Я положила в сумочку новые документы, которые достала мне Мод: отныне меня звали Фрэнсис Этель Мэтьюз, сокращенно Мэдди Мэтьюз.
На вокзале было полно молодых ребят, они ехали в Вашингтон пикетировать Белый дом в знак протеста против бомбардировки Камбоджи. Я смотрела на них, на их открытые лица, и сердце мое наполнялось тоской - я хотела быть с ними, среди них. Единственное, что меня утешало, так это мысль о том, что они непременно приветствовали бы меня, если бы узнали, кто я есть на самом деле.
В Балтиморе я взяла такси до аэропорта Даллеса и села в самолет, направлявшийся в Монтгомери. Все эти пересадки предусмотрела Мод: я должна была прожить две недели у ее алабамских друзей, а потом уехать в Сан-Франциско, где меня ждала Дана Пауэлл. Я чувствовала себя как полная идиотка, я двигалась в вакууме, и в Монтгомери меня должен был встретить кто-то, кого я и в глаза не видела. Да и имени даже не знала.
Когда я вошла в здание аэропорта, ко мне направилась высокая гибкая женщина в ярком платье.
- Вы, похоже, Мэдди. Здравствуйте, меня зовут Лесли.
- Но как вы меня узнали?
- Проще простого: вы были единственной женщиной в самолете моложе шестидесяти,
Лесли и ее друг, назовем его Б. Т., жили в негритянском квартале, в дешевом сборном домике с асбестовой крышей. Меня проводили в мою комнату, там стояли кровать, кресло и сломанное бюро. Пахло лимонами и розами.
Пятнадцатого мая в "Нью-Йорк таймс" появился заголовок "Залог Джейн Альперт конфискован в пользу государства". В статье говорилось, что я должна была явиться в суд одиннадцатого мая. Мой адвокат заявил, что ни он, ни мои родители не знают, где я нахожусь, и что утрата двадцати тысяч долларов нанесет моим родителям "существенный урон". Нэта Ярроу, который явился в суд в срок, тут же отправили в тюрьму, заявив, что они не верят, что он явится на разбирательство.
Когда в сентябре 1971-го произошло восстание в тюрьме Аттика, я была уже полтора года в бегах. В моем положении нечего было и надеяться на активное сотрудничество в Движении, и я жила в полном одиночестве в Сан-Диего, поддерживая себя случайными заработками. Со своими бывшими друзьями я виделась редко. Но вот на рассвете 14 сентября раздался телефонный звонок - звонил друг Сэма, Грег Розен. Я ждала этого звонка: ведь Сэм сидел в Аттике.
- Он мертв, - сказал Грег. Я начала плакать. Остановиться я не могла.
Я поняла, что я должна быть рядом с Сэмом, как бы это ни было опасно для меня. "Я хочу приехать", - сказала я Грегу. "Но это же безумие! воскликнул он. - Подожди, я позвоню тебе попозже".
Я плакала и думала о том, что Сэм умер так, как он хотел: он и его сотоварищи восстали против всей государственной машины, горстка заключенных против целой армии тюремщиков. Это была честная смерть. Я хотела проститься с ним. Я хотела сказать ему, что он научил меня видеть жизнь и участвовать в ней, что, хотя, может быть, все эти наши бомбы не могли взорвать всю несправедливость жизни, они были нашим ответом на вьетнамскую войну, они показали миру, что и среди американцев есть честные люди.
На следующее утро я вылетела в Нью-Хемпшир. Я ждала там, пока окончатся все переговоры о выдаче тела Сэма. Друзьям разрешили в конце концов его забрать, и тело было выставлено в церкви на Вашингтон-сквер.
Друг Мод, Боб, ждал нас на улице. Грег вошел в церковь первым, дал сигнал Мод, что все в порядке, никого нет, взял меня под руку и, держась чуть впереди, чтобы никто не мог разглядеть моего лица, провел к гробу (позже я узнала, что около церкви крутились агенты ФБР, но, по счастью, все сошло удачно, нас не заметили).
Я смотрела на его лицо. Оно было спокойно. Грег сказал мне, что пуля попала в шею. Я отвернула воротник рубашки, чтобы увидеть рану. Я не хотела плакать, и все же слезы текли и текли, я боялась, что зарыдаю вслух.
Потом подошла Мод и увела меня.
Я почувствовала усталость. Я устала прятаться, я устала от бесконечных нападок "леваков" друг на друга - время наших активных действий прошло, наступило разочарование; мы ведь ничего толком не достигли, думала я. Мне казалось, что Уотергейт существенно изменил климат в стране, и вот 14 ноября 1974 года я сдалась властям. Мне дали два с половиной года, а в марте семьдесят пятого власти пытались принудить меня дать показания против одного из моих бывших друзей. Я отказалась. За это мне дали еще четыре месяца.
Со времени освобождения я живу в Нью-Йорке. Живу скромно, пишу книгу и участвую по мере сил в женском движении. Я смотрю назад с сожалением: моя юность ушла. Наверное, я истратила ее не так, как следовало бы. И все же, когда я вспоминаю, что была против вьетнамской войны, я горжусь собой.
Александр ПУМПЯНСКИЙ
Комментарий к исповеди
2-й юноша негр. Сделать нужно вот что: пойти на вербовочный пункт, прихватить с собой бутылку с бензином, заткнуть ее пробкой"...
1-й белый юноша. Да, конечно. Ну а если мы хотим взорвать идеологию?
Микеланджело Антониони
"Забриски-Пойнт"
Публично исповедавшись в былых грехах, которыми она и сейчас чуть-чуть гордится, она впустила нас в мир своего смятения, взорванных иллюзий и не до конца растраченной надежды. А перед глазами другая знаменитая беглянка. Копна курчавых волос, словно черный ореол, и вскинутый в победном жесте кулак. Анджела Дэвис.
Фотография еще одной беглянки сохранилась в мозаике бурного времени. Женская фигурка, теряющаяся в мешковатом костюме с чужого плеча, с чужим автоматом в руках в сан-францисском банке. Патриция Херст, блудная дочь благородного семейства, похищенная из дома, проклявшая свой дом (из подполья она называла родителей не иначе как "фашистскими свиньями") и, когда родители уладили отношения с благосклонной Фемидой, как ни в чем не бывало вернувшаяся домой.
Где-то между этими двумя полюсами место Джейн Альперт.
Но почему девушки?
Это вопрос памяти, то есть совести и чувства, а не только разума. Насилие над женщиной - самый страшный шок. Спасти женщину от насилия самый первый долг. Контраст между хрупким девичеством и безобразной чудовищностью репрессивного аппарата так нагляден и дик, что моментальный снимок разрастается до символического масштаба, превращается в образ американского насилия.
А мужские имена назвать нетрудно. Те же "соледадские братья", из-за которых Анджелу хотели приговорить к газовой камере. Джордж Джексон, оставивший нам свои тюремные письма - крик человека затравленного, но несломленного. Убит во время попытки к бегству. Джонатан Джексон - убит во время попытки спасти старшего брата. Другие братья - белые священники Дэниел и Филип Берриганы, яростные противники вьетнамской войны и беглецы от насквозь пристрастного правосудия. А сколько тысяч молодых американцев бежали от призыва в армию за рубеж в Канаду!
1 2 3 4 5 6
На вокзале было полно молодых ребят, они ехали в Вашингтон пикетировать Белый дом в знак протеста против бомбардировки Камбоджи. Я смотрела на них, на их открытые лица, и сердце мое наполнялось тоской - я хотела быть с ними, среди них. Единственное, что меня утешало, так это мысль о том, что они непременно приветствовали бы меня, если бы узнали, кто я есть на самом деле.
В Балтиморе я взяла такси до аэропорта Даллеса и села в самолет, направлявшийся в Монтгомери. Все эти пересадки предусмотрела Мод: я должна была прожить две недели у ее алабамских друзей, а потом уехать в Сан-Франциско, где меня ждала Дана Пауэлл. Я чувствовала себя как полная идиотка, я двигалась в вакууме, и в Монтгомери меня должен был встретить кто-то, кого я и в глаза не видела. Да и имени даже не знала.
Когда я вошла в здание аэропорта, ко мне направилась высокая гибкая женщина в ярком платье.
- Вы, похоже, Мэдди. Здравствуйте, меня зовут Лесли.
- Но как вы меня узнали?
- Проще простого: вы были единственной женщиной в самолете моложе шестидесяти,
Лесли и ее друг, назовем его Б. Т., жили в негритянском квартале, в дешевом сборном домике с асбестовой крышей. Меня проводили в мою комнату, там стояли кровать, кресло и сломанное бюро. Пахло лимонами и розами.
Пятнадцатого мая в "Нью-Йорк таймс" появился заголовок "Залог Джейн Альперт конфискован в пользу государства". В статье говорилось, что я должна была явиться в суд одиннадцатого мая. Мой адвокат заявил, что ни он, ни мои родители не знают, где я нахожусь, и что утрата двадцати тысяч долларов нанесет моим родителям "существенный урон". Нэта Ярроу, который явился в суд в срок, тут же отправили в тюрьму, заявив, что они не верят, что он явится на разбирательство.
Когда в сентябре 1971-го произошло восстание в тюрьме Аттика, я была уже полтора года в бегах. В моем положении нечего было и надеяться на активное сотрудничество в Движении, и я жила в полном одиночестве в Сан-Диего, поддерживая себя случайными заработками. Со своими бывшими друзьями я виделась редко. Но вот на рассвете 14 сентября раздался телефонный звонок - звонил друг Сэма, Грег Розен. Я ждала этого звонка: ведь Сэм сидел в Аттике.
- Он мертв, - сказал Грег. Я начала плакать. Остановиться я не могла.
Я поняла, что я должна быть рядом с Сэмом, как бы это ни было опасно для меня. "Я хочу приехать", - сказала я Грегу. "Но это же безумие! воскликнул он. - Подожди, я позвоню тебе попозже".
Я плакала и думала о том, что Сэм умер так, как он хотел: он и его сотоварищи восстали против всей государственной машины, горстка заключенных против целой армии тюремщиков. Это была честная смерть. Я хотела проститься с ним. Я хотела сказать ему, что он научил меня видеть жизнь и участвовать в ней, что, хотя, может быть, все эти наши бомбы не могли взорвать всю несправедливость жизни, они были нашим ответом на вьетнамскую войну, они показали миру, что и среди американцев есть честные люди.
На следующее утро я вылетела в Нью-Хемпшир. Я ждала там, пока окончатся все переговоры о выдаче тела Сэма. Друзьям разрешили в конце концов его забрать, и тело было выставлено в церкви на Вашингтон-сквер.
Друг Мод, Боб, ждал нас на улице. Грег вошел в церковь первым, дал сигнал Мод, что все в порядке, никого нет, взял меня под руку и, держась чуть впереди, чтобы никто не мог разглядеть моего лица, провел к гробу (позже я узнала, что около церкви крутились агенты ФБР, но, по счастью, все сошло удачно, нас не заметили).
Я смотрела на его лицо. Оно было спокойно. Грег сказал мне, что пуля попала в шею. Я отвернула воротник рубашки, чтобы увидеть рану. Я не хотела плакать, и все же слезы текли и текли, я боялась, что зарыдаю вслух.
Потом подошла Мод и увела меня.
Я почувствовала усталость. Я устала прятаться, я устала от бесконечных нападок "леваков" друг на друга - время наших активных действий прошло, наступило разочарование; мы ведь ничего толком не достигли, думала я. Мне казалось, что Уотергейт существенно изменил климат в стране, и вот 14 ноября 1974 года я сдалась властям. Мне дали два с половиной года, а в марте семьдесят пятого власти пытались принудить меня дать показания против одного из моих бывших друзей. Я отказалась. За это мне дали еще четыре месяца.
Со времени освобождения я живу в Нью-Йорке. Живу скромно, пишу книгу и участвую по мере сил в женском движении. Я смотрю назад с сожалением: моя юность ушла. Наверное, я истратила ее не так, как следовало бы. И все же, когда я вспоминаю, что была против вьетнамской войны, я горжусь собой.
Александр ПУМПЯНСКИЙ
Комментарий к исповеди
2-й юноша негр. Сделать нужно вот что: пойти на вербовочный пункт, прихватить с собой бутылку с бензином, заткнуть ее пробкой"...
1-й белый юноша. Да, конечно. Ну а если мы хотим взорвать идеологию?
Микеланджело Антониони
"Забриски-Пойнт"
Публично исповедавшись в былых грехах, которыми она и сейчас чуть-чуть гордится, она впустила нас в мир своего смятения, взорванных иллюзий и не до конца растраченной надежды. А перед глазами другая знаменитая беглянка. Копна курчавых волос, словно черный ореол, и вскинутый в победном жесте кулак. Анджела Дэвис.
Фотография еще одной беглянки сохранилась в мозаике бурного времени. Женская фигурка, теряющаяся в мешковатом костюме с чужого плеча, с чужим автоматом в руках в сан-францисском банке. Патриция Херст, блудная дочь благородного семейства, похищенная из дома, проклявшая свой дом (из подполья она называла родителей не иначе как "фашистскими свиньями") и, когда родители уладили отношения с благосклонной Фемидой, как ни в чем не бывало вернувшаяся домой.
Где-то между этими двумя полюсами место Джейн Альперт.
Но почему девушки?
Это вопрос памяти, то есть совести и чувства, а не только разума. Насилие над женщиной - самый страшный шок. Спасти женщину от насилия самый первый долг. Контраст между хрупким девичеством и безобразной чудовищностью репрессивного аппарата так нагляден и дик, что моментальный снимок разрастается до символического масштаба, превращается в образ американского насилия.
А мужские имена назвать нетрудно. Те же "соледадские братья", из-за которых Анджелу хотели приговорить к газовой камере. Джордж Джексон, оставивший нам свои тюремные письма - крик человека затравленного, но несломленного. Убит во время попытки к бегству. Джонатан Джексон - убит во время попытки спасти старшего брата. Другие братья - белые священники Дэниел и Филип Берриганы, яростные противники вьетнамской войны и беглецы от насквозь пристрастного правосудия. А сколько тысяч молодых американцев бежали от призыва в армию за рубеж в Канаду!
1 2 3 4 5 6