— Полно, Эльзи! — заметил я.
Кельнер засмеялся, с умилением взглянул на нас и поднял к небу свои холеные руки.
— Как приятно снова очутиться в настоящей немецкой семье, сударыня. — И меланхолично добавил: — Сам я холостяк, не было, так сказать, призвания, но в Берлине у меня женатые друзья. Совершенно очаровательные...
Он оборвал себя на полуслове. Мы встали из-за стола и перешли в гостиную пить кофе. Это был настоящей кофе, полученный Хагеманом из Франции. Он дал один пакет Эльзи.
— Поразительно! — воскликнул Кельнер. — Вы здесь, в Освенциме, неплохо живете, как сыр в масле катаетесь. Жизнь в лагерях имеет и свои положительные стороны... Если бы только здесь не было... — он брезгливо поморщился, — всех этих уродств.
Он сосредоточенно помешал ложечкой в чашке.
— Вот в чем недостаток лагерей — уродство! Я пришел к этой мысли сегодня утром, Ланг, когда вы мне показали особую обработку. Все эти евреи...
Я торопливо прервал его.
— Извините, господин штандартенфюрер... Эльзи, ты не сходишь за ликерами?
Эльзи удивленно взглянула на меня, встала и вышла в столовую. Кельнер не поднял головы. Он все еще мешал кофе ложечкой. Эльзи не прикрыла за собой дверь, и она осталась полуоткрытой.
— Какие они все уродливые! — продолжал Кельнер, глядя в чашку. — Я хорошо разглядел их сегодня, когда они входили в газовую камеру. Какое зрелище! Какая отталкивающая нагота! В особенности женщины...
Я с отчаянием глядел на него. Но он не подымал глаз от чашки.
— И дети... эти худые... обезьяньи мордочки... не больше моего кулака... Действительно, они выглядят жутко... А когда началось отравление...
Я посмотрел на Кельнера и с ужасом перевел взгляд на дверь. Меня бросило в пот. Я не в состоянии был произнести ни слова.
— Какие отвратительные телодвижения! — продолжал он медленно, машинально мешая кофе ложечкой. — Настоящая картина Брейгеля! За одно это уродство они заслуживают смерти. И подумать только... — он усмехнулся, — подумать только, после смерти они пахнут еще хуже, чем живые!
Я решился на дерзость — коснулся его колена. Он вздрогнул, я наклонился к нему, кивком указал на неплотно закрытую дверь и быстро шепнул:
— Она ничего не знает.
Он разинул рот и на мгновение, пораженный, замер. Он даже перестал мешать ложечкой свой кофе. Наступило молчание, и именно молчание-то было хуже всего.
— Брейгель, — с фальшивым оживлением снова заговорил он, — вы знаете Брейгеля, Ланг? Не старика Брейгеля... не того, а другого... адского Брейгеля, как его называли... Вот именно адского, потому что он изображал ад...
Я уставился в свою чашку. Послышались шаги, стеклянная дверь хлопнула, и я с трудом заставил себя не поднять глаза.
— Представьте себе, он любил изображать ад, — нарочито громко продолжал Кельнер, — он обладал каким-то особым талантом в изображении жуткого...
Эльзи поставила поднос с ликерами на низенький столик, и я сказал с подчеркнутой приветливостью:
— Спасибо, Эльзи.
Наступило молчание, Кельнер украдкой взглянул на меня.
— О-о! — сказал он наигранным тоном. — Еще что-то вкусное! И даже французские ликеры!
Я с трудом пробормотал:
— Это подарок гауптштурмфюрера Хагемана, господин штандартенфюрер. У него друзья во Франции.
Как я ни старался, голос мой прозвучал неестественно. Я исподлобья взглянул на Эльзи — глаза ее были опущены, лицо не отражало ничего. Разговор снова заглох. Кельнер взглянул на Эльзи и сказал:
— Прекрасная страна — Франция, сударыня.
— Коньяку, штандартенфюрер? — бесстрастным голосом спросила Эльзи.
— Только немного, сударыня. Коньяк надо смаковать... — он поднял руку, — как французы. Медленно, маленькими глотками. Наши дубы, небось, глушат его там стаканами.
Он засмеялся, как мне показалось, через силу, затем взглянул на меня, и я понял, что ему не терпится уйти.
Эльзи налила Кельнеру коньяку, потом до половины наполнила мою рюмку.
— Спасибо, Эльзи, — поблагодарил я.
Она не подняла головы. Снова наступило молчание.
— У «Максима», — нарушил его Кельнер, — подают коньяк в больших рюмках, расширяющихся у основания... вот таких...
Он обрисовал в воздухе двумя руками форму рюмки. Никто не реагировал на его рассказ, и он смущенно продолжал:
— Замечательный город Париж, сударыня. Должен признаться... — он усмехнулся, — что я иногда завидую господину Абецу...
Он поговорил еще несколько минут о «Максиме» и Париже, затем встал и откланялся. Я заметил, что он даже не допил свой коньяк. Мы оставили Эльзи в гостиной, я вышел вместе с Кельнером и усадил его в машину.
Машина тронулась, и я пожалел, что не захватил фуражку — я бы тоже уехал.
Медленно поднявшись на крыльцо, я толкнул входную дверь и бесшумно прошел в коридор. С удивлением я заметил, что фуражки моей на столике нет.
Я открыл дверь кабинета и, пораженный, остановился. Эльзи стояла в кабинете, опираясь на спинку стула, прямая, бледная. Я машинально затворил за собой дверь и осмотрелся. Фуражка моя лежала на столе.
Прошла почти минута, я взял фуражку и повернулся к двери.
— Рудольф, — сказала Эльзи.
Я обернулся к ней — взгляд ее испугал меня.
— Так вот чем ты занимаешься!
Я отвернулся.
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
Я хотел уйти и на этом оборвать разговор, но остался, застыл на месте, словно парализованный. Я не смел даже взглянуть на нее.
— Так значит, — проговорила она тихим голосом, — ты их отравляешь!.. И этот отвратительный запах — это они!
Я открыл рот, но не смог выдавить из себя ни слова.
— А эти трубы! — продолжала она. — Теперь мне все ясно.
Не подымая глаз, я сказал:
— Разумеется, мы сжигаем мертвецов. В Германии всегда сжигали трупы, ты хорошо это знаешь. Наконец, это просто гигиенично. Что же тут возражать... Тем более во время эпидемий.
— Лжешь! Ты отравляешь их! — крикнула она.
Я удивленно поднял голову.
— Я лгу? Эльзи! Как ты можешь?
Не слушая меня, она продолжала:
— Мужчин, женщин, детей... всех без разбору... Голыми... И дети, словно маленькие обезьянки...
Я выпрямился.
— Не понимаю, что ты тут несешь!
Я с трудом заставил себя двинуться, повернулся, сделал шаг к двери, но Эльзи с поразительной живостью опередила меня и загородила дорогу.
— Ты! — воскликнула она. — Ты!
Она вся дрожала. Ее широко раскрытые сверкающие глаза впились в меня.
— Ты думаешь, мне это нравится?.. — крикнул я.
И в тот же миг стыд волной захлестнул меня — я предал рейхсфюрера, открыл жене государственную тайну.
— Значит, это правда! — крикнула Эльзи. — Ты убиваешь их! — И с воплем она повторила: — Ты их убиваешь!
С быстротой молнии я схватил ее за плечи и зажал рот ладонью:
— Тише, Эльзи! Прошу тебя, тише!
Она заморгала, высвободилась, и я отнял руку. Мы замерли на минуту, настороженно ловя каждый звук в доме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79