авранш и уйти. Все, что он мог сделать, это — послать Маршала Уильяма с небольшим отрядом в Анжу, между тем как он сам потянулся на запад, чтобы дать сражение Гюгу Динану и спасти Авранш, если только это будет возможно. Таким образом вышло, что король французский проскользнул между королем английским и Ле-Мансом. К тому времени Ричард успел овладеть Туром и сам был уже на пути к Ле-Мансу, чуя в воздухе Уильяма. Это было в начале апреля. Тогда-то он поставил на карту все свои приобретения из-за гордого девичьего личика и, впридачу, чуть не лишился жизни.
Ему надо было перебраться через Ону, повыше Стрелки. Мирно течет эта речка в виде ленивого полусонного ручейка, пробираясь между тростников к Луаре, чтобы прибавить ей воды. По обе стороны тянутся заливные луга на три четверти мили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95