как можно принять диплом доктора философии, а тем более - просто доктора, если рядом есть более знающие, более умеющие, пусть хотя бы и русские, - робко недоумевал папа, чувствуя, что посягает на что-то святое. "Казахи обращаются с русскими, - криво усмехался я, - так же, как сами русские с евреями: умный ты или идиот, праведник или прохвост - мы все равно выберем нашего. Кто из русских отказался от чина, от аспирантуры - вон, дескать, Каценеленбоген умнее меня? Или какой-нибудь рабочекрестьянин протестовал, что надо, мол, выдвигать не по происхождению, а по личным заслугам? А когда Единство обернется против них, все сразу вспоминают про личные заслуги приобретенное, мол, выше наследуемого!.."
Как видите, я уже тогда открыл основные свои положения (забота о правах человека - удел отщепенцев), только ошибочно полагал, что просто злобствую.
Не казахи обращаются с русскими, не русские с евреями, нет-нет-нет-нетнетнетнет, это кучка негодяев, а настоящие казахи, настоящие русские - это Пушкин-Фуюшкин, Баянжанов-Биробиджанов, - водопад благороднейших имен не умолкал ни на миг, чтобы как-нибудь не пропустить хоть словечко правды. Количество и качество природных казахов превосходило самое разнузданное воображение. А какие казашки и казахи у него учились и продолжают - золото, золото сердце народное! Но прямо злой рок: как в целевую аспирантуру, в горком, в хренком - так обязательно выдвигают кого похуже. И ведь теперь все они при должностях, при степенях - сквозь их кору настоящему казаху уже и не пробиться, вот в чем ужас... Вот-вот-вот-вот-вот, любые привилегии - это обязательно победа худших. Другое дело - помогать тем, у кого были малограмотные родители, учителя, папа всю жизнь только и делал, что им помогал, - и каких людей он вывел в люди: Орлюка, Мурлюка, Касымханова, Молдоханову...
- Так помощь кому-то одному - это тоже привилегия, - эти мои слова папа даже не удостаивал заглушить низвержениями своих воспитанников, ибо и в самом деле не видел ничего общего между помощью отдельным лицам и привилегией для отдельных групп. Кое-какая разница действительно есть: помочь человеку взобраться на определенный уровень - это одно, а опустить уровень до его возможностей - это несколько другое.
Пригрели змею: он помнил даже, что в казахской школе (мектеп) им. Абая, в которую ни один казах, хоть раз примеривший пиджак и шляпу, не отдавал своего ребенка (папа давал уроки английского тем, кто едва говорил по-русски), учительская после шестого урока всегда оказывалась пустой. "Так вы же ж одни да[cedilla]ть шестой урок, - наконец разъяснила ему техничка. - Остальные так отпускають". На селе (ауле) и того проще. "Ребята, почему школа закрыта?" - "Ха, так директорша еще в магазин не ходил".
Папа катал доклады и газетные усыпстатьи (рука сионизма) для всех близлежащих начальников - но эти благороднейшие люди для очистки совести всегда предлагали поделиться гонораром, - и только Касымханов и Валиахметов клали бабки в карман безо всяких ужимок. Даже начальник обл.КГБ Тер-Акопян, просивший поставить зачет его приятелю-заочнику, напирал на благородные мотивы (пошатнувшееся здоровье, безвременно - и не вовремя скончавшаяся старушка мать и т.п., и притом его друг обязательно все выучит, как только здоровье поправится, а мать оживет) - и только Омаров из Сельхозуправления явился прямо с бешбармаком.
И сколь ему ни тверди, что сын его не видит разницы между Пунической и Пелопонесской войной, и сколько ни выражай готовность абсолютно безвозмездно разъяснять ему эту разницу до конца времен, он, переждавши всю эту жалкую словесную канитель, опять повторяет свое: "Приходи с женой на бешбармак". А когда мы жили на одной площадке с судьей Джумаевым, к нему все время являлись с громоздкими подношениями какие-то страховидные личности - в полосатой пижамной куртке поверх ватника, например, мимо пройти было страшно.
Не знаю, как папа вынес бы тяжесть этих знаний, если бы все это делали настоящие, а не инкубаторские казахи. Но, к счастью, настоящие казахи были святы вдвойне, поскольку они оказывались жертвами еще и нацкадров.
Я не заметил, когда казахи начали забывать свое место - перестали краснеть при слове "казах". Правда, в Алмате попадались такие экземпляры - как-то даже напирали по-ястребиному: "кхазакх", - но это было за пределами Эдема, а потому немедленно забывалось, как все диковинки призрачной жизни чужаков, - эти горно-степные орлы оставались в том исчезающем, стоит тебе отвернуться, мире Алматы вместе с то мерцающими сквозь расплавленную дымку, то сияющими снежными изломами гор, вместе с повисшим, не успев коснуться дышащей жирной сыростью почвы водопадом зелени, пронизанной лакированной алой картечью черешни и фиолетовыми синяками накаченных солнечным медом слив, вместе с илистыми арыками, неумолчно бегущими в одну и ту же "под гору", вместе с жаркой, будто под одеялом, и такой же непроглядной тьмой, чуть только унырнет за горы ни мгновения за день не схалтурившее солнце.
Зато начало перстройки Казаха из рядового жолдаса в партийного Бая я запомнил: эту перестройку начала партия. Калбитня - вшивая, трахомная, им что по голове - что по этому столу (раздастся "каля-баля, каля-баля"), а их тащат в руководство, - этот припев впервые и надолго я услыхал в доме секретаря райкома по сельскому хозяйству И.С.Казачкова простой люд еще долго числил Казаха простым жолдасом.
Это при том, что наш, эдемский секретарь страшно близок был к народу - квартира его вполне могла быть выставлена в этнографическом музее при табличке "Дом зажиточного эдемчанина". Туда же отправьте и корову в стайке, хрупающую аппетитной, но недоступной чужому зубу (зубу чужака) жвачкой для внутреннего пользования, и астматически за стайкой благоухающее сено, и хитроглазую ядреную супружницу, увлеченно брешущую заодно со всеми. Даже сын Вовка Казак, мой лучший друг и юный атлет, дрался и хватал параши как и никакой не сын. А стоило скромному И.С.Казачкову всего-то раз,поправляя широкий офицерский ремень имени Сергея Мироновича Кирова, выступить на учительской конференции: "Мы жалам, чтобы все успевали", - так и то жидовствующая полуссыльная интеллигенция десять лет потом передразнивала: "Мы жалам, мы жалам..."
Хлопнув дверцей "виллиса", И.С.Казачков, широкий и осанистый, как товарищ Киров, в обычное время благословлявший аллею в Горсаду, на которую меня, пятилетнего, однажды вырвало кровавой фруктовкой, - итак, он всходил на крыльцо походкой Гипсового Гостя, а трезвый, положительный шофер, собирая мощные складки на шее, выгружал то седой, курящийся мешок с мукой, то успевавший дохнуть головокружительной копчатиной кабаний окорок, то флягу медлительного меда. "Из совхоза привезли", - разъяснял Вовка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Как видите, я уже тогда открыл основные свои положения (забота о правах человека - удел отщепенцев), только ошибочно полагал, что просто злобствую.
Не казахи обращаются с русскими, не русские с евреями, нет-нет-нет-нетнетнетнет, это кучка негодяев, а настоящие казахи, настоящие русские - это Пушкин-Фуюшкин, Баянжанов-Биробиджанов, - водопад благороднейших имен не умолкал ни на миг, чтобы как-нибудь не пропустить хоть словечко правды. Количество и качество природных казахов превосходило самое разнузданное воображение. А какие казашки и казахи у него учились и продолжают - золото, золото сердце народное! Но прямо злой рок: как в целевую аспирантуру, в горком, в хренком - так обязательно выдвигают кого похуже. И ведь теперь все они при должностях, при степенях - сквозь их кору настоящему казаху уже и не пробиться, вот в чем ужас... Вот-вот-вот-вот-вот, любые привилегии - это обязательно победа худших. Другое дело - помогать тем, у кого были малограмотные родители, учителя, папа всю жизнь только и делал, что им помогал, - и каких людей он вывел в люди: Орлюка, Мурлюка, Касымханова, Молдоханову...
- Так помощь кому-то одному - это тоже привилегия, - эти мои слова папа даже не удостаивал заглушить низвержениями своих воспитанников, ибо и в самом деле не видел ничего общего между помощью отдельным лицам и привилегией для отдельных групп. Кое-какая разница действительно есть: помочь человеку взобраться на определенный уровень - это одно, а опустить уровень до его возможностей - это несколько другое.
Пригрели змею: он помнил даже, что в казахской школе (мектеп) им. Абая, в которую ни один казах, хоть раз примеривший пиджак и шляпу, не отдавал своего ребенка (папа давал уроки английского тем, кто едва говорил по-русски), учительская после шестого урока всегда оказывалась пустой. "Так вы же ж одни да[cedilla]ть шестой урок, - наконец разъяснила ему техничка. - Остальные так отпускають". На селе (ауле) и того проще. "Ребята, почему школа закрыта?" - "Ха, так директорша еще в магазин не ходил".
Папа катал доклады и газетные усыпстатьи (рука сионизма) для всех близлежащих начальников - но эти благороднейшие люди для очистки совести всегда предлагали поделиться гонораром, - и только Касымханов и Валиахметов клали бабки в карман безо всяких ужимок. Даже начальник обл.КГБ Тер-Акопян, просивший поставить зачет его приятелю-заочнику, напирал на благородные мотивы (пошатнувшееся здоровье, безвременно - и не вовремя скончавшаяся старушка мать и т.п., и притом его друг обязательно все выучит, как только здоровье поправится, а мать оживет) - и только Омаров из Сельхозуправления явился прямо с бешбармаком.
И сколь ему ни тверди, что сын его не видит разницы между Пунической и Пелопонесской войной, и сколько ни выражай готовность абсолютно безвозмездно разъяснять ему эту разницу до конца времен, он, переждавши всю эту жалкую словесную канитель, опять повторяет свое: "Приходи с женой на бешбармак". А когда мы жили на одной площадке с судьей Джумаевым, к нему все время являлись с громоздкими подношениями какие-то страховидные личности - в полосатой пижамной куртке поверх ватника, например, мимо пройти было страшно.
Не знаю, как папа вынес бы тяжесть этих знаний, если бы все это делали настоящие, а не инкубаторские казахи. Но, к счастью, настоящие казахи были святы вдвойне, поскольку они оказывались жертвами еще и нацкадров.
Я не заметил, когда казахи начали забывать свое место - перестали краснеть при слове "казах". Правда, в Алмате попадались такие экземпляры - как-то даже напирали по-ястребиному: "кхазакх", - но это было за пределами Эдема, а потому немедленно забывалось, как все диковинки призрачной жизни чужаков, - эти горно-степные орлы оставались в том исчезающем, стоит тебе отвернуться, мире Алматы вместе с то мерцающими сквозь расплавленную дымку, то сияющими снежными изломами гор, вместе с повисшим, не успев коснуться дышащей жирной сыростью почвы водопадом зелени, пронизанной лакированной алой картечью черешни и фиолетовыми синяками накаченных солнечным медом слив, вместе с илистыми арыками, неумолчно бегущими в одну и ту же "под гору", вместе с жаркой, будто под одеялом, и такой же непроглядной тьмой, чуть только унырнет за горы ни мгновения за день не схалтурившее солнце.
Зато начало перстройки Казаха из рядового жолдаса в партийного Бая я запомнил: эту перестройку начала партия. Калбитня - вшивая, трахомная, им что по голове - что по этому столу (раздастся "каля-баля, каля-баля"), а их тащат в руководство, - этот припев впервые и надолго я услыхал в доме секретаря райкома по сельскому хозяйству И.С.Казачкова простой люд еще долго числил Казаха простым жолдасом.
Это при том, что наш, эдемский секретарь страшно близок был к народу - квартира его вполне могла быть выставлена в этнографическом музее при табличке "Дом зажиточного эдемчанина". Туда же отправьте и корову в стайке, хрупающую аппетитной, но недоступной чужому зубу (зубу чужака) жвачкой для внутреннего пользования, и астматически за стайкой благоухающее сено, и хитроглазую ядреную супружницу, увлеченно брешущую заодно со всеми. Даже сын Вовка Казак, мой лучший друг и юный атлет, дрался и хватал параши как и никакой не сын. А стоило скромному И.С.Казачкову всего-то раз,поправляя широкий офицерский ремень имени Сергея Мироновича Кирова, выступить на учительской конференции: "Мы жалам, чтобы все успевали", - так и то жидовствующая полуссыльная интеллигенция десять лет потом передразнивала: "Мы жалам, мы жалам..."
Хлопнув дверцей "виллиса", И.С.Казачков, широкий и осанистый, как товарищ Киров, в обычное время благословлявший аллею в Горсаду, на которую меня, пятилетнего, однажды вырвало кровавой фруктовкой, - итак, он всходил на крыльцо походкой Гипсового Гостя, а трезвый, положительный шофер, собирая мощные складки на шее, выгружал то седой, курящийся мешок с мукой, то успевавший дохнуть головокружительной копчатиной кабаний окорок, то флягу медлительного меда. "Из совхоза привезли", - разъяснял Вовка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79