Хороший сон освежил ее. Она ощутила, что может наконец привести в порядок хаотично разбегавшиеся мысли и подготовить все свои интеллектуальные и физические способности к надвигающимся событиям.
Пока Маргарита занималась туалетом, мысли ее кружились вокруг лишь одной темы – Перси в Булони. Он знает, что она здесь, в тюрьме, он обязательно доберется до нее, и это может случиться в любой момент; вне всяких сомнений, он уже придумал, как спасти ее и себя наивеликолепнейшим способом из всех, какие только возможны… Так что она должна быть готова к любой неожиданности; она должна быть активна и бдительна; ни в коем случае не отчаиваться, дабы он, оказавшись вдруг здесь, не смог упрекнуть ее ни в чем.
Причесывая волосы и приводя в порядок платье, Маргарита неожиданно обнаружила, что весьма жизнерадостно что-то напевает. О, как окрыляла ее живительная надежда!
ГЛАВА XIX
СИЛА СЛАБОСТИ
– Господин аббат, – осторожно позвала Маргарита.
– Да, дитя мое?
Старик, оставив требник, встретился с серьезными, обращенными к нему большими глазами молодой женщины, смотревшими с совершенным доверием. Она, насколько могла, привела в порядок свой туалет, встряхнула подстилку и теперь сидела на ней, положив ладони между коленями. Что-то поражало ее в облике старика; несколько минут она с естественным любопытством разглядывала его, прежде чем позвать.
– Вы говорили, вас посадили сюда, чтобы наблюдать за мной?
– Да, именно так, дитя мое, – с тихим вздохом отозвался он, закрывая книгу и убирая ее обратно в карман. – Это очень хитрые люди… И нам нельзя забывать о том, что они у власти… И, конечно же, – добавил старик спокойно-философским тоном, – и, конечно же, милосердный Господь позволил им встать у власти. Иначе они не получили бы ее.
– Вы имеете в виду французских анархистов и террористов, господин аббат? Комитет общественной безопасности? Всех этих грабителей и убийц, которые насилуют женщин и оскверняют веру? Не так ли?
– Увы, дитя мое, – вздохнул он.
– Тех, кто усадил вас сюда наблюдать за мной? Что-то я не совсем вас понимаю…
И какой-то странный, натянутый смех вырвался против воли у Маргариты, несмотря на то, что она уже вполне успокоилась.
– Во всяком случае, вы ни на одного из них не похожи, господин аббат!
– Господь все простит, – выдохнул он, воздев протестующие руки к далеким невидимым небесам. – Как могу я, бедный слуга Господа, бороться с теми, кто издевается и насмехается над ним?!
– И тем не менее я пленница республиканцев, а вы, господин аббат, мой тюремщик.
– Увы, – снова вздохнул он. – Но я ничем не могу изменить этого, вот мое единственное оправдание. Видите ли, я находился здесь с детьми моей сестры, с Франсуа и Фелисите. Бедные невинные ягнята, которых эти исчадия ада готовы были отправить на бойню. Прошлой ночью, – быстро рассказывал он, – солдаты ворвались и вытащили их из комнаты, в которой, несмотря на творящиеся вокруг ужасы и страдания, нам удавалось быть счастливыми. Я имел возможность служить обедню, а милые дети – читать утром и вечером, сидя рядом со мной, молитвы.
Он замолчал. Из его тихих голубых глаз рвались на свободу непрошеные слезы, пока наконец некоторым из них не удалось скатиться по морщинистым щекам. Маргарита, уже не думая о своей душевной боли и страданиях, почувствовала, что все ее существо стремится к этому доброму, возвышенно-простодушному в своем несчастье старику.
Однако она ничего ему не сказала, и после непродолжительного молчания аббат продолжил:
– Утащив детей, они принесли сюда вас, дитя мое, и уложили на ту подстилку, где обычно лежала Фелисите. Вы были очень бледны. Вас бросили на пол, будто загнанного волками ягненка. Глаза ваши были закрыты, вы пребывали в блаженном бесчувствии. Перед этим меня вызвали к начальнику тюрьмы и сказали, что на некоторое время вы будете помещены в эту камеру и что я должен буду днем и ночью наблюдать за вами, и если я… – старик замолчал.
Видимо, то, что он собирался теперь сказать, было не просто выразить в словах. Порывшись в карманах, он достал большой носовой платок в красно-зеленую клетку и отер лоб. Руки его тряслись теперь совершенно явственно, а голос дрожал.
– И что, господин аббат, если вы?.. – осторожно спросила Маргарита.
– Они сказали мне: если я хочу, чтобы Франсуа и Фелисите были на свободе, я должен хорошенько за вами присматривать. Если вы убежите, то и меня, и детей на другой же день гильотинируют.
В комнате стало неправдоподобно тихо. Аббат, сжав дрожащие пальцы, сидел неподвижно, – и молча, не шевелясь, сидела и Маргарита. Последние слова старика медленно проникали в ее сознание, и, пока она полностью не осознала значения всего сказанного, она ничего не могла произнести.
Прошло еще несколько мгновений. Маргарита поняла, что это означает не столько даже для нее, сколько для ее мужа. Через какое-то время, попав в новую бездну безграничного отчаяния, она вдруг обрела радостную надежду, нахлынувшую на нее едва ли не против воли; ту триумфальную надежду, которая теперь, на фоне страшной скалы бесчеловечной жестокости и коварства, стала видна ей так отчетливо, что Маргарита содрогнулась от ужасающей ясности того, что она опять безвозвратно утратила.
Никакие замки и запоры, никакие самые крепкие и неприступные башни крепостей не смогут настолько надежно приковать Маргариту Блейкни к ее узилищу, как это непреодолимое для нее условие: «Если вы убежите, то и меня, и детей на другой же день гильотинируют».
Отныне, даже если Перси узнает все и до нее доберется, он не сможет вырвать ее отсюда до тех пор, пока от ее спасения будет зависеть жизнь двух невинных детей и несчастного старика.
И чтобы разрубить этот гордиев узел, от Сапожка Принцессы потребуется нечеловеческая изобретательность.
– Конечно же, о себе я не думаю, – мягко продолжал философствовать старик. – Я уже прожил свое. Мне все равно, умру я сегодня или дотяну до естественной смерти. Я готов отправиться в дом мой тотчас, как только Отец Всевышний призовет меня к себе. Но дети, вы понимаете… Я не могу о них не думать. Франсуа – единственный сын у матери, кормилец в доме, добрый парень и ученик, а Фелисите… она такая хрупкая, она слепа от рождения и…
– О, не надо… ради всего святого… – беспомощно застонала Маргарита. – Я все понимаю… Не бойтесь за них, господин аббат. Я не причиню им вреда.
– На все воля Божья, – тихо сказал ей в ответ старик.
После чего, пока Маргарита молча сидела, он стали перебирать четки и бубнить своим тихим голосом «Отче наш» и «Богородице, дево», что, похоже, опять наполнило его доброе сердце покоем.
Ему было ясно, что несчастной женщине не до разговоров; он прекрасно знал, какие нечеловеческие усилия понадобятся ей там, где не помогают молитвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Пока Маргарита занималась туалетом, мысли ее кружились вокруг лишь одной темы – Перси в Булони. Он знает, что она здесь, в тюрьме, он обязательно доберется до нее, и это может случиться в любой момент; вне всяких сомнений, он уже придумал, как спасти ее и себя наивеликолепнейшим способом из всех, какие только возможны… Так что она должна быть готова к любой неожиданности; она должна быть активна и бдительна; ни в коем случае не отчаиваться, дабы он, оказавшись вдруг здесь, не смог упрекнуть ее ни в чем.
Причесывая волосы и приводя в порядок платье, Маргарита неожиданно обнаружила, что весьма жизнерадостно что-то напевает. О, как окрыляла ее живительная надежда!
ГЛАВА XIX
СИЛА СЛАБОСТИ
– Господин аббат, – осторожно позвала Маргарита.
– Да, дитя мое?
Старик, оставив требник, встретился с серьезными, обращенными к нему большими глазами молодой женщины, смотревшими с совершенным доверием. Она, насколько могла, привела в порядок свой туалет, встряхнула подстилку и теперь сидела на ней, положив ладони между коленями. Что-то поражало ее в облике старика; несколько минут она с естественным любопытством разглядывала его, прежде чем позвать.
– Вы говорили, вас посадили сюда, чтобы наблюдать за мной?
– Да, именно так, дитя мое, – с тихим вздохом отозвался он, закрывая книгу и убирая ее обратно в карман. – Это очень хитрые люди… И нам нельзя забывать о том, что они у власти… И, конечно же, – добавил старик спокойно-философским тоном, – и, конечно же, милосердный Господь позволил им встать у власти. Иначе они не получили бы ее.
– Вы имеете в виду французских анархистов и террористов, господин аббат? Комитет общественной безопасности? Всех этих грабителей и убийц, которые насилуют женщин и оскверняют веру? Не так ли?
– Увы, дитя мое, – вздохнул он.
– Тех, кто усадил вас сюда наблюдать за мной? Что-то я не совсем вас понимаю…
И какой-то странный, натянутый смех вырвался против воли у Маргариты, несмотря на то, что она уже вполне успокоилась.
– Во всяком случае, вы ни на одного из них не похожи, господин аббат!
– Господь все простит, – выдохнул он, воздев протестующие руки к далеким невидимым небесам. – Как могу я, бедный слуга Господа, бороться с теми, кто издевается и насмехается над ним?!
– И тем не менее я пленница республиканцев, а вы, господин аббат, мой тюремщик.
– Увы, – снова вздохнул он. – Но я ничем не могу изменить этого, вот мое единственное оправдание. Видите ли, я находился здесь с детьми моей сестры, с Франсуа и Фелисите. Бедные невинные ягнята, которых эти исчадия ада готовы были отправить на бойню. Прошлой ночью, – быстро рассказывал он, – солдаты ворвались и вытащили их из комнаты, в которой, несмотря на творящиеся вокруг ужасы и страдания, нам удавалось быть счастливыми. Я имел возможность служить обедню, а милые дети – читать утром и вечером, сидя рядом со мной, молитвы.
Он замолчал. Из его тихих голубых глаз рвались на свободу непрошеные слезы, пока наконец некоторым из них не удалось скатиться по морщинистым щекам. Маргарита, уже не думая о своей душевной боли и страданиях, почувствовала, что все ее существо стремится к этому доброму, возвышенно-простодушному в своем несчастье старику.
Однако она ничего ему не сказала, и после непродолжительного молчания аббат продолжил:
– Утащив детей, они принесли сюда вас, дитя мое, и уложили на ту подстилку, где обычно лежала Фелисите. Вы были очень бледны. Вас бросили на пол, будто загнанного волками ягненка. Глаза ваши были закрыты, вы пребывали в блаженном бесчувствии. Перед этим меня вызвали к начальнику тюрьмы и сказали, что на некоторое время вы будете помещены в эту камеру и что я должен буду днем и ночью наблюдать за вами, и если я… – старик замолчал.
Видимо, то, что он собирался теперь сказать, было не просто выразить в словах. Порывшись в карманах, он достал большой носовой платок в красно-зеленую клетку и отер лоб. Руки его тряслись теперь совершенно явственно, а голос дрожал.
– И что, господин аббат, если вы?.. – осторожно спросила Маргарита.
– Они сказали мне: если я хочу, чтобы Франсуа и Фелисите были на свободе, я должен хорошенько за вами присматривать. Если вы убежите, то и меня, и детей на другой же день гильотинируют.
В комнате стало неправдоподобно тихо. Аббат, сжав дрожащие пальцы, сидел неподвижно, – и молча, не шевелясь, сидела и Маргарита. Последние слова старика медленно проникали в ее сознание, и, пока она полностью не осознала значения всего сказанного, она ничего не могла произнести.
Прошло еще несколько мгновений. Маргарита поняла, что это означает не столько даже для нее, сколько для ее мужа. Через какое-то время, попав в новую бездну безграничного отчаяния, она вдруг обрела радостную надежду, нахлынувшую на нее едва ли не против воли; ту триумфальную надежду, которая теперь, на фоне страшной скалы бесчеловечной жестокости и коварства, стала видна ей так отчетливо, что Маргарита содрогнулась от ужасающей ясности того, что она опять безвозвратно утратила.
Никакие замки и запоры, никакие самые крепкие и неприступные башни крепостей не смогут настолько надежно приковать Маргариту Блейкни к ее узилищу, как это непреодолимое для нее условие: «Если вы убежите, то и меня, и детей на другой же день гильотинируют».
Отныне, даже если Перси узнает все и до нее доберется, он не сможет вырвать ее отсюда до тех пор, пока от ее спасения будет зависеть жизнь двух невинных детей и несчастного старика.
И чтобы разрубить этот гордиев узел, от Сапожка Принцессы потребуется нечеловеческая изобретательность.
– Конечно же, о себе я не думаю, – мягко продолжал философствовать старик. – Я уже прожил свое. Мне все равно, умру я сегодня или дотяну до естественной смерти. Я готов отправиться в дом мой тотчас, как только Отец Всевышний призовет меня к себе. Но дети, вы понимаете… Я не могу о них не думать. Франсуа – единственный сын у матери, кормилец в доме, добрый парень и ученик, а Фелисите… она такая хрупкая, она слепа от рождения и…
– О, не надо… ради всего святого… – беспомощно застонала Маргарита. – Я все понимаю… Не бойтесь за них, господин аббат. Я не причиню им вреда.
– На все воля Божья, – тихо сказал ей в ответ старик.
После чего, пока Маргарита молча сидела, он стали перебирать четки и бубнить своим тихим голосом «Отче наш» и «Богородице, дево», что, похоже, опять наполнило его доброе сердце покоем.
Ему было ясно, что несчастной женщине не до разговоров; он прекрасно знал, какие нечеловеческие усилия понадобятся ей там, где не помогают молитвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68