Стюарт тайком разыскал адрес дома в Торки. В конце пасхальных каникул он уехал из дому двумя днями раньше, якобы чтобы вернуться в Регби. По дороге он сделал пересадку и отправился дальше на юг, на побережье Девоншира.
Он прибыл туда в середине благоуханного весеннего дня. Все побережье было в цвету. Вода в бухте голубела, точно омытое дождем небо. Стюарт оставил багаж на станции, узнал дорогу и направился вверх по холму позади реки Стрэнд.
Его сердце билось в груди, как плененная ласка о стенки клетки. Он представлял себе, как мама стоит у окна и смотрит на дорогу, точно так же, как он сам высматривал, не идет ли она, забравшись на самый верх кованых ворот Фэрли-Парк. Или, может быть, она молится за него, и по ее лицу струятся слезы. Или пишет ему письмо, полное любви письмо, каких у нее набралось уже не одна сотня, в ожидании дня, когда он постучит в ее дверь.
Когда вдали показался белый скромный домик, Стюарт пустился бегом. Выкрашенная зеленой краской дверь отворилась. Горничная в съехавшем набок переднике осмотрела его с головы до ног и разочарованно протянула:
– Такты не мой Бобби…
Его сердце болезненно сжалось. Такую неряшливую и невоспитанную горничную немедленно выпроводили бы из Фэрли-Парк безо всяких рекомендаций. Хозяйка, которая терпит подобную горничную, должна иметь по меньшей мере сомнительную репутацию.
В глубине дома раздался взрыв истерического хохота. Смеялись мужчина и женщина, пронзительно, грубо дома так не смеялись даже в людской.
– Это дом миссис Лэм? – спросил Стюарт, надеясь, что произошла ошибка.
Горничная ответила:
– Давайте визитку, если она у вас есть. Я отнесу.
Стюарт прошел мимо нее в главный холл. Смех не смолкал. Дверь была полуоткрыта, и Стюарт увидел мужчину в коричневом сюртуке и сидящую у него на коленях женщину в желтом в синий горох платье.
Войдя в гостиную, он обнаружил, что дама в платье в горох была не единственной, кто сидел на мужских коленях. Там находилась также дама в ярко-алом, слишком вызывающего для середины дня оттенка платье. Хихикая, она ерзала на коленях другого мужчины. Третья женщина, нарумяненная, с подсиненными веками карга, держала в руке кальян. Едва пробило четыре часа пополудни, но на столе, на полу было уже с полдюжины пустых бутылок.
– Миссис Лэм, где вы прятали от нас своего прелестного юного дружка? – пробулькала дама в алом.
Только теперь Стюарт заметил четвертую даму, почти с ног до головы одетую в белое. Она сидела на скамье возле пианино, навалившись локтем на его опущенную крышку. Возле ее локтя стоял пустой стакан!
Стюарт ее не узнал. Он помнил мать – усталую, поблекшую женщину, преждевременно состарившуюся, с поредевшими волосами и изможденным лицом, на котором все время выступали какие-то пятна – то ли от холода, то ли от кожной болезни. А возле пианино сидела прекрасная, томная женщина, едва ли намного старше его самого.
Она тоже его не узнала. Не сразу. Сначала долго озадаченно смотрела. К своему отвращению, Стюарт понял, что она тоже пьяна, как и дама в красном. Только вместо возбужденного хихиканья погрузилась в апатию.
Внезапно она вскочила и бросилась к нему, но запнулась о валявшуюся на ковре бутылку. Он едва успел ее подхватить.
– Стю! Бог мой, это ты. – Мать так сжала Стюарта в объятиях, что чуть не сломала ему предплечье. – Эй, вы все! Это мой сын! Сынок!
Стюарт с холодным спокойствием выдержал это неуклюжее представление. Мужчины в ее гостиной были такие же художники и профессора, как он жрец друидов. А если обе дамы, предположительно их жены, не явились прямо из публичного дома и дымящая кальяном ведьма не была главной сводницей – значит, путешествие на юг повредило его рассудок.
Стюарт всегда считал мать леди, несмотря на ее бедность. В ней чувствовалась утонченность, ее речь была намного чище и культурней, чем у окружающих. Но сейчас он ясно слышал безнадежный акцент, видел грубые жесты – как она размахивала ложечкой, когда принесли чай! Слышал громкий, визгливый смех, в точности как у ее жутких гостей.
Прав был отец, когда настоял, чтобы мать прекратила всякие сношения с сыном. Никакая она не леди. По части респектабельности ей было далеко даже до экономки из Фэрли-Парк.
Стюарт встал, чтобы поскорей уйти, ссылаясь на строгое школьное расписание, не позволяющее ему задержаться подольше. Мать выбежала из дома вслед за ним:
– В чем дело, Стюарт? Почему ты уходишь?
– Я уже вам сказал. Мне пора.
– Но ты только что приехал. Останься хотя бы на обед.
– Думаю, ничего не получится. Мать заплакала:
– Вот чего я боялась! Ты изменился. А я недостаточно хороша, чтобы считаться твоей матерью.
– Это я изменился? – воскликнул он, ошеломленный. – А не ты? Кто эти люди?
– Мои друзья.
– Друзья? Темные личности и проститутки.
– Я всегда водилась с темными личностями и проститутками. Том Фиддл был мошенник и пройдоха. Помнишь Тома Фиддла? Он учил тебя читать «Манчестер гардиан». А Полли и Мадж? Ты часто играл с ними в карты. По-твоему, чем они зарабатывали себе на жизнь?
– Это было другое.
К тому времени как Стюарт познакомился с Томом Фиддлом, его преступная карьера была давно в прошлом; он держал кабачок на их улице. Мадж он помнил смутно, но вот Полли была тихая, аккуратная женщина, которая все время молилась. Ничего общего с теми потаскухами! Мать покачала головой:
– Нет, если кто изменился, так это ты, Стю. Думаешь, ты теперь важная шишка. Глядишь на нас свысока.
У Стюарта лопнуло терпение. Что произошло с его трудолюбивой матерью? Кто эта праздная женщина, растерявшая все нравственные ориентиры?
– Как мне еще на тебя смотреть, если ты пьешь с самого утра?
Когда в ту зиму Нельда Лэм скончалась от инфлюэнцы, Стюарт настоял, чтобы ее похоронили в Манчестере. Так он мог хотя бы притвориться, что той сцены в Торки не было вовсе.
Эту ложь он потом старательно лелеял долгие годы.
– Когда я разыскал ее, она мне совсем не понравилась, – сказал Стюарт Верити. – Больше я к ней не приезжал. Когда мать умерла, люди, которые убирали из дома ее вещи, послали мне картины. Я велел их убрать подальше. Не хотел их видеть. Но потом, когда мы поговорили о Берти, я вспомнил о ней. Ведь это из-за меня мама жила такой жизнью, но ни разу меня не упрекнула. Верити обняла Стюарта.
– Рада, что вы ее простили.
– Могу лишь надеяться, что и она тоже меня простила.
– Простила. Я знаю. – Верити крепко прижала его к себе. – Я тоже мать. А мы, матери, прощаем все.
В его душе словно что-то оборвалось. Он поцеловал Верити в макушку.
– Когда-нибудь я отвезу вас на ее могилу. Она прижалась щекой к его щеке:
– Да, мы туда съездим.
Тем же вечером, лежа под одеялом, в тепле и уюте постели, они строили планы на будущее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81