но она не расточала своей страсти, а выжимала ее понемногу, чтобы не вскрылись ее крупные замыслы. Она могла пылать до того, что казалась накаленной; но и в любви и в ненависти она действовала помаленьку. Чем быстрее она схватывала взором, тем медленнее способна была усвоить себе виденное; но, вместе с тем, как и сын ее, Ричард, она была способна к крутым поворотам. Так она сначала полюбила, а потом возненавидела короля Генриха. Так ей предстояло сначала дать пинка Жанне, а потом прильнуть к ней.
В Руане королева Элеонора приложила все старания, чтобы втоптать в грязь молодую женщину невыносимым взглядом своих плоских глаз. Жанна вздрогнул", осенила себя крестным знамением, покачнулась и чуть не упала, когда увидела королеву-мать на ступеньках храма, окруженную всей знатью Нормандии и Англии: подле нее стояли три архиепископа, Уильям Маршал, Уильям Лоншан, графы, бароны, рыцари, глашатаи и трубачи. По ее примеру, вся эта слава церкви и государства преклонила колени перед Ричардом Анжуйским, он же сам опустился перед матерью на колени и поцеловал ей руку, а затем встал и протянул свою руку другим для поцелуя. Потом он, Ричард, нареченный и связанный священными узами супруг Жанны, знакомый ей ближе, чем кому-либо на свете, прошел один, без нее, при грохоте труб, под гулкие своды храма. Ее король поступал с нею так точно, как она просила; но пристальный взгляд королевы-матери был сухим пояснением текста. Ей легче было бы перенести свою заброшенность; если б не взгляд этих узких глаз, которые упорно следили за ней и сверкали. Одна из ее дам, Магдалина Куси, обвила ее стан рукой. Графиня Жанна выпрямилась, закинула выше голову и прошла вперед, уже более не шатаясь на ногах. Если б она видела, как аббат Мило, что Жиль Гердеи метал на нее из-за угла жгучие взоры, ей пришлось бы плоло, но ока ничего этого не вядела.
Ричарда венчали герцогской короной Нормандии, и все бароны этого герцогства пришли, сдан за другим, поклониться ему. Первым подошел архиепископ Руанский, в родстве с которым был этот самый Жиль де Герден; но про себя Жиль знал, что не может быть и речи о подданстве этому вору и разбойнику, а не герцогу. Жиль видел Жанну и, наглядевшись на нее до того, что начал опасаться, как бы не хлынула у него кровь из глаз, вышел вон и пошел бродить по улицам, чтобы освежить себе голову. Всеми святыми в руанском календаре (а их было много) он поклялся, что подведет итог этому счету. Пусть его разорвут лошадьми на части, а он убьет-таки человека, укравшего у него жену, убившего его отца и брата, — будь он герцог, король, сам западный император! Тем временем во храме Божием этот самый златокудрый герцог, восседая высоко на троне, в своих руках пожимал руки нормандцев, а в одной из лож на хорах Жанна горячо молилась за него, сложив руки на груди.
Жиля видели еще раз в Гафлере, когда король садился на корабль, чтоб отплыть в Англию. На голове у Гердена был надет капюшон, но Мило узнал его по его маленьким пристальным глазкам и по черной полоске над ними.
Когда надувшиеся расписные паруса повернули по ветру прочь от берега, и английский флаг с драконом указывал водный путь на север, сквозь туманы, Мило заметил, что Жиль стоял на молу, несколько поодаль от своих друзей, и следил глазами за галерой, которая уносила Жанну далеко от него.
Если для Мило нормандец был то же, что имбирь во рту, то нельзя предположить, чтобы англичане пришлись ему более по вкусу. Он называет их «тушеными в туманах» и говорит, что они жрут много и гордятся этим, как и всем, что ни делают. По счастью, ему приходилось мало иметь с ними дела, хотя, может быть, лишь немного меньше, чем самому его господину. Он довольствуется голыми данными. Он наскоро рассказывает, как высадился король в Соутгэмптоне и сел на коня; как он проехал по лесу в Винчестер; как его встретил там епископ; как он прослушал обедню в соборе и затем отбыл в Гильдфорд; а затем как опять по лесам и долам все прибыли в Вестминстер, «в красивый храм, воздвигнутый на лугу у широкого ручья». Но как только прибыли все в Лондон, рассказ начинает идти более сосредоточенно. Ясно, что Жанне угрожала опасность. По-видимому, король Ричард поместил ее «в каком-то здании для монахинь, по ту сторону реки, в местности под названием Лемхайт».
Это была правда: Жанне угрожала опасность, как видел Ричард, хорошо знавший свою мать. Но в ту пору он еще не знал, к чему она была близка. Королева-мать носила при себе письмо короля Наваррского, дона Санхо Премудрого: для нее политика Европы была открытой книгой. Одна священная война следовала за другой, один король за другим; но всякий король зависел не столько от святости или войны, сколько от того, каким путем шел он. Брачный союз с Наваррским королевством мог продвинуть анжуйские владения по ту сторону гор; священная война могла перебросить их еще за пределы моря. Кто этот «желтокудрый король Запада», о котором пророчествовали мудрецы Востока, — кто, как не ее возлюбленный сын? Ужели же Богу ляжет на дороге эта… Королева не задумалась употребить надлежащее слово, но я затрудняюсь.
Если королева-мать боялась кого-либо в мире, так это беса, внедрившегося в поколение, которому она была матерью: он уже подставлял ей ножку в лице отца; он подстерегал ее и в лице сыновей: бес вспыльчивости — в молодом Генрихе, бес грубости — в Джеффри Бретонском, бес злопамятства — в Джоне. Мне кажется, больше всего она боялась пробудить его в Ричарде: ведь изо всех сыновей он был самый хладнокровный. До сих пор с ними со всеми она могла тягаться: ведь все эти бесы сидели в ее повелителе. Но перед Ричардом, перед его замкнутостью, самостоятельностью, перед его твердым холодным сердцем она робела. Она боялась его, а между тем, он привлекал ее, она поддавалась искушению бороться с ним, хотя бы тщетно, из любви к искусству, и, в данном случае, она дерзнула. Она охотно убила бы самое милку, но сперва обратилась с вызовом к королю.
Когда она призналась, что получила письмо от дона Санхо, никто лучше самого Ричарда не знал, что это могло оказаться выгодным делом; а между тем, он не хотел ничего сказать.
— Мадам! — промолвил он. — Это — письмо пустое, если не дерзкое. Дон Санхо отлично знает, что я уже женат.
— О, государь! О, Ричард! — возразила королева-мать. — Он, значит, более осведомлен, чем я.
— Не думаю, мадам; ведь я в ту же минуту уведомлял вас.
Королева проглотила молча это замечание, затем сказала:
— А эта твоя супруга, Ричард, ведь еще не герцогиня Нормандская; и я сомневаюсь, вряд ли когда она будет королевой.
Лицо Ричарда осунулось: в эту минуту он как будто вдруг постарел.
— И это опять-таки правда, мадам.
— Но, — начала было королева. Ричард взглянул на нее, — и она не продолжала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
В Руане королева Элеонора приложила все старания, чтобы втоптать в грязь молодую женщину невыносимым взглядом своих плоских глаз. Жанна вздрогнул", осенила себя крестным знамением, покачнулась и чуть не упала, когда увидела королеву-мать на ступеньках храма, окруженную всей знатью Нормандии и Англии: подле нее стояли три архиепископа, Уильям Маршал, Уильям Лоншан, графы, бароны, рыцари, глашатаи и трубачи. По ее примеру, вся эта слава церкви и государства преклонила колени перед Ричардом Анжуйским, он же сам опустился перед матерью на колени и поцеловал ей руку, а затем встал и протянул свою руку другим для поцелуя. Потом он, Ричард, нареченный и связанный священными узами супруг Жанны, знакомый ей ближе, чем кому-либо на свете, прошел один, без нее, при грохоте труб, под гулкие своды храма. Ее король поступал с нею так точно, как она просила; но пристальный взгляд королевы-матери был сухим пояснением текста. Ей легче было бы перенести свою заброшенность; если б не взгляд этих узких глаз, которые упорно следили за ней и сверкали. Одна из ее дам, Магдалина Куси, обвила ее стан рукой. Графиня Жанна выпрямилась, закинула выше голову и прошла вперед, уже более не шатаясь на ногах. Если б она видела, как аббат Мило, что Жиль Гердеи метал на нее из-за угла жгучие взоры, ей пришлось бы плоло, но ока ничего этого не вядела.
Ричарда венчали герцогской короной Нормандии, и все бароны этого герцогства пришли, сдан за другим, поклониться ему. Первым подошел архиепископ Руанский, в родстве с которым был этот самый Жиль де Герден; но про себя Жиль знал, что не может быть и речи о подданстве этому вору и разбойнику, а не герцогу. Жиль видел Жанну и, наглядевшись на нее до того, что начал опасаться, как бы не хлынула у него кровь из глаз, вышел вон и пошел бродить по улицам, чтобы освежить себе голову. Всеми святыми в руанском календаре (а их было много) он поклялся, что подведет итог этому счету. Пусть его разорвут лошадьми на части, а он убьет-таки человека, укравшего у него жену, убившего его отца и брата, — будь он герцог, король, сам западный император! Тем временем во храме Божием этот самый златокудрый герцог, восседая высоко на троне, в своих руках пожимал руки нормандцев, а в одной из лож на хорах Жанна горячо молилась за него, сложив руки на груди.
Жиля видели еще раз в Гафлере, когда король садился на корабль, чтоб отплыть в Англию. На голове у Гердена был надет капюшон, но Мило узнал его по его маленьким пристальным глазкам и по черной полоске над ними.
Когда надувшиеся расписные паруса повернули по ветру прочь от берега, и английский флаг с драконом указывал водный путь на север, сквозь туманы, Мило заметил, что Жиль стоял на молу, несколько поодаль от своих друзей, и следил глазами за галерой, которая уносила Жанну далеко от него.
Если для Мило нормандец был то же, что имбирь во рту, то нельзя предположить, чтобы англичане пришлись ему более по вкусу. Он называет их «тушеными в туманах» и говорит, что они жрут много и гордятся этим, как и всем, что ни делают. По счастью, ему приходилось мало иметь с ними дела, хотя, может быть, лишь немного меньше, чем самому его господину. Он довольствуется голыми данными. Он наскоро рассказывает, как высадился король в Соутгэмптоне и сел на коня; как он проехал по лесу в Винчестер; как его встретил там епископ; как он прослушал обедню в соборе и затем отбыл в Гильдфорд; а затем как опять по лесам и долам все прибыли в Вестминстер, «в красивый храм, воздвигнутый на лугу у широкого ручья». Но как только прибыли все в Лондон, рассказ начинает идти более сосредоточенно. Ясно, что Жанне угрожала опасность. По-видимому, король Ричард поместил ее «в каком-то здании для монахинь, по ту сторону реки, в местности под названием Лемхайт».
Это была правда: Жанне угрожала опасность, как видел Ричард, хорошо знавший свою мать. Но в ту пору он еще не знал, к чему она была близка. Королева-мать носила при себе письмо короля Наваррского, дона Санхо Премудрого: для нее политика Европы была открытой книгой. Одна священная война следовала за другой, один король за другим; но всякий король зависел не столько от святости или войны, сколько от того, каким путем шел он. Брачный союз с Наваррским королевством мог продвинуть анжуйские владения по ту сторону гор; священная война могла перебросить их еще за пределы моря. Кто этот «желтокудрый король Запада», о котором пророчествовали мудрецы Востока, — кто, как не ее возлюбленный сын? Ужели же Богу ляжет на дороге эта… Королева не задумалась употребить надлежащее слово, но я затрудняюсь.
Если королева-мать боялась кого-либо в мире, так это беса, внедрившегося в поколение, которому она была матерью: он уже подставлял ей ножку в лице отца; он подстерегал ее и в лице сыновей: бес вспыльчивости — в молодом Генрихе, бес грубости — в Джеффри Бретонском, бес злопамятства — в Джоне. Мне кажется, больше всего она боялась пробудить его в Ричарде: ведь изо всех сыновей он был самый хладнокровный. До сих пор с ними со всеми она могла тягаться: ведь все эти бесы сидели в ее повелителе. Но перед Ричардом, перед его замкнутостью, самостоятельностью, перед его твердым холодным сердцем она робела. Она боялась его, а между тем, он привлекал ее, она поддавалась искушению бороться с ним, хотя бы тщетно, из любви к искусству, и, в данном случае, она дерзнула. Она охотно убила бы самое милку, но сперва обратилась с вызовом к королю.
Когда она призналась, что получила письмо от дона Санхо, никто лучше самого Ричарда не знал, что это могло оказаться выгодным делом; а между тем, он не хотел ничего сказать.
— Мадам! — промолвил он. — Это — письмо пустое, если не дерзкое. Дон Санхо отлично знает, что я уже женат.
— О, государь! О, Ричард! — возразила королева-мать. — Он, значит, более осведомлен, чем я.
— Не думаю, мадам; ведь я в ту же минуту уведомлял вас.
Королева проглотила молча это замечание, затем сказала:
— А эта твоя супруга, Ричард, ведь еще не герцогиня Нормандская; и я сомневаюсь, вряд ли когда она будет королевой.
Лицо Ричарда осунулось: в эту минуту он как будто вдруг постарел.
— И это опять-таки правда, мадам.
— Но, — начала было королева. Ричард взглянул на нее, — и она не продолжала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95