К. Кузнецову)
Паче же почитайте сию книгу, красныя и славныя охоты, прилежные и премудрые охотники, да многия вещи добрыя узрите и разумеете.
Царь Алексей Михайлович.
I
В роскошно убранном кабинете очень богатого молодого человека на изящном кресле сидел мужик; у двери, заложивши назад руки, стоял франтоватый лакей.
– Долго Александр Иванович проклажается, – заговорил мужик после продолжительного молчания, – пожалуй, и на чугунку не попадешь.
– Эх вы, егоря! – язвительно прошептал лакей, – нечего вам делать-то!
– Ты, Николай Петров, понимать нашего дела не можешь, потому твое дело больше у тарелки.
– Что говорить! Дело ваше хитрое!
– Наше-то?! Хитрое дело! Хитрее твоего. Ты поди-ка, попутайся по лесу-то, живот-то тебе и подведет.
– Для какого это расчету я пойду?…
Послышался звонок. Мужик встал. В дверях показался барин.
– Здравствуй, Кузьма, – заговорил он, ласково протягивая руку.
– Здравствуйте, Александр Иваныч.
– Что скажешь? Николай, ты бы водки ему дал.
– Подносили, благодарим покорно, выкушал… Ведьмедя, сударь, обложили.
– Чудесно! Большого?
– Порядочный. Не мы его обкладали: он лег в пищалинском косяке, а ужо опосля к нам перешел.
– А место хорошее?
– Первый сорт место; на самой на просеке станем.
– А если на берлогу?
– Неспособно: оченно ломы, опасно. Одному ежели – ничего, а с господами не справишься.
– Спасибо, что вспомнил меня.
– Оченно даже мы вами благодарны, Александр Иваныч, и завсегда…
– Так ладно, по рукам!
– Приезжайте, сударь. Я ноне поеду; завтрашнего числа с кумом мы обойдем, проверим и сейчас вашей милости лепешу…
– А пишалинские не прогонят его?
– Ничего, мы с ними сделаемся. Шум-то промежду нами, пожалуй что, будет, а ничего.
– Даром бы не приехать?
– Как возможно. Ведьмедь верный. Действительно, он спервоначалу у их лежал, но только важность небольшая…
– Если мы послезавтра приедем, успеешь ты?
– Беспременно. Сейчас как приеду, народ соберу и сейчас и в лес.
– Так уж ты депеши не посылай: мы приедем. Только насчет пищалинских у вас, должно быть, неладно.
– Без сумления! Охоту нашу портить им не дадим. Мы, сударь, все эти резоны знаем… Как возможно!..
– Ну, с богом! – окончил барин, касаясь нежными пальцами корявой руки мужика.
На другой день утром Кузьма уже был в деревне. Оповестив всех о предстоящей утром охоте, они с кумом Акимом отправились в лес проверять медведя. Пищалинские мужики не зевали. Около вечерен они с шумом вошли в деревню и засели в кабаке.
II
– Но уж и стужа же на дворе, то-то страсть! – говорил Герасим, входя в избу. – Вьюга такая – свету божьего не видать!.. Ежели теперича наши ребята под выселками в овраг влопаются – там им и помирать, не вылезут.
– Тьфу! Типун те на язык-от! – перебила его старуха.
– Что?! Истинная правда, – подтвердил парень, – в экую стужу какая охота – одни слезы.
– Вся и жизнь-то наша слезы, – отозвался с печи старик, – родимся мы во слезах и помрем во слезах… И сколько я этих слез на своем веку видел, – и сказать нельзя! Бывало, хошь в некрутчину: и мать-то воет, и отец-то воет, а у жены-то у некрутиковой из глаз словно горячая смола капает…
Старик тяжело вздохнул.
– Это ты, дедушка, насчет чего? – спросил его Герасим.
– Сам про себя говорю, – отвечал старик.
– А я думал – насчет нашего положения… А насчет нашего положения я те вот что скажу: греха тут не оберешься! Ведьмедь наш, мы его обложили, а пищалинские мужики говорят, что с ихней межи перегнали. Я так понимаю – без драки тут нельзя… И так нам эти пищалинские накладут в загривок, так они нас обработают…
– Вольный зверь не по пачпорту ходит – где захотел, там и лег, – вмешалась старуха, – запрету ему нигде нет.
– Да, ты вон поди с ними поговори, – продолжал Герасим, – уж они теперь, оглашенные, два ведра, почитай, выхлестали, ничего с ними не сделаешь. Пущай, говорят, суд нам разрешение сделает, коли возможно, с нашей земли ведьмедев сгонять. Нам, говорят, все единственно!.. Мы, говорят, тут в кабаке и жить будем, пока господа не приедут…
– И все-то, братцы, как я погляжу, – перебил старик, – брань у вас, да все друг против дружки.
– Это действительно, дедушка! Главная причина – мужики сердитые, опять же это… налопаются, настоящего-то и не могут, как должно. Ежели теперь по-настоящему – как? Обложил ты его, народ сколотил, господ поставил… бух! Честь имеем поздравить! И ведьмедю хорошо, и господам лестно, и сам ты, примерно… и народ тобой доволен.
В избу ввалился пьяный, оборванный пищалинский мужичонка Мирон, с ружьем в руках. Он был весь в снегу.
– Это за нашу-то добродетель, – начал он, ткнувшись раза два о печку, – спасибо! Ведьмедь наш, пищалинский! У нас он лежал; Кузьма Микитин с нашей земли его перегнал…
– Крепостной он твой, что ли? – проворчала старуха.
– Ведьмедь он божий… это мы все оченно хорошо…
– Спать бы, дядя, тебе, – сказал Герасим.
– Спать мы пойдем, потому мы маленько… потому мы пьяные… Спать нам требуется беспременно, а этого дела мы так не оставим…
– Ружье-то, с пьяных глаз, не потеряй, – заворчала опять старуха, – а то еще застрелишь кого…
– Могу! Ствол у нас французский, долбанет – своих не узнаешь. Волку намедни такую ваканцию показал… Эх, Петровна, понимать моей души ты не можешь!
– А нализался ты здорово, дядя, – отозвался с печи дедушка.
– В самый раз!.. А насчет ведьмедя мы все завтра обозначим.
– А может, бог даст, проспишь, дело-то и обойдется, – проговорил Герасим.
– Никак этого нельзя! Всю ночь наскрозь ходить буду, потому ведьмедя нам бог даровал! – горланил Мирон. – Он все лето, батюшка, на наших овсах питался…
– Эх, Мирон Масеич, голова-то у тебя не с того конца затесана! Ступай-ка ты, откуда пришел, – окончил Герасим, выводя под руки Мирона из избы.
– Ведьмедь наш! Наш он, батюшка, пищалинский! – продолжал он орать за дверью.
От крику зашевелились проснувшиеся на полатях ребятишки.
– Что, дедушка, господа еще не бывали? – заговорила, почесываясь, желтая, как лен, хохлатая головенка.
– Нету, батюшка, спи спокойно, – отвечал дедушка.
– Я в загон пойду.
– Как те нейдти! – подхватила бабушка.
– Вестимо, пойду.
– С чем ты пойдешь-то, дурашка? Махонькой ты человек…
– Хворостинку возьму, да и пойду.
– Сиди-ко лучше на печи да тараканов загоняй – не страшно!
– Ну, ладно!
– Нет, Матрена Петровна, – ввязался в спор Герасим, – ты нам не препятствуй. Васютка, пойдем.
– Пойду и есть!
– На мерлогу ежели, – продолжал Герасим, – страшно, а в загон ничего. Девки ходят, стало быть, нам можно. Но только я так понимаю: хоша господа и приедут, а на охоту им идти неспособно: в экую стужу да жидкому человеку… беда!
III
Намаялись бедные разведчики, день-деньской ерзая на лыжах по лесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Паче же почитайте сию книгу, красныя и славныя охоты, прилежные и премудрые охотники, да многия вещи добрыя узрите и разумеете.
Царь Алексей Михайлович.
I
В роскошно убранном кабинете очень богатого молодого человека на изящном кресле сидел мужик; у двери, заложивши назад руки, стоял франтоватый лакей.
– Долго Александр Иванович проклажается, – заговорил мужик после продолжительного молчания, – пожалуй, и на чугунку не попадешь.
– Эх вы, егоря! – язвительно прошептал лакей, – нечего вам делать-то!
– Ты, Николай Петров, понимать нашего дела не можешь, потому твое дело больше у тарелки.
– Что говорить! Дело ваше хитрое!
– Наше-то?! Хитрое дело! Хитрее твоего. Ты поди-ка, попутайся по лесу-то, живот-то тебе и подведет.
– Для какого это расчету я пойду?…
Послышался звонок. Мужик встал. В дверях показался барин.
– Здравствуй, Кузьма, – заговорил он, ласково протягивая руку.
– Здравствуйте, Александр Иваныч.
– Что скажешь? Николай, ты бы водки ему дал.
– Подносили, благодарим покорно, выкушал… Ведьмедя, сударь, обложили.
– Чудесно! Большого?
– Порядочный. Не мы его обкладали: он лег в пищалинском косяке, а ужо опосля к нам перешел.
– А место хорошее?
– Первый сорт место; на самой на просеке станем.
– А если на берлогу?
– Неспособно: оченно ломы, опасно. Одному ежели – ничего, а с господами не справишься.
– Спасибо, что вспомнил меня.
– Оченно даже мы вами благодарны, Александр Иваныч, и завсегда…
– Так ладно, по рукам!
– Приезжайте, сударь. Я ноне поеду; завтрашнего числа с кумом мы обойдем, проверим и сейчас вашей милости лепешу…
– А пишалинские не прогонят его?
– Ничего, мы с ними сделаемся. Шум-то промежду нами, пожалуй что, будет, а ничего.
– Даром бы не приехать?
– Как возможно. Ведьмедь верный. Действительно, он спервоначалу у их лежал, но только важность небольшая…
– Если мы послезавтра приедем, успеешь ты?
– Беспременно. Сейчас как приеду, народ соберу и сейчас и в лес.
– Так уж ты депеши не посылай: мы приедем. Только насчет пищалинских у вас, должно быть, неладно.
– Без сумления! Охоту нашу портить им не дадим. Мы, сударь, все эти резоны знаем… Как возможно!..
– Ну, с богом! – окончил барин, касаясь нежными пальцами корявой руки мужика.
На другой день утром Кузьма уже был в деревне. Оповестив всех о предстоящей утром охоте, они с кумом Акимом отправились в лес проверять медведя. Пищалинские мужики не зевали. Около вечерен они с шумом вошли в деревню и засели в кабаке.
II
– Но уж и стужа же на дворе, то-то страсть! – говорил Герасим, входя в избу. – Вьюга такая – свету божьего не видать!.. Ежели теперича наши ребята под выселками в овраг влопаются – там им и помирать, не вылезут.
– Тьфу! Типун те на язык-от! – перебила его старуха.
– Что?! Истинная правда, – подтвердил парень, – в экую стужу какая охота – одни слезы.
– Вся и жизнь-то наша слезы, – отозвался с печи старик, – родимся мы во слезах и помрем во слезах… И сколько я этих слез на своем веку видел, – и сказать нельзя! Бывало, хошь в некрутчину: и мать-то воет, и отец-то воет, а у жены-то у некрутиковой из глаз словно горячая смола капает…
Старик тяжело вздохнул.
– Это ты, дедушка, насчет чего? – спросил его Герасим.
– Сам про себя говорю, – отвечал старик.
– А я думал – насчет нашего положения… А насчет нашего положения я те вот что скажу: греха тут не оберешься! Ведьмедь наш, мы его обложили, а пищалинские мужики говорят, что с ихней межи перегнали. Я так понимаю – без драки тут нельзя… И так нам эти пищалинские накладут в загривок, так они нас обработают…
– Вольный зверь не по пачпорту ходит – где захотел, там и лег, – вмешалась старуха, – запрету ему нигде нет.
– Да, ты вон поди с ними поговори, – продолжал Герасим, – уж они теперь, оглашенные, два ведра, почитай, выхлестали, ничего с ними не сделаешь. Пущай, говорят, суд нам разрешение сделает, коли возможно, с нашей земли ведьмедев сгонять. Нам, говорят, все единственно!.. Мы, говорят, тут в кабаке и жить будем, пока господа не приедут…
– И все-то, братцы, как я погляжу, – перебил старик, – брань у вас, да все друг против дружки.
– Это действительно, дедушка! Главная причина – мужики сердитые, опять же это… налопаются, настоящего-то и не могут, как должно. Ежели теперь по-настоящему – как? Обложил ты его, народ сколотил, господ поставил… бух! Честь имеем поздравить! И ведьмедю хорошо, и господам лестно, и сам ты, примерно… и народ тобой доволен.
В избу ввалился пьяный, оборванный пищалинский мужичонка Мирон, с ружьем в руках. Он был весь в снегу.
– Это за нашу-то добродетель, – начал он, ткнувшись раза два о печку, – спасибо! Ведьмедь наш, пищалинский! У нас он лежал; Кузьма Микитин с нашей земли его перегнал…
– Крепостной он твой, что ли? – проворчала старуха.
– Ведьмедь он божий… это мы все оченно хорошо…
– Спать бы, дядя, тебе, – сказал Герасим.
– Спать мы пойдем, потому мы маленько… потому мы пьяные… Спать нам требуется беспременно, а этого дела мы так не оставим…
– Ружье-то, с пьяных глаз, не потеряй, – заворчала опять старуха, – а то еще застрелишь кого…
– Могу! Ствол у нас французский, долбанет – своих не узнаешь. Волку намедни такую ваканцию показал… Эх, Петровна, понимать моей души ты не можешь!
– А нализался ты здорово, дядя, – отозвался с печи дедушка.
– В самый раз!.. А насчет ведьмедя мы все завтра обозначим.
– А может, бог даст, проспишь, дело-то и обойдется, – проговорил Герасим.
– Никак этого нельзя! Всю ночь наскрозь ходить буду, потому ведьмедя нам бог даровал! – горланил Мирон. – Он все лето, батюшка, на наших овсах питался…
– Эх, Мирон Масеич, голова-то у тебя не с того конца затесана! Ступай-ка ты, откуда пришел, – окончил Герасим, выводя под руки Мирона из избы.
– Ведьмедь наш! Наш он, батюшка, пищалинский! – продолжал он орать за дверью.
От крику зашевелились проснувшиеся на полатях ребятишки.
– Что, дедушка, господа еще не бывали? – заговорила, почесываясь, желтая, как лен, хохлатая головенка.
– Нету, батюшка, спи спокойно, – отвечал дедушка.
– Я в загон пойду.
– Как те нейдти! – подхватила бабушка.
– Вестимо, пойду.
– С чем ты пойдешь-то, дурашка? Махонькой ты человек…
– Хворостинку возьму, да и пойду.
– Сиди-ко лучше на печи да тараканов загоняй – не страшно!
– Ну, ладно!
– Нет, Матрена Петровна, – ввязался в спор Герасим, – ты нам не препятствуй. Васютка, пойдем.
– Пойду и есть!
– На мерлогу ежели, – продолжал Герасим, – страшно, а в загон ничего. Девки ходят, стало быть, нам можно. Но только я так понимаю: хоша господа и приедут, а на охоту им идти неспособно: в экую стужу да жидкому человеку… беда!
III
Намаялись бедные разведчики, день-деньской ерзая на лыжах по лесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28