– Фанни, ведь вы здесь имеете дело с очередным и довольно заурядным капризом Фару… с самым что ни на есть заурядным…
Покорность и горькая гримаса Джейн возмутили Фанни, как какой-нибудь низкопробный фарс.
– Это неправда! Имейте смелость не лгать! Разве я вам угрожаю? Разве я жалуюсь? Давайте закончим по крайней мере достойно… и удобно… то, что мы начали… Да, удобно…
Она срывала голос, оттого что говорила громко, и с каким-то непонятным удовольствием позволяла своему гневу увлекать себя всё дальше и дальше. При этом она, однако, дважды повторила слово «удобно», надеясь на его сдерживающую силу. Она с удивлением увидела, что Джейн, вскочив на ноги, в упор приблизила к ней своё отчаянное лицо.
– Как? Как так – это неправда? Кем тогда я, по-вашему, сейчас являюсь? Может быть, женщиной, которую Фару любит? Вы думаете, я притворяюсь маленькой девочкой, чтобы вас разжалобить? Бедная моя Фанни! Вы освободили меня от необходимости делать подсчёты, а то бы я не стала от вас скрывать, по сколько недель Фару не удостаивает меня иного обращения, кроме как…
Стук захлопнувшейся с размаху двери оборвал её на полуслове. Женщины застыли, подпирая кулаками бока, в позе двух непримиримых спорщиц и прислушались.
– Это не он, – сказала наконец Джейн. – Если бы это был он, мы прежде услышали бы стук двери парадного…
– С тех пор, как сделали новую дверную обивку, она почти не стучит, – сказала Фанни. – Во всяком случае, до ужина он никогда сюда не приходит…
Поостыв, они отстранились друг от друга, словно молча отказались от намеченного плана сражения. Фанни задёрнула двойные шторы на двух окнах, включила лампы на двух столах. Потом она села, помешала угли в камине, наполнила поленьями подставку для дров. Она ощущала холод приближавшейся ночи, морозной, с северным ветром, и зябла, несмотря на радиаторы отопления и огонь в камине.
Приступ злости у неё прошёл, а вместе с ним уменьшилось и желание противостоять, пусть даже и «удобно», Джейн с её правдой или Джейн с её ложью. Будучи благоразумной и не очень волевой, она уже говорила себе:
«Нам было лучше – до этого… Ни одна из нас двоих не получит ни выгоды, ни радости от того, что между нами произойдёт… Если Джейн больше не заговорит, так будет лучше…»
Однако Джейн опять заговорила.
– Ах, Фанни! Если бы мне было дано объяснить всё как есть… Вы ведь не знаете, не знаете…
Фанни вскинула голову с метнувшейся чёрной прядью.
– Так узнаю сейчас, – мрачным тоном произнесла она. – Я не представляю, как я теперь могу помешать вам объяснить мне всё как есть. Я прошу вас, давайте не увлекаться и не говорить друг другу вещей… тех вещей, какие женщины, забываясь, говорят о своих любовниках, месячных недомоганиях и своих болезнях… вещей отвратительных.
Она с отвращением проглотила слюну. И, противореча сама себе, скороговоркой добавила:
– Впрочем, я знаю и так уже достаточно… И потом, я видела вас однажды в ванной, когда он целовал вас, – в тот день, когда на вас был передник и вы гладили…
Устыдившись, она замолчала. Однако Джейн отнюдь не собиралась ни стыдиться, ни молчать. Она ухватилась за это воспоминание с неукротимым желанием делать признания и высказывать обиды:
– В ванной? В тот день, когда я гладила? Ах, ну конечно! О! Поговорим об этом. О! Вы попали в самую точку!
Она стала ходить взад-вперёд по комнате, постукивая о ладонь ножом для разрезания бумаги:
– Да-да! Именно в тот день! Он обнял меня, как обнял бы горничную, слышите? И хотя я говорю – как горничную, на самом деле я в его глазах значу гораздо меньше, чем горничная, меньше, чем все Аслен и Ирригуайен на свете! А ведь вы же знаете цену увлечениям Фару, разве нет, Фанни? Вы мне столько о них рассказывали, вы мне в полной мере продемонстрировали вашу высшую мудрость, вашу способность прощать… вашу снисходительность…
Джейн замолчала на мгновение, откинула волосы назад, втянула в себя носом воздух, чтобы не заплакать от раздражения. Две скудные слезинки, дрожа, сверкали в уголках её глаз, а она продолжала хлопать ножом по ладони. По мере того как Джейн обнаруживала признаки растерянности, к Фанни возвращалось не совсем уместное в данной ситуации спокойствие, отчего она могла рассуждать, что Джейн не идут сильные страсти. «Она создана для умеренных чувств, для пепельно-белокурых горестей…»
– …вас послушать, Фанни, можно и вправду подумать, будто вы не знаете, что собой представляет Фару!
– Это мой муж, – сказала Фанни.
Она произнесла свою реплику с претенциозной скромностью и осталась недовольна этим. К тому же эффект получился вовсе не тот, на который она рассчитывала, так как Джейн воскликнула:
– Слава Богу, Фанни!
– Мне не приходило в голову, что я должна за это воздавать кому-то хвалу, – сказала Фанни. – И даже вам.
Джейн, похоже, впервые смутилась и беспомощно озиралась по сторонам.
– Я хотела сказать: слава Богу, что вы всё время были тут… Одновременно с ним… С Фару чувствуешь себя так одиноко… – вырвалось у неё словно помимо воли. И она добавила всё так же осторожно и торопливо: – С другими мужчинами тоже, конечно, чувствуешь себя одиноко… Но с Фару особенно… Мне не за что благодарить Фару, это совершенно точно. Но здесь есть человек, которому я по-настоящему признательна…
– Очень милый способ демонстрировать свою признательность! – взорвалась Фанни.
От этого восклицания Джейн успокоилась, словно теперь настал её черёд проявлять невозмутимость.
– Я демонстрировала её вам, Фанни, как могла… Это было нелегко. На протяжении четырёх лет я настолько больше думала о вас, чем о Фару…
Фанни тяжело поднялась со стула.
– Нет, – сказала она. – Только не это. До сих пор между нами не произошло ничего ужасного: всё здесь скорее предельно банально. А вот душещипательных фраз я не потерплю… О Джейн!
Она закрыла лицо ладонями и тут же снова открыла, чтобы Джейн не подумала, будто она плачет.
– Это не душещипательная фраза! – возразила Джейн. – С какой стати я стала бы так же много думать о Фару?
Она прочитала на лице Фанни удивление, которое Фару называл «оцепенением симпатичной рыбки», и торопливо продолжила:
– Ну да… То, что вы не понимаете сразу, вы называете ложью. Вы такая непосредственная, Фанни…
Она растрогалась, протянула к разгорячённому лицу Фанни сложенную лодочкой ладонь, словно желая повторить рукой приятный и выразительный овал её щеки:
– Такая непосредственная… такая нетронутая… Такая непохожая на меня…
– Да-да, – резко и поспешно оборвала её Фанни, вдруг по-детски испугавшись, что сейчас к разговору будут примешаны и Кемере, и Мейрович, и Дейвидсон, и…
– Вы говорите «да-да», но разве вы можете понять в вашем состоянии? А? Да, в этом вашем состоянии нетронутости, состоянии молодой девушки, в котором вы проводите вашу жизнь… Для вас существует Фару, и опять Фару, и только Фару, и никого другого, кроме Фару… Это прекрасно – хотя я не уверена, что это так уж прекрасно, – но ведь я-то не смотрю и никогда не смотрела на Фару теми же глазами, что и вы, или, скажем, – тем же сердцем, что и вы… Мне нетрудно было увидеть разницу между вами обоими, Фанни, и с того момента, когда я её увидела… О!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Покорность и горькая гримаса Джейн возмутили Фанни, как какой-нибудь низкопробный фарс.
– Это неправда! Имейте смелость не лгать! Разве я вам угрожаю? Разве я жалуюсь? Давайте закончим по крайней мере достойно… и удобно… то, что мы начали… Да, удобно…
Она срывала голос, оттого что говорила громко, и с каким-то непонятным удовольствием позволяла своему гневу увлекать себя всё дальше и дальше. При этом она, однако, дважды повторила слово «удобно», надеясь на его сдерживающую силу. Она с удивлением увидела, что Джейн, вскочив на ноги, в упор приблизила к ней своё отчаянное лицо.
– Как? Как так – это неправда? Кем тогда я, по-вашему, сейчас являюсь? Может быть, женщиной, которую Фару любит? Вы думаете, я притворяюсь маленькой девочкой, чтобы вас разжалобить? Бедная моя Фанни! Вы освободили меня от необходимости делать подсчёты, а то бы я не стала от вас скрывать, по сколько недель Фару не удостаивает меня иного обращения, кроме как…
Стук захлопнувшейся с размаху двери оборвал её на полуслове. Женщины застыли, подпирая кулаками бока, в позе двух непримиримых спорщиц и прислушались.
– Это не он, – сказала наконец Джейн. – Если бы это был он, мы прежде услышали бы стук двери парадного…
– С тех пор, как сделали новую дверную обивку, она почти не стучит, – сказала Фанни. – Во всяком случае, до ужина он никогда сюда не приходит…
Поостыв, они отстранились друг от друга, словно молча отказались от намеченного плана сражения. Фанни задёрнула двойные шторы на двух окнах, включила лампы на двух столах. Потом она села, помешала угли в камине, наполнила поленьями подставку для дров. Она ощущала холод приближавшейся ночи, морозной, с северным ветром, и зябла, несмотря на радиаторы отопления и огонь в камине.
Приступ злости у неё прошёл, а вместе с ним уменьшилось и желание противостоять, пусть даже и «удобно», Джейн с её правдой или Джейн с её ложью. Будучи благоразумной и не очень волевой, она уже говорила себе:
«Нам было лучше – до этого… Ни одна из нас двоих не получит ни выгоды, ни радости от того, что между нами произойдёт… Если Джейн больше не заговорит, так будет лучше…»
Однако Джейн опять заговорила.
– Ах, Фанни! Если бы мне было дано объяснить всё как есть… Вы ведь не знаете, не знаете…
Фанни вскинула голову с метнувшейся чёрной прядью.
– Так узнаю сейчас, – мрачным тоном произнесла она. – Я не представляю, как я теперь могу помешать вам объяснить мне всё как есть. Я прошу вас, давайте не увлекаться и не говорить друг другу вещей… тех вещей, какие женщины, забываясь, говорят о своих любовниках, месячных недомоганиях и своих болезнях… вещей отвратительных.
Она с отвращением проглотила слюну. И, противореча сама себе, скороговоркой добавила:
– Впрочем, я знаю и так уже достаточно… И потом, я видела вас однажды в ванной, когда он целовал вас, – в тот день, когда на вас был передник и вы гладили…
Устыдившись, она замолчала. Однако Джейн отнюдь не собиралась ни стыдиться, ни молчать. Она ухватилась за это воспоминание с неукротимым желанием делать признания и высказывать обиды:
– В ванной? В тот день, когда я гладила? Ах, ну конечно! О! Поговорим об этом. О! Вы попали в самую точку!
Она стала ходить взад-вперёд по комнате, постукивая о ладонь ножом для разрезания бумаги:
– Да-да! Именно в тот день! Он обнял меня, как обнял бы горничную, слышите? И хотя я говорю – как горничную, на самом деле я в его глазах значу гораздо меньше, чем горничная, меньше, чем все Аслен и Ирригуайен на свете! А ведь вы же знаете цену увлечениям Фару, разве нет, Фанни? Вы мне столько о них рассказывали, вы мне в полной мере продемонстрировали вашу высшую мудрость, вашу способность прощать… вашу снисходительность…
Джейн замолчала на мгновение, откинула волосы назад, втянула в себя носом воздух, чтобы не заплакать от раздражения. Две скудные слезинки, дрожа, сверкали в уголках её глаз, а она продолжала хлопать ножом по ладони. По мере того как Джейн обнаруживала признаки растерянности, к Фанни возвращалось не совсем уместное в данной ситуации спокойствие, отчего она могла рассуждать, что Джейн не идут сильные страсти. «Она создана для умеренных чувств, для пепельно-белокурых горестей…»
– …вас послушать, Фанни, можно и вправду подумать, будто вы не знаете, что собой представляет Фару!
– Это мой муж, – сказала Фанни.
Она произнесла свою реплику с претенциозной скромностью и осталась недовольна этим. К тому же эффект получился вовсе не тот, на который она рассчитывала, так как Джейн воскликнула:
– Слава Богу, Фанни!
– Мне не приходило в голову, что я должна за это воздавать кому-то хвалу, – сказала Фанни. – И даже вам.
Джейн, похоже, впервые смутилась и беспомощно озиралась по сторонам.
– Я хотела сказать: слава Богу, что вы всё время были тут… Одновременно с ним… С Фару чувствуешь себя так одиноко… – вырвалось у неё словно помимо воли. И она добавила всё так же осторожно и торопливо: – С другими мужчинами тоже, конечно, чувствуешь себя одиноко… Но с Фару особенно… Мне не за что благодарить Фару, это совершенно точно. Но здесь есть человек, которому я по-настоящему признательна…
– Очень милый способ демонстрировать свою признательность! – взорвалась Фанни.
От этого восклицания Джейн успокоилась, словно теперь настал её черёд проявлять невозмутимость.
– Я демонстрировала её вам, Фанни, как могла… Это было нелегко. На протяжении четырёх лет я настолько больше думала о вас, чем о Фару…
Фанни тяжело поднялась со стула.
– Нет, – сказала она. – Только не это. До сих пор между нами не произошло ничего ужасного: всё здесь скорее предельно банально. А вот душещипательных фраз я не потерплю… О Джейн!
Она закрыла лицо ладонями и тут же снова открыла, чтобы Джейн не подумала, будто она плачет.
– Это не душещипательная фраза! – возразила Джейн. – С какой стати я стала бы так же много думать о Фару?
Она прочитала на лице Фанни удивление, которое Фару называл «оцепенением симпатичной рыбки», и торопливо продолжила:
– Ну да… То, что вы не понимаете сразу, вы называете ложью. Вы такая непосредственная, Фанни…
Она растрогалась, протянула к разгорячённому лицу Фанни сложенную лодочкой ладонь, словно желая повторить рукой приятный и выразительный овал её щеки:
– Такая непосредственная… такая нетронутая… Такая непохожая на меня…
– Да-да, – резко и поспешно оборвала её Фанни, вдруг по-детски испугавшись, что сейчас к разговору будут примешаны и Кемере, и Мейрович, и Дейвидсон, и…
– Вы говорите «да-да», но разве вы можете понять в вашем состоянии? А? Да, в этом вашем состоянии нетронутости, состоянии молодой девушки, в котором вы проводите вашу жизнь… Для вас существует Фару, и опять Фару, и только Фару, и никого другого, кроме Фару… Это прекрасно – хотя я не уверена, что это так уж прекрасно, – но ведь я-то не смотрю и никогда не смотрела на Фару теми же глазами, что и вы, или, скажем, – тем же сердцем, что и вы… Мне нетрудно было увидеть разницу между вами обоими, Фанни, и с того момента, когда я её увидела… О!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42