– Я ненадолго отлучусь, чтобы позаботиться об ужине.
– Половина восьмого! – воскликнул Лашай. – Да ведь я должен ужинать у Ларю вместе с Дионом, Фей-до и младшим Барту. Сдавай последний раз, Жижи.
– А сколько их всего, этих Барту? – спросила Жильберта.
– Двое. Старший красавец, младший похуже, но он-то как раз самый из них известный.
– Это несправедливо, – заявила Жильберта. – А кто такой Фейдо?
Лашай от удивления выронил карты.
– Вот это да!.. Ты что, не знаешь Фейдо? Ты когда-нибудь ходишь в театр?
– Очень редко.
– Ты что, не любишь театр?
– Не особенно. Бабушка и тётя Алисия считают, что театр отвлекает от серьёзных проблем. Только не говорите бабушке, что я вам об этом рассказывала.
Она подняла обеими руками копну волос и со вздохом отбросила её обратно на плечи.
– Уф! Как же мне жарко от этой гривы.
– А что они называют серьёзными проблемами?
– О! Их очень много, все я и не припомню. К тому же тут они не всегда согласны друг с другом. Бабушка всё твердит мне: не читай романы, от них портится настроение. Не пудрись, от пудры портится цвет лица. Не носи корсет, он портит фигуру. Не глазей на витрины. Не знакомься с родителями своих подруг, особенно с отцами, когда они забирают дочерей после занятий…
Она говорила быстро, слегка задыхаясь, точно набегавшийся до упаду ребёнок.
– А тётя Алисия заводит другую песню. Я, мол, вышла из возраста, когда носят корсеты с лямочками, и почему я не беру уроки танцев и хороших манер, и как это я до сих пор не знаю, что такое карат, а уж если мне понравится, как одета какая-нибудь актриса… «Это же мишура, – возмущается она, – все эти наряды на самом деле просто смехотворны!» У меня просто голова пухнет. А чем вас будут угощать сегодня у Ларю, дядюшка?
– Ты думаешь, я знаю? Скорее всего, морскими языками с мидиями. Ну и, конечно, седлом барашка с трюфелями. Шевелись, Жижи. У меня на руках пять червей.
– Всё равно останетесь с носом. Уж я об этом позабочусь. А мы на ужин будем доедать вчерашнее рагу. Обожаю рагу.
– Рагу, к сожалению, со свининой, – сказала Инес Альварес, успевшая вернуться из кухни. – Я так и не смогла купить гуся.
– Я распоряжусь, чтобы вам прислали гуся из Бон-Абри, – сказал Гастон.
– Большое спасибо, Гастон. Жижи, помоги господину Лашаю надеть пальто. Подай ему трость и шляпу.
Как только мрачный Лашай, принюхиваясь и сожалея о разогретом рагу, наконец удалился, госпожа Альварес повернулась к внучке.
– А теперь ответь мне, Жильберта, почему всё же ты так быстро вернулась от тёти Алисии? Я не стала допрашивать тебя при Гастоне. При посторонних семейные дела обсуждать не полагается, запомни.
– Всё очень просто, бабушка. Тётя Алисия была в кружевном чепчике, она всегда его надевает, когда у неё мигрень. «Я сегодня неважно себя чувствую», – сказала она мне. «Ну, тогда не буду тебе надоедать и вернусь домой», – сказала я. «Отдохни хоть пять минут», – сказала она. «Да что ты, – сказала я, – я совершенно не устала, я приехала на автомобиле». – «На автомобиле?» Она очень удивилась и даже всплеснула руками, вот так. Понимаешь, мне очень хотелось показать дядюшкин автомобиль тёте Алисии, и я попросила шофёра задержаться на две минутки. «Да, – сказала я, – это «Дион-Бутон», четырёхместный, с откидным верхом, мне одолжил его дядюшка. Он сейчас у нас. Он поссорился с Лианой». «За кого ты меня принимаешь? – рассердилась тётя. – Я пока ещё в своём уме и газеты читаю. Я не хуже тебя знаю, что он поссорился с этой дылдой. Ну что ж, возвращайся домой, нечего тебе скучать с бедной больной старухой». И она помахала мне из окна, когда я садилась в автомобиль.
Госпожа Альварес поджала губы.
– Бедная больная старуха, ничего себе! У неё и насморка никогда в жизни не было. И как только ей не стыдно…
– Бабушка, как ты думаешь, дядюшка не забудет о моих леденцах и нотной папке?
Госпожа Альварес задумчиво уставилась в потолок.
– Возможно, дитя моё, возможно.
– Но он же проиграл, это нечестно.
– Конечно. Раз он проиграл… Надеюсь, ты их получишь. А сейчас надень фартук и накрывай на стол. И убери карты.
– Хорошо, бабушка… Бабушка, а что он тебе рассказывал о Лиане? Это правда, что она драпанула с Сандомиром и прихватила ожерелье?
– Во-первых, что за слово «драпанула»? Во-вторых, подойди, я подвяжу тебе волосы, чтобы ты не купала их в тарелке. И в третьих, что тебе за дело до женщины, которая оказалась столь плохо воспитанной? Это личное дело Гастона.
– Но, бабушка, если это его личное дело, то почему об этом все говорят и даже в «Жиль Блаз» пишут?
– Прекрати. Тебе достаточно знать, что поведение госпожи Лианы д'Экзельманс противоречит здравому смыслу. Тут ветчина для твоей матери, я накрыла её тарелкой, поставь на холод.
Жильберта уже спала, когда вернулась её мать: Андре Альвар, на афишах «Опера-Комик» мелким шрифтом в самом низу. Госпожа Альварес, не отрываясь от пасьянса, спросила её, по обыкновению, не очень ли она устала. Отдавая дань принятым в их семье правилам вежливости, Андре попеняла матери, что та ждала её и не ложилась спать, и госпожа Альварес отвечала ей как всегда:
– Я никогда не засыпаю, пока ты не вернёшься. Поешь ветчины, рагу в кастрюльке, ещё тёплое. Есть печёные сливы. Пиво на окне.
– Жижи спит?
– Конечно.
Андре Альвар поужинала с аппетитом убеждённого мизантропа.
Подгримированная, она была ещё очень хороша собой, но без грима сразу бросались в глаза покрасневшие веки и бледные губы. Поэтому тётя Алисия и говорила, что её успехи кончаются за порогом театра.
– Ты хорошо пела, дочь моя? Андре пожала плечами.
– Да, я пела хорошо. А что толку? Ты же понимаешь, что за Тифэн мне всё равно не угнаться. О Господи! Что за жизнь, и как только я её терплю!
– Такую жизнь ты выбрала себе сама. Но, полагаю, тебе было бы куда легче, – нравоучительным тоном говорила госпожа Альварес, – если бы у тебя кто-то был. Не может молодая женщина жить одна, это противоестественно. Ничего удивительного, что ты видишь всё в чёрном цвете.
– О! Мама, не начинай, пожалуйста, всё сначала, я очень устала. Какие новости?
– Никаких. Все говорят лишь о разрыве Гастона с Лианой.
– Да, это наделало шуму. Даже в этой нашей дыре, в «Опера-Комик», ни о чём другом не болтают.
– Что ж, понятно, такое случается не каждый день.
– А что он собирается делать? Есть уже кто-нибудь на примете?
– О чём ты говоришь? Прошло ещё так мало времени. Гастон в отчаянии. Ты не поверишь, но ещё без четверти восемь он сидел вот за этим столом и играл с Жильбертой в пикет. Говорит, что не примет участия в празднике Цветов.
– Не может быть!
– Представь себе. Если он не передумает, разговоров будет ещё больше. Я очень советовала ему всё взвесить, прежде чем на такое решиться.
– В театре говорят, что будто бы есть шансы у одной девицы, из «Олимпии».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
– Половина восьмого! – воскликнул Лашай. – Да ведь я должен ужинать у Ларю вместе с Дионом, Фей-до и младшим Барту. Сдавай последний раз, Жижи.
– А сколько их всего, этих Барту? – спросила Жильберта.
– Двое. Старший красавец, младший похуже, но он-то как раз самый из них известный.
– Это несправедливо, – заявила Жильберта. – А кто такой Фейдо?
Лашай от удивления выронил карты.
– Вот это да!.. Ты что, не знаешь Фейдо? Ты когда-нибудь ходишь в театр?
– Очень редко.
– Ты что, не любишь театр?
– Не особенно. Бабушка и тётя Алисия считают, что театр отвлекает от серьёзных проблем. Только не говорите бабушке, что я вам об этом рассказывала.
Она подняла обеими руками копну волос и со вздохом отбросила её обратно на плечи.
– Уф! Как же мне жарко от этой гривы.
– А что они называют серьёзными проблемами?
– О! Их очень много, все я и не припомню. К тому же тут они не всегда согласны друг с другом. Бабушка всё твердит мне: не читай романы, от них портится настроение. Не пудрись, от пудры портится цвет лица. Не носи корсет, он портит фигуру. Не глазей на витрины. Не знакомься с родителями своих подруг, особенно с отцами, когда они забирают дочерей после занятий…
Она говорила быстро, слегка задыхаясь, точно набегавшийся до упаду ребёнок.
– А тётя Алисия заводит другую песню. Я, мол, вышла из возраста, когда носят корсеты с лямочками, и почему я не беру уроки танцев и хороших манер, и как это я до сих пор не знаю, что такое карат, а уж если мне понравится, как одета какая-нибудь актриса… «Это же мишура, – возмущается она, – все эти наряды на самом деле просто смехотворны!» У меня просто голова пухнет. А чем вас будут угощать сегодня у Ларю, дядюшка?
– Ты думаешь, я знаю? Скорее всего, морскими языками с мидиями. Ну и, конечно, седлом барашка с трюфелями. Шевелись, Жижи. У меня на руках пять червей.
– Всё равно останетесь с носом. Уж я об этом позабочусь. А мы на ужин будем доедать вчерашнее рагу. Обожаю рагу.
– Рагу, к сожалению, со свининой, – сказала Инес Альварес, успевшая вернуться из кухни. – Я так и не смогла купить гуся.
– Я распоряжусь, чтобы вам прислали гуся из Бон-Абри, – сказал Гастон.
– Большое спасибо, Гастон. Жижи, помоги господину Лашаю надеть пальто. Подай ему трость и шляпу.
Как только мрачный Лашай, принюхиваясь и сожалея о разогретом рагу, наконец удалился, госпожа Альварес повернулась к внучке.
– А теперь ответь мне, Жильберта, почему всё же ты так быстро вернулась от тёти Алисии? Я не стала допрашивать тебя при Гастоне. При посторонних семейные дела обсуждать не полагается, запомни.
– Всё очень просто, бабушка. Тётя Алисия была в кружевном чепчике, она всегда его надевает, когда у неё мигрень. «Я сегодня неважно себя чувствую», – сказала она мне. «Ну, тогда не буду тебе надоедать и вернусь домой», – сказала я. «Отдохни хоть пять минут», – сказала она. «Да что ты, – сказала я, – я совершенно не устала, я приехала на автомобиле». – «На автомобиле?» Она очень удивилась и даже всплеснула руками, вот так. Понимаешь, мне очень хотелось показать дядюшкин автомобиль тёте Алисии, и я попросила шофёра задержаться на две минутки. «Да, – сказала я, – это «Дион-Бутон», четырёхместный, с откидным верхом, мне одолжил его дядюшка. Он сейчас у нас. Он поссорился с Лианой». «За кого ты меня принимаешь? – рассердилась тётя. – Я пока ещё в своём уме и газеты читаю. Я не хуже тебя знаю, что он поссорился с этой дылдой. Ну что ж, возвращайся домой, нечего тебе скучать с бедной больной старухой». И она помахала мне из окна, когда я садилась в автомобиль.
Госпожа Альварес поджала губы.
– Бедная больная старуха, ничего себе! У неё и насморка никогда в жизни не было. И как только ей не стыдно…
– Бабушка, как ты думаешь, дядюшка не забудет о моих леденцах и нотной папке?
Госпожа Альварес задумчиво уставилась в потолок.
– Возможно, дитя моё, возможно.
– Но он же проиграл, это нечестно.
– Конечно. Раз он проиграл… Надеюсь, ты их получишь. А сейчас надень фартук и накрывай на стол. И убери карты.
– Хорошо, бабушка… Бабушка, а что он тебе рассказывал о Лиане? Это правда, что она драпанула с Сандомиром и прихватила ожерелье?
– Во-первых, что за слово «драпанула»? Во-вторых, подойди, я подвяжу тебе волосы, чтобы ты не купала их в тарелке. И в третьих, что тебе за дело до женщины, которая оказалась столь плохо воспитанной? Это личное дело Гастона.
– Но, бабушка, если это его личное дело, то почему об этом все говорят и даже в «Жиль Блаз» пишут?
– Прекрати. Тебе достаточно знать, что поведение госпожи Лианы д'Экзельманс противоречит здравому смыслу. Тут ветчина для твоей матери, я накрыла её тарелкой, поставь на холод.
Жильберта уже спала, когда вернулась её мать: Андре Альвар, на афишах «Опера-Комик» мелким шрифтом в самом низу. Госпожа Альварес, не отрываясь от пасьянса, спросила её, по обыкновению, не очень ли она устала. Отдавая дань принятым в их семье правилам вежливости, Андре попеняла матери, что та ждала её и не ложилась спать, и госпожа Альварес отвечала ей как всегда:
– Я никогда не засыпаю, пока ты не вернёшься. Поешь ветчины, рагу в кастрюльке, ещё тёплое. Есть печёные сливы. Пиво на окне.
– Жижи спит?
– Конечно.
Андре Альвар поужинала с аппетитом убеждённого мизантропа.
Подгримированная, она была ещё очень хороша собой, но без грима сразу бросались в глаза покрасневшие веки и бледные губы. Поэтому тётя Алисия и говорила, что её успехи кончаются за порогом театра.
– Ты хорошо пела, дочь моя? Андре пожала плечами.
– Да, я пела хорошо. А что толку? Ты же понимаешь, что за Тифэн мне всё равно не угнаться. О Господи! Что за жизнь, и как только я её терплю!
– Такую жизнь ты выбрала себе сама. Но, полагаю, тебе было бы куда легче, – нравоучительным тоном говорила госпожа Альварес, – если бы у тебя кто-то был. Не может молодая женщина жить одна, это противоестественно. Ничего удивительного, что ты видишь всё в чёрном цвете.
– О! Мама, не начинай, пожалуйста, всё сначала, я очень устала. Какие новости?
– Никаких. Все говорят лишь о разрыве Гастона с Лианой.
– Да, это наделало шуму. Даже в этой нашей дыре, в «Опера-Комик», ни о чём другом не болтают.
– Что ж, понятно, такое случается не каждый день.
– А что он собирается делать? Есть уже кто-нибудь на примете?
– О чём ты говоришь? Прошло ещё так мало времени. Гастон в отчаянии. Ты не поверишь, но ещё без четверти восемь он сидел вот за этим столом и играл с Жильбертой в пикет. Говорит, что не примет участия в празднике Цветов.
– Не может быть!
– Представь себе. Если он не передумает, разговоров будет ещё больше. Я очень советовала ему всё взвесить, прежде чем на такое решиться.
– В театре говорят, что будто бы есть шансы у одной девицы, из «Олимпии».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13