– Ничего! Я не боюсь! – ответил Ленуар, чертыхаясь. – Гражданин Мерлен для этого слишком большой аристократ – его руки слишком чисты для грязной работы республики. Не так ли, господин Мерлен?
– Мой патриотизм достаточно хорошо известен и не боится никаких нападок. А что касается обыска в доме гражданина Деруледе, то мне сказали, что имеются улики, а их там не оказалось.
Ленуар сплюнул и, скрестив на столе свои черные от угля руки, тихо сказал:
– Истинный патриот, как его понимают верные якобинцы, сам создает необходимые улики.
Крики: «Да здравствует свобода!» – приветствовали замечание подстрекателя.
– Да вы дурак, гражданин Мерлен. Вы что, не поняли, что женщина просто сыграла свою игру? – продолжал ободренный Ленуар.
Мерлен побагровел от злости.
– А что я мог сделать? – пробормотал он. – Женщина сама донесла на него…
Грубый хохот был ответом на эту слабую самозащиту.
– По вашему закону, гражданин депутат Мерлен, – саркастически заметил Фукье-Тенвиль, – подозрение в измене уже есть преступление против республики. Очевидно, издавать законы куда легче, чем повиноваться им.
– Но что же я мог сделать?
Оттолкнув от себя пустой бочонок, гигант Ленуар встал, полный презрения к Мерлену.
– Полюбуйтесь-ка на эту невинность. Он еще спрашивает, что ему было делать! Братья! Патриоты! Друзья! Гражданин депутат находит в печке обгоревшую бумагу, разорванный портфель, в котором, очевидно, были документы, и все-таки еще спрашивает, что ему было делать!
– Но девка сказала, что это были ее письма.
– Настоящий патриот нашел бы бумаги в комнате Деруледе, а не у женщины! В руках преданного слуги республики были бы и уцелевшие документы, он «нашел» бы хоть одно письмо, адресованное вдове Капета, и оно послужило бы достаточной уликой против Деруледе. Изменник – тот, кто оставляет на свободе врагов отечества только из страха перед яростью черни.
Энтузиазм Ленуара нашел себе отклик; посыпались невообразимая брань и сквернословие. У гиганта-грузчика был сильный и грубый голос. Он говорил с каким-то странным акцентом, почти неуловимым, но совершенно не похожим на грубый выговор низших слоев Парижа.
Во время пылкой речи Ленуара один Фукье-Тенвиль не проронил ни слова. Он молча наблюдал за человеком, сумевшим привлечь на свою сторону слушателей. Наконец он не выдержал:
– Говорить-то легко, гражданин Ленуар, – так, кажется, вас зовут? – однако среди нас вы почти чужой и ничем еще не доказали республике, что можете похвалиться не только словами, но и делами.
– Кто не говорит, тот и не делает, гражданин Тенвиль, – вас так, кажется, зовут? – с усмешкой возразил Ленуар. – Вот вы все тут осуждаете гражданина Мерлена за то, что он дал себя одурачить. Я тоже разделяю ваше мнение, но…
– Черт возьми! И в чем же тогда ваше «но»? – заметил Тенвиль, когда тот сделал паузу, как бы желая собраться с мыслями.
Придвинув бочонок к столу, Ленуар уселся напротив Тенвиля и группы якобинцев. Горевшая сальная свеча отчетливо нарисовала на стене тень его большой головы во фригийском колпаке и широких плеч в рваной вязаной фуфайке с отложным воротником, а его тонкие длинные пальцы беспрерывно будто душили какое-то никому не видимое существо.
– Ведь всем нам известно, что гражданин Деруледе – изменник, не так ли? – обратился он к присутствующим.
– Да, да! – раздалось со всех сторон.
– Так решим по числу голосов – смерть или свобода.
– Смерть, смерть! – закричали все кругом, и двенадцать рук поднялись вверх, требуя смерти Деруледе.
– Итак, остается только решить, как привести в исполнение наш приговор.
Увидев такой счастливый для себя исход, Мерлен ободрился и тоже подвинул свой бочонок к столу.
– Что же вы нам посоветуете? – обратился он к Ленуару.
– Мы все, кажется, придерживаемся того мнения, что было бы неосторожно судить гражданина депутата Деруледе без ярких вещественных доказательств. Чернь боготворит его, пока он свободный человек. Притом, как я полагаю, он далеко не глуп. Дня через два он улизнет из Франции, отлично понимая, что если останется, то вместе с его утерянной популярностью придет конец и его земному существованию.
– Правильно! – раздались громкие возгласы одобрения.
– Есть хорошая пословица, которую любили еще наши прабабушки, – продолжил Ленуар: – если дать человеку веревку достаточной длины, то он непременно на ней повесится. Мы дадим такую веревку нашему доброму гражданину Деруледе, и я ручаюсь за успех, если только наш министр правосудия, – указал он на Мерлена, – поможет нам сыграть маленькую комедию.
– Да! Да! Продолжайте! – нетерпеливо проговорил Мерлен.
– Женщина, донесшая на Деруледе, будет нашей козырной картой, – продолжал Ленуар, воодушевляясь своим собственным планом и своим красноречием. – По-моему, она донесла на Деруледе не из-за отверженной любви, а затем, чтобы отделаться от него, так как он был слишком назойлив, а следовательно, он любит ее.
– Так что же из этого? – саркастически заметил Фукье-Тенвиль.
– А то, что влюбленный Деруледе захочет спасти ее от гильотины.
– Естественно!
– Ну-ка, пусть попытается, – спокойно продолжал Ленуар – Дадим ему веревку, чтобы он смог повеситься.
– Что он хочет этим сказать? – недоумевали присутствующие.
– Прошу вашего внимания еще на пять минут, граждане, и вы поймете. Предположим, что Джульетта Марни предана суду. Ее судит Комитет общественной безопасности Гражданин Фукье-Тенвиль, один из наших величайших патриотов, будет читать ее обвинительный акт. Если он упомянет о переписке с врагами Республики, то последуют смертный приговор и гильотина. Министр правосудия, согласно статье девятой известного нам закона, не допускает защиты в случае такого прямого обвинения в измене. Но, – внушительно и веско продолжал гигант, – при обычном гражданском обвинительном акте, в случае оскорбления общественной нравственности или других нарушений, караемых законом, министр правосудия допускает, чтобы подсудимая прибегла к общественной защите. Если гражданка Марни будет обвинена в измене, ее вместе с другими преступниками казнят рано утром, прежде чем Деруледе сможет защитить ее. Да и если бы он решился на все ради ее спасения, то возможно, что чернь стала бы на его сторону; французский народ все еще сохранил большую долю сентиментальности, чем ловкий Деруледе, конечно, воспользуется. Между тем, если судить гражданку Марни за оскорбление республиканского правительства, то получится совершенно иная картина. Министр правосудия разрешит адвокату защищать ее. Неужели Деруледе не вступится за свою возлюбленную? Вот тут-то и появится веревка, на которой он сам повесится. Ведь не признает же он перед официальным судом, что сожженные письма были от другого любовника Марни, – и придется нашему главному прокурору заставить его сознаться, что письма были от него, что они доказывали его измену и что девушка сожгла их, чтобы спасти бывшего любовника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22