Потом сказал:
– Мы с нее будем куски срезать, А кишки – пусть. Мы до них не доберемся.
– А вдруг она ядовитая?
– Ядовитых рыб не бывает.
Но рыба получилась невкусная. Кожа на ней вся сгорела, а сразу под кожей она осталась холодная и сырая. Хупер откусил кусок, чуть-чуть пожевал и выплюнул обратно в траву. Киншоу больше съел. Но в конце концов загорелась палка.
– Дикая гадость. Ты, Киншоу, ничего не умеешь.
– Жарил бы сам.
– Ты должен за мной ухаживать. Я больной.
– Ах, какая малышка, тю-лю-лю!
– Вот погоди, погоди...
Киншоу открыл свой ранец и рюкзак Хупера, и они съели немного печенья и почти все помидоры.
– Завтра буду паек выдавать, – сказал Киншоу. – Всю еду буду делить. Ее ненадолго хватит.
– А потом что?
– Потом мы уже выйдем.
– А если нет?
– Выйдем!
– И зачем мы только сюда пришли!
– Тебя никто не просил, сам увязался.
– Это мы из-за тебя заблудились.
– Ничего подобного. Это ты начал носиться как идиот.
Вдруг, сразу, погас день. Только что Киншоу смотрел наверх и видел в дальней высоте светлые щелки неба, а через минуту они исчезли. Трещал и прыгал огонь.
– Они уже домой едут, – Хупер сказал. – В поезде сидят.
– Наверно.
– Скоро нас искать начнут.
– Нет, не будут они. Сегодня не будут.
– Почему это? Еще как будут.
– А с чего они догадаются, что нас в постелях нет? Вернутся поздно и не посмотрят даже.
– Миссис Боуленд скажет.
– Нет, она в четыре уходит. Она подумает, мы гулять пошли или еще куда. Ей-то что? Никто и не узнает.
– Твоя мать всегда приходит к тебе прощаться. Знаю. Сам слышал. Целует на ночь, как маленького.
– Заткни фонтан. Вовсе она не всегда приходит.
– Нет, всегда. Мм. Чмок, чмок. Тю-лю-лю. Ах ты моя пуся, ах ты моя киса, мой паинька. Мамочка любит свое солнышко. Баю-баюшки-баю, спи-усни. И так каждый вечер.
– Ну да, у самого-то матери нет!
Но Хупер и бровью не повел.
– А на кой она мне?
– Ну ты скажешь!
– Когда отец есть – лучше. У кого нет отца, тот дерьма не стоит.
Киншоу встал и подошел к костру поближе. Хупер на него посмотрел. В правой руке Киншоу держал длинную толстую палку. На секунду оба замерли. Он увидел, как у Хупера вылупились глаза.
– Попробуй только стукни!
Киншоу поглядел на него с презреньем и швырнул палку в огонь. Пламя взвилось и бросило тень Киншоу в траву.
– Ты отодвинься-ка, а то еще загоришься.
Но Хупер все сидел, уставясь на пламя. Потом, будто между прочим, спросил:
– Твоя мать много за мужиками бегала?
– Да ты что-о?
– Ну, она же бегает за моим отцом.
У Киншоу кровь бросилась в лицо. Его так и обожгло, все внутри горело. Он подумал: «Дурак я, надо было его треснуть, раз, раз, всю башку бы ему расшибить».
А Хупер оперся на локоть и смотрел на него в пляшущих бликах костра – нахально, со злорадной ухмылкой.
– А думаешь, зачем вы сюда приехали? Она на моем отце жениться хочет. Он богатый.
– Врешь, врешь, врешь! Подумаешь, твой отец, да он ей нисколько не нравится. Она его ненавидит просто.
Хупер улыбнулся.
– Ты кой-чего не понимаешь, а я...
– Чего ты понимаешь-то?
– Какая разница? Уж не сомневайся.
– Больно ей нужен твой отец.
– Слушай, Киншоу. Женщины все такие, Если она без мужа, она ищет, кого бы подцепить.
– Зачем?
– Ну, чтоб деньги ей давал и чтобы дом был и всякое такое. Вот зачем.
Киншоу медленно побрел от костра прочь. Ему надоело спорить, слушать разные глупости. Это Хуперу лишь бы спорить. И все – правда, он знал, что все правда.
Ох, как он ненавидел теперь маму, больше даже, чем Хупера. У него все как-то жутко сжалось внутри. Ну вот, и Хупер знает. «Ты кой-чего не понимаешь, а я...»
И что тут остается? Только сбежать. Все папа виноват, не умер бы – и не началось бы, что вечно у них нет денег и надо жить по чужим домам. В школе и то не было покоя. Там пронюхали, что он – Н. П. Г. – на попечении государства, то есть уже не платит за ученье. Мама сама тоже много ему напортила. Являлась в школу на актовые дни, на соревнования, вся в серьгах и в жутких этих своих блестящих платьях и мазалась помадой на глазах у изумленной публики. Брейс прямо в глаза ему сказал: «Ну, твоя мать – вообще».
Лучше б она умерла вместо папы.
Тьма стала плотная, как войлок, все кругом окутала, он боялся взглянуть туда, где деревья. Теперь он дождется – что-то случится, раз он так подумал про маму. Когда кому-нибудь пожелаешь смерти, тебя как-то услышат, и тогда ты дождешься. Что-то случится. Неизвестно что. Но вот он опустил глаза и увидел при свете костра бородавку на левой руке. Так что уж точно.
Хупер уснул. Он свернулся калачиком и сосал большой палец. Киншоу, из-за ссадины, отдал ему свою куртку вместо подушки.
После того как вытащил Хупера из воды, он почти перестал на него злиться. Хупер сделался как-то важнее: ведь он чуть не умер. Он еще как мог умереть, если б только вода дошла до лица или если б он посильней ударился. Может, он даже еще и не выживет. Когда вымокнешь, ничего не стоит схватить воспаление легких. Или с головой от удара что-нибудь будет. Ничего неизвестно.
Киншоу уже стал думать: мало ли что Хупер болтает про маму, не все ли равно. Хупер вредный, он вечно спорит, как дурак, как маленький, или норовит сказать или сделать такое, чтоб его напугать. Ладно, чего уж, раз вместе заблудились. Связаны одной веревочкой. И больше никого нет.
Хупер ворочался во сне, сучил ногами. И все сосал большой палец. Киншоу на него смотрел. «Уорингс», Красная комната, мама и мистер Хупер, ненависть как будто были сто лет назад, он почти ничего и не помнил. Все там, за лесом, было как будто ненастоящее.
Костер догорал. Он стал красный как кровь и совсем низкий. Потом начались звуки. Далеко-далеко взвыла лисица. Киншоу подумал: как волк. Ну да, лисы похожи на волков, но они не такие опасные. На новое завыванье ответили тявканьем, уже близко.
Он подумал: «Глаза, глаза, сейчас засверкают глаза». Он озирался. Сплошная темень. Ничего. Но потом по лесу пошло странное кочевье, шорохи, шелесты, всплески. Скрипели ветки. А Хупер спал, только время от времени ворочался и постанывал.
Киншоу подумал: вот бы сунуть голову под одеяло. А так – хоть жмурь глаза до боли, все равно не спрячешься, и чуть их приоткроешь – смотришь в темноту. Одеялом бы можно укрыться, заслониться от всего. И будь что будет.
По лесу кто-то колобродил. Киншоу обмирал. Он без конца оглядывался. Костер бросал тени и редкие вспышки во тьму. А то совсем убывал, и прутья осыпались нежными кучками пепла.
Киншоу опять лег, стащил с себя свитер и натянул его на лицо. Но оказалось – ничего хорошего, трудно дышать. Он немного полежал так, нюхал собственный душный, горячий запах и ничего не слышал. Но скоро пришлось высунуть голову и глотнуть теплого ночного воздуха. Потом он уткнулся лицом в ладонь, ухом в плечо, а другой рукой прикрыл другое ухо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Мы с нее будем куски срезать, А кишки – пусть. Мы до них не доберемся.
– А вдруг она ядовитая?
– Ядовитых рыб не бывает.
Но рыба получилась невкусная. Кожа на ней вся сгорела, а сразу под кожей она осталась холодная и сырая. Хупер откусил кусок, чуть-чуть пожевал и выплюнул обратно в траву. Киншоу больше съел. Но в конце концов загорелась палка.
– Дикая гадость. Ты, Киншоу, ничего не умеешь.
– Жарил бы сам.
– Ты должен за мной ухаживать. Я больной.
– Ах, какая малышка, тю-лю-лю!
– Вот погоди, погоди...
Киншоу открыл свой ранец и рюкзак Хупера, и они съели немного печенья и почти все помидоры.
– Завтра буду паек выдавать, – сказал Киншоу. – Всю еду буду делить. Ее ненадолго хватит.
– А потом что?
– Потом мы уже выйдем.
– А если нет?
– Выйдем!
– И зачем мы только сюда пришли!
– Тебя никто не просил, сам увязался.
– Это мы из-за тебя заблудились.
– Ничего подобного. Это ты начал носиться как идиот.
Вдруг, сразу, погас день. Только что Киншоу смотрел наверх и видел в дальней высоте светлые щелки неба, а через минуту они исчезли. Трещал и прыгал огонь.
– Они уже домой едут, – Хупер сказал. – В поезде сидят.
– Наверно.
– Скоро нас искать начнут.
– Нет, не будут они. Сегодня не будут.
– Почему это? Еще как будут.
– А с чего они догадаются, что нас в постелях нет? Вернутся поздно и не посмотрят даже.
– Миссис Боуленд скажет.
– Нет, она в четыре уходит. Она подумает, мы гулять пошли или еще куда. Ей-то что? Никто и не узнает.
– Твоя мать всегда приходит к тебе прощаться. Знаю. Сам слышал. Целует на ночь, как маленького.
– Заткни фонтан. Вовсе она не всегда приходит.
– Нет, всегда. Мм. Чмок, чмок. Тю-лю-лю. Ах ты моя пуся, ах ты моя киса, мой паинька. Мамочка любит свое солнышко. Баю-баюшки-баю, спи-усни. И так каждый вечер.
– Ну да, у самого-то матери нет!
Но Хупер и бровью не повел.
– А на кой она мне?
– Ну ты скажешь!
– Когда отец есть – лучше. У кого нет отца, тот дерьма не стоит.
Киншоу встал и подошел к костру поближе. Хупер на него посмотрел. В правой руке Киншоу держал длинную толстую палку. На секунду оба замерли. Он увидел, как у Хупера вылупились глаза.
– Попробуй только стукни!
Киншоу поглядел на него с презреньем и швырнул палку в огонь. Пламя взвилось и бросило тень Киншоу в траву.
– Ты отодвинься-ка, а то еще загоришься.
Но Хупер все сидел, уставясь на пламя. Потом, будто между прочим, спросил:
– Твоя мать много за мужиками бегала?
– Да ты что-о?
– Ну, она же бегает за моим отцом.
У Киншоу кровь бросилась в лицо. Его так и обожгло, все внутри горело. Он подумал: «Дурак я, надо было его треснуть, раз, раз, всю башку бы ему расшибить».
А Хупер оперся на локоть и смотрел на него в пляшущих бликах костра – нахально, со злорадной ухмылкой.
– А думаешь, зачем вы сюда приехали? Она на моем отце жениться хочет. Он богатый.
– Врешь, врешь, врешь! Подумаешь, твой отец, да он ей нисколько не нравится. Она его ненавидит просто.
Хупер улыбнулся.
– Ты кой-чего не понимаешь, а я...
– Чего ты понимаешь-то?
– Какая разница? Уж не сомневайся.
– Больно ей нужен твой отец.
– Слушай, Киншоу. Женщины все такие, Если она без мужа, она ищет, кого бы подцепить.
– Зачем?
– Ну, чтоб деньги ей давал и чтобы дом был и всякое такое. Вот зачем.
Киншоу медленно побрел от костра прочь. Ему надоело спорить, слушать разные глупости. Это Хуперу лишь бы спорить. И все – правда, он знал, что все правда.
Ох, как он ненавидел теперь маму, больше даже, чем Хупера. У него все как-то жутко сжалось внутри. Ну вот, и Хупер знает. «Ты кой-чего не понимаешь, а я...»
И что тут остается? Только сбежать. Все папа виноват, не умер бы – и не началось бы, что вечно у них нет денег и надо жить по чужим домам. В школе и то не было покоя. Там пронюхали, что он – Н. П. Г. – на попечении государства, то есть уже не платит за ученье. Мама сама тоже много ему напортила. Являлась в школу на актовые дни, на соревнования, вся в серьгах и в жутких этих своих блестящих платьях и мазалась помадой на глазах у изумленной публики. Брейс прямо в глаза ему сказал: «Ну, твоя мать – вообще».
Лучше б она умерла вместо папы.
Тьма стала плотная, как войлок, все кругом окутала, он боялся взглянуть туда, где деревья. Теперь он дождется – что-то случится, раз он так подумал про маму. Когда кому-нибудь пожелаешь смерти, тебя как-то услышат, и тогда ты дождешься. Что-то случится. Неизвестно что. Но вот он опустил глаза и увидел при свете костра бородавку на левой руке. Так что уж точно.
Хупер уснул. Он свернулся калачиком и сосал большой палец. Киншоу, из-за ссадины, отдал ему свою куртку вместо подушки.
После того как вытащил Хупера из воды, он почти перестал на него злиться. Хупер сделался как-то важнее: ведь он чуть не умер. Он еще как мог умереть, если б только вода дошла до лица или если б он посильней ударился. Может, он даже еще и не выживет. Когда вымокнешь, ничего не стоит схватить воспаление легких. Или с головой от удара что-нибудь будет. Ничего неизвестно.
Киншоу уже стал думать: мало ли что Хупер болтает про маму, не все ли равно. Хупер вредный, он вечно спорит, как дурак, как маленький, или норовит сказать или сделать такое, чтоб его напугать. Ладно, чего уж, раз вместе заблудились. Связаны одной веревочкой. И больше никого нет.
Хупер ворочался во сне, сучил ногами. И все сосал большой палец. Киншоу на него смотрел. «Уорингс», Красная комната, мама и мистер Хупер, ненависть как будто были сто лет назад, он почти ничего и не помнил. Все там, за лесом, было как будто ненастоящее.
Костер догорал. Он стал красный как кровь и совсем низкий. Потом начались звуки. Далеко-далеко взвыла лисица. Киншоу подумал: как волк. Ну да, лисы похожи на волков, но они не такие опасные. На новое завыванье ответили тявканьем, уже близко.
Он подумал: «Глаза, глаза, сейчас засверкают глаза». Он озирался. Сплошная темень. Ничего. Но потом по лесу пошло странное кочевье, шорохи, шелесты, всплески. Скрипели ветки. А Хупер спал, только время от времени ворочался и постанывал.
Киншоу подумал: вот бы сунуть голову под одеяло. А так – хоть жмурь глаза до боли, все равно не спрячешься, и чуть их приоткроешь – смотришь в темноту. Одеялом бы можно укрыться, заслониться от всего. И будь что будет.
По лесу кто-то колобродил. Киншоу обмирал. Он без конца оглядывался. Костер бросал тени и редкие вспышки во тьму. А то совсем убывал, и прутья осыпались нежными кучками пепла.
Киншоу опять лег, стащил с себя свитер и натянул его на лицо. Но оказалось – ничего хорошего, трудно дышать. Он немного полежал так, нюхал собственный душный, горячий запах и ничего не слышал. Но скоро пришлось высунуть голову и глотнуть теплого ночного воздуха. Потом он уткнулся лицом в ладонь, ухом в плечо, а другой рукой прикрыл другое ухо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47