В университетской библиотеке работает. Тамошний университет получает издания всех крупных английских университетов, мистер Краббе. Я попросил его кое-что поискать, мистер Краббе, и он просмотрел все прошлые номера журналов вашего Университетского союза, мистер Краббе. Результаты в высшей степени любопытные.
К Краббе направилась голая девочка, пуская слюни. Мистер Джаганатан посадил дитя на колени, с гордостью наблюдая за медленным слюнотечением.
– Вы написали много статей, мистер Краббе, о всемирной необходимости коммунизма.
– Правда, мистер Джаганатан? Знаете, я совсем позабыл.
– Сейчас вспомните, мистер Краббе.
Краббе почувствовал определенное разочарование. Значит, это и есть доказательство? Джаганатан опять громко крикнул, снова явился парень, на сей раз с бутылкой виски и с портфелем. Джаганатан сердито взревел, стукнул пария кулаком.
– Дурак, ни стаканы, ни содовую не принес.
– В отличие от некоторых ваших индийских богов, мистер Джаганатан, у него всего две руки.
– Извините меня на минуточку, мистер Краббе. – Он спустил на пол голого ребенка. Дитя подползло к Краббе, стало капать слюной на сандалии. Джаганатан открыл портфель и вытащил брошюру в красной обложке. У Краббе сердце екнуло с возвращением прошлого. Это был номер студенческого журнала «Виста», куда он действительно часто писал, даже год был редактором. Как странно, что здесь, за восемь тысяч миль, оставив целую жизнь позади, вспоминаешь прошлое, вынырнувшее в тамильском доме, битком набитом ревущими детьми, с кудахтавшими вокруг курами, протянутое коричневой потной рукой. Как странно.
– Взгляните, мистер Краббе, и решите, это доказательство или нет. И не только это. Есть и другие издания с вашими сочинениями на ту же тему.
– Все это было очень-очень давно, мистер Джаганатан.
– Кажется, не так уж давно. В том году, когда я впервые стал учителем в колледже хаджи Али. Посмотрите как следует, мистер Краббе.
Краббе посмотрел как следует. Снова екнуло сердце, когда он открыл статью под названием «Стравинский и традиция». И фамилия автора… Он задохнулся, почувствовал слабость.
– Видите, мистер Краббе. Вы сделали очень, очень глупую вещь.
А вот стихи Хардмана, совсем плохие стихи. Краббе увидел расплывавшиеся печатные строчки, только взяв себя в руки и сосредоточившись.
Единственная мне желанная,
Как яблоня, стройна.
В речах се лето благоуханное,
Птицы, ветер морской и волна.
А вот статья Виктора Краббе, высокомерная, невежественная, желторотая:
«Практики часто пренебрегают принципом детерминизма, заимствованным Марксом у Гегеля. Классовая борьба неизбежна, неискоренима в диалектическом процессе, и революция, как бы она ни медлила, тем не менее наступит…»
– А вот здесь, мистер Краббе, вы рассуждаете о коммунистической революции на Востоке. Утверждаете, будто это следующая важнейшая арена с самым низким в мире уровнем жизни. А еще говорите…
– Это было очень давно, – тихо сказал Краббе. Вытащил носовой платок, промокнул левый глаз. – Давным-давно.
– Вижу, вас стыд одолел, мистер Краббе. И поэтому не желаю быть слишком жестоким. Вам надо лишь сделать, что я говорю.
– Вы почти ничего не понимаете, – сказал Краббе. – Тот мир умер. Я другой. Мы все тогда в это верили. Это был наш новый миф, наша новая надежда. Очень глупо.
– Очень глупо. И вы теперь начинаете видеть последствия своей глупости.
И она, темноволосая, в синем джемпере, время от времени вставляла слово в дискуссию. Однажды проигрывала в ячейке пластинки Мосолова и Шостаковича.
– О боже, – крикнул Краббе, – это было искренне, прекрасно, молодо. Нам тогда это казалось правильным. Мы хотели сделать мир лучше. Искренне думали, будто любим человечество. Может, так оно и было. О, мы поняли, что поклоняемся ложному богу, но тогда это считалось единственной религией для мало-мальски чуткого интеллигентного человека. Статьи мои, я их ничуть не стыжусь. Я от них не отказываюсь. Они были искренними на той стадии моего развития. Но теперь ничего не говорят обо мне.
– Говорите, не отказываетесь от них, мистер Краббе?
– Джаганатан, вы чертов дурак. Я оказал бы очень дурную услугу Малайе, если б ушел, а вас оставил.
– Будьте добры не называть меня чертовым дураком в моем собственное доме, мистер Краббе. – Джаганатан встряхнулся. – Кто вы такой, чтоб говорить о моей непригодности к месту директора школы? Я руководил этой школой, когда вы писали вредные статьи о необходимости на Востоке коммунистических банд. Я руководил этой школой, когда вы были просто глупым юным солдатиком.
– Учителя были вами довольны, мистер Джаганатан?
– Они мной были довольны, мистер Краббе. Знали, что я эффективно работаю, и часто говорили об этом.
– Японцы эффективную работу ценили, не так ли? Плохо, Джаганатан, что вам никогда не понять наших настроений в то время. Мы стояли на линии огня, с любым готовые сражаться. Вряд ли последовали бы вашему примеру. Может, я ошибаюсь, но вряд ли. И теперь, если верх возьмут коммунисты, вы поступите точно так же. Все, что угодно, за чуточку личной власти. Меня от вас тошнит.
– Мистер Краббе, я не потерплю таких слов в своем доме. Уходите сейчас же.
– О, ухожу. Только, если хотите драться, Джаганатан, пожалуйста, черт побери. Я тоже драться умею.
– Я не стану драться. Исполню свой долг. Размножу вот эти статьи, раздам штатным сотрудникам. Увидят, кто вы такой, и больше не станут сотрудничать с вами. И родителей соберу, они тоже узнают. Отныне у вас будут одни проблемы, Краббе, ничего, кроме проблем.
Краббе поднял брови. Джаганатан впервые обратился к нему без непременного титула «мистер». И усмехнулся.
– Позвольте напомнить, что вы разговариваете с директором, мистер Джаганатан.
– Недолго им останетесь.
– Достаточно долго, мистер Джаганатан. – Краббе осторожно пробрался между вертевшимися детьми к дверям. Пес снова на него огрызнулся. Он на сей раз огрызнулся в ответ. Ошеломленная собака спряталась в ящике из-под сахара, служившем конурой. Черный ребенок таращил глаза и сосал палец.
Медленно возвращаясь домой, Краббе думал не о войне, объявленной Джаганатану, а о своей юности, столь нежданно явившейся на тех детских страницах с запахом старых яблок. Сердце опять екало от потрясающих воспоминаний о ней, выскочивших перед ним из напыщенной неосведомленной статьи. Он ее видел, чуял, трогал темные завитки над белой шеей, обнимал. И почти не разглядел «ягуара», ехавшего по другой стороне окаймленной пальмами дороги. Это был Хардман, с ним отец Ласрорг. Оба мрачные. Священник не поздоровался, устремляясь вперед, осторожно держа что-то, как бы боясь расплескать.
– Я хотел тебя видеть, – объявил Краббе. – Мне пришлось скушать чертовски горькую пилюлю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
К Краббе направилась голая девочка, пуская слюни. Мистер Джаганатан посадил дитя на колени, с гордостью наблюдая за медленным слюнотечением.
– Вы написали много статей, мистер Краббе, о всемирной необходимости коммунизма.
– Правда, мистер Джаганатан? Знаете, я совсем позабыл.
– Сейчас вспомните, мистер Краббе.
Краббе почувствовал определенное разочарование. Значит, это и есть доказательство? Джаганатан опять громко крикнул, снова явился парень, на сей раз с бутылкой виски и с портфелем. Джаганатан сердито взревел, стукнул пария кулаком.
– Дурак, ни стаканы, ни содовую не принес.
– В отличие от некоторых ваших индийских богов, мистер Джаганатан, у него всего две руки.
– Извините меня на минуточку, мистер Краббе. – Он спустил на пол голого ребенка. Дитя подползло к Краббе, стало капать слюной на сандалии. Джаганатан открыл портфель и вытащил брошюру в красной обложке. У Краббе сердце екнуло с возвращением прошлого. Это был номер студенческого журнала «Виста», куда он действительно часто писал, даже год был редактором. Как странно, что здесь, за восемь тысяч миль, оставив целую жизнь позади, вспоминаешь прошлое, вынырнувшее в тамильском доме, битком набитом ревущими детьми, с кудахтавшими вокруг курами, протянутое коричневой потной рукой. Как странно.
– Взгляните, мистер Краббе, и решите, это доказательство или нет. И не только это. Есть и другие издания с вашими сочинениями на ту же тему.
– Все это было очень-очень давно, мистер Джаганатан.
– Кажется, не так уж давно. В том году, когда я впервые стал учителем в колледже хаджи Али. Посмотрите как следует, мистер Краббе.
Краббе посмотрел как следует. Снова екнуло сердце, когда он открыл статью под названием «Стравинский и традиция». И фамилия автора… Он задохнулся, почувствовал слабость.
– Видите, мистер Краббе. Вы сделали очень, очень глупую вещь.
А вот стихи Хардмана, совсем плохие стихи. Краббе увидел расплывавшиеся печатные строчки, только взяв себя в руки и сосредоточившись.
Единственная мне желанная,
Как яблоня, стройна.
В речах се лето благоуханное,
Птицы, ветер морской и волна.
А вот статья Виктора Краббе, высокомерная, невежественная, желторотая:
«Практики часто пренебрегают принципом детерминизма, заимствованным Марксом у Гегеля. Классовая борьба неизбежна, неискоренима в диалектическом процессе, и революция, как бы она ни медлила, тем не менее наступит…»
– А вот здесь, мистер Краббе, вы рассуждаете о коммунистической революции на Востоке. Утверждаете, будто это следующая важнейшая арена с самым низким в мире уровнем жизни. А еще говорите…
– Это было очень давно, – тихо сказал Краббе. Вытащил носовой платок, промокнул левый глаз. – Давным-давно.
– Вижу, вас стыд одолел, мистер Краббе. И поэтому не желаю быть слишком жестоким. Вам надо лишь сделать, что я говорю.
– Вы почти ничего не понимаете, – сказал Краббе. – Тот мир умер. Я другой. Мы все тогда в это верили. Это был наш новый миф, наша новая надежда. Очень глупо.
– Очень глупо. И вы теперь начинаете видеть последствия своей глупости.
И она, темноволосая, в синем джемпере, время от времени вставляла слово в дискуссию. Однажды проигрывала в ячейке пластинки Мосолова и Шостаковича.
– О боже, – крикнул Краббе, – это было искренне, прекрасно, молодо. Нам тогда это казалось правильным. Мы хотели сделать мир лучше. Искренне думали, будто любим человечество. Может, так оно и было. О, мы поняли, что поклоняемся ложному богу, но тогда это считалось единственной религией для мало-мальски чуткого интеллигентного человека. Статьи мои, я их ничуть не стыжусь. Я от них не отказываюсь. Они были искренними на той стадии моего развития. Но теперь ничего не говорят обо мне.
– Говорите, не отказываетесь от них, мистер Краббе?
– Джаганатан, вы чертов дурак. Я оказал бы очень дурную услугу Малайе, если б ушел, а вас оставил.
– Будьте добры не называть меня чертовым дураком в моем собственное доме, мистер Краббе. – Джаганатан встряхнулся. – Кто вы такой, чтоб говорить о моей непригодности к месту директора школы? Я руководил этой школой, когда вы писали вредные статьи о необходимости на Востоке коммунистических банд. Я руководил этой школой, когда вы были просто глупым юным солдатиком.
– Учителя были вами довольны, мистер Джаганатан?
– Они мной были довольны, мистер Краббе. Знали, что я эффективно работаю, и часто говорили об этом.
– Японцы эффективную работу ценили, не так ли? Плохо, Джаганатан, что вам никогда не понять наших настроений в то время. Мы стояли на линии огня, с любым готовые сражаться. Вряд ли последовали бы вашему примеру. Может, я ошибаюсь, но вряд ли. И теперь, если верх возьмут коммунисты, вы поступите точно так же. Все, что угодно, за чуточку личной власти. Меня от вас тошнит.
– Мистер Краббе, я не потерплю таких слов в своем доме. Уходите сейчас же.
– О, ухожу. Только, если хотите драться, Джаганатан, пожалуйста, черт побери. Я тоже драться умею.
– Я не стану драться. Исполню свой долг. Размножу вот эти статьи, раздам штатным сотрудникам. Увидят, кто вы такой, и больше не станут сотрудничать с вами. И родителей соберу, они тоже узнают. Отныне у вас будут одни проблемы, Краббе, ничего, кроме проблем.
Краббе поднял брови. Джаганатан впервые обратился к нему без непременного титула «мистер». И усмехнулся.
– Позвольте напомнить, что вы разговариваете с директором, мистер Джаганатан.
– Недолго им останетесь.
– Достаточно долго, мистер Джаганатан. – Краббе осторожно пробрался между вертевшимися детьми к дверям. Пес снова на него огрызнулся. Он на сей раз огрызнулся в ответ. Ошеломленная собака спряталась в ящике из-под сахара, служившем конурой. Черный ребенок таращил глаза и сосал палец.
Медленно возвращаясь домой, Краббе думал не о войне, объявленной Джаганатану, а о своей юности, столь нежданно явившейся на тех детских страницах с запахом старых яблок. Сердце опять екало от потрясающих воспоминаний о ней, выскочивших перед ним из напыщенной неосведомленной статьи. Он ее видел, чуял, трогал темные завитки над белой шеей, обнимал. И почти не разглядел «ягуара», ехавшего по другой стороне окаймленной пальмами дороги. Это был Хардман, с ним отец Ласрорг. Оба мрачные. Священник не поздоровался, устремляясь вперед, осторожно держа что-то, как бы боясь расплескать.
– Я хотел тебя видеть, – объявил Краббе. – Мне пришлось скушать чертовски горькую пилюлю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49