Но лишь только он приезжал отдыхать, как его просили прочитать десяток лекций (это ведь будет так полезно для студентов), побывать в нескольких клиниках (больные будут так рады) и выступить по радио. Из любезности и «чтобы доставить удовольствие» он соглашался на все, и у него не оставалось ни одной свободной минуты.
Во время поездки в Америку Амалия, находясь все время рядом с ним, обнаружила, что за границей он менее застенчив, чем обычно. В Англии его чрезмерная сдержанность, казалось, была вызвана опасением встретить неблагожелательную реакцию у окружающих. Прекрасная улыбка, которую она заметила в тот день, когда познакомилась с ним, это единственное окно в его скрытый внутренний мир, теперь почти не сходила с его лица.
Его чудесное настроение редко омрачалось. Но некоторые вещи все же его возмущали. Он был беспредельно скромен, но не переносил, когда к нему проявляли неуважение, даже если это получалось непреднамеренно. В таких случаях он ничего не говорил, слегка краснел, взгляд его становился ледяным и выражал глубокое и беспощадное презрение.
Они приплыли в Англию на «Куин Элизабет». Оба были счастливы, что вернулись в лабораторию. Руководство Институтом было по-прежнему сопряжено с разными трудными проблемами. В связи с новым законом о здравоохранении возникла необходимость слиться с Медицинской школой или войти в министерство здравоохранения. Флеминг, как некогда Райт, боялся, что при этом слиянии Институт потеряет свою автономию. Упорство Флеминга, его настойчивое стремление сохранить хотя бы некоторую независимость выводило из себя дирекцию Сент-Мэри, но он был уверен в своей правоте и не уступал. В конце концов было найдено компромиссное решение: Институт Райта—Флеминга объединялся с Медицинской школой, частично сохраняя автономию.
Амалия слегка переоборудовала квартиру на Данверс-стрит, и они жили там. Утром Флеминги уезжали в Институт, где оба работали; вечером он привозил жену домой и уходил в клуб, который находился рядом, сыграть в бильярд и делал это даже в тех случаях, когда ему предстояло идти на званый ужин и перед этим переодеться. «Еще успеется» — говорил он. Он уходил из клуба без десяти минут семь и всякий раз твердил жене, словно он делал ей огромное одолжение: «Раньше я обычно возвращался только в половине восьмого». Он дарил ей сорок минут.
Флеминги почти каждый вечер либо куда-нибудь ходили, либо принимали у себя друзей. Когда они случайно оставались дома вдвоем, он садился в кресло, она же на скамеечку у его ног. Если она говорила ему что-нибудь лестное, он доказывал, что этого не заслужил. Сам он никогда не делал ей комплиментов, но друзья замечали, что он смотрит на свою жену с восхищением, однако стоило ей взглянуть на него, как он сразу, чтобы не выдать себя, закрывал глаза.
Часто он сидел молча, положив руку на голову жены. В такие минуты она сильнее, чем если бы он выразил это словами, чувствовала его горячую любовь. Ее охватывало ощущение счастья, радости и безмятежности. Приятно было сознавать, что он так близок ей умом и сердцем, что он такой «надежный» и верный; что кончились все ее сомнения и страхи и жизнь теперь, раз он с нею, не имеет никаких неразрешимых вопросов. Приятно было знать, что этот добрейший, умный и мудрый человек с тобой, знать и твердить себе, что все это дано тебе надолго, навсегда. Иначе зачем было судьбе так стараться свести этих двух людей разных поколений, разной национальности, разного круга? Флеминг всегда говорил, что Удача приняла деятельное участие в его жизни. Разве Амалия не могла тоже наконец-то довериться своей Удаче?
Флеминг помолодел. «Я стану старым, — говорил он, — когда жизнь потускнеет». А она отнюдь не была тусклой. В загородном доме, где они с женой проводили субботу и воскресенье, а также и часть августа, он замучивал гостей — хотя многим из них было меньше тридцати лет — своей неистощимой энергией. Он не давал покоя: надо было полюбоваться удивительной клубникой, которую он вырастил на дне бывшего бассейна, посмотреть, как он строит новую теплицу для помидоров или чинит сломанный штопор на сконструированном им в гараже станке, который пилил, точил и шлифовал; или же он заставлял гостей вместе с ним искать в саду червей для наживки. И, конечно, он совершенно точно знал, где находятся самые лучшие червяки; он изучил их привычки и направлялся прямо в ту сторону, где росла клубника, всаживал вилы в землю, и там на самом деле почва кишела изумительными червями.
«Таких нигде больше в саду не найдете, — гордо говорил он. — Самые лучшие собираются именно здесь».
Если он не уводил друзей к реке ловить рыбу или грести, то затевалась игра в крокет или в шашки — и Флеминг по-прежнему всегда выигрывал и по-детски радовался этому. Словом, в «Дуне» никто не бездельничал. «Давайте посмотрим хотя бы заголовки, — открывая газету, говорила какая-нибудь гостья, — а то сейчас придет сэр Алек и вовлечет нас в новую игру».
В октябре 1953 года Флеминг должен был произнести речь на открытии «Медицинских дней» в Ницце. За два дня до этого его утром сильно лихорадило. Он сам поставил себе диагноз: пневмония. Доктор подтвердил правильность диагноза и немедленно ввел ему пенициллин. В течение дня температура упала. Быстрота действия лекарства вызвала у Флеминга восторг. «Я не знал, — сказал он, — что оно такое хорошее». Но об отъезде в Ниццу не могло быть и речи. Леди Флеминг позвонила организаторам, которые, естественно, взбунтовались. Они уже объявили о выступлении Флеминга. Им необходим был Флеминг.
— Это невозможно, — сказала она.
— Тогда, мадам, поезжайте вы.
Флеминг уговаривал ее дать согласие. «Не подводите меня!» Она продолжала отказываться. Он сделал ей комплимент — невиданное явление! «Никакая другая женщина не могла бы оказать своему мужу такую услугу».
Амалия полетела в Ниццу, прочла на конференции речь Флеминга и вернулась с букетом цветов. Но репортеры Ниццы, увидев, что она приехала вместо мужа, потребовали объяснений, и ей пришлось все рассказать. В Лондоне взволнованные журналисты позвонили на Данверс-стрит. К телефону подошел Флеминг:
— Разве человек не имеет права спокойно болеть?
Флеминг — Роджеру Ли.
Я неожиданно заболел пневмонией, раньше это была опасная болезнь. Двенадцать часов держалась высокая температура, а после пенициллина все кончилось. Но врачи настояли, чтобы я не поднимался. В газетах ничего бы не появилось, если бы я не обещал выступить на конгрессе в Ницце... Моя болезнь имеет два, возможно, положительных результата. Вот уже полтора месяца, как я не курю, пока я считаю, что это, может быть, полезно для здоровья, но не для настроения. А второе — я, наконец, получил возможность увидеть разницу между пневмонией в те времена, когда я был студентом, и тем, что она представляет собой сейчас, даже у старого человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Во время поездки в Америку Амалия, находясь все время рядом с ним, обнаружила, что за границей он менее застенчив, чем обычно. В Англии его чрезмерная сдержанность, казалось, была вызвана опасением встретить неблагожелательную реакцию у окружающих. Прекрасная улыбка, которую она заметила в тот день, когда познакомилась с ним, это единственное окно в его скрытый внутренний мир, теперь почти не сходила с его лица.
Его чудесное настроение редко омрачалось. Но некоторые вещи все же его возмущали. Он был беспредельно скромен, но не переносил, когда к нему проявляли неуважение, даже если это получалось непреднамеренно. В таких случаях он ничего не говорил, слегка краснел, взгляд его становился ледяным и выражал глубокое и беспощадное презрение.
Они приплыли в Англию на «Куин Элизабет». Оба были счастливы, что вернулись в лабораторию. Руководство Институтом было по-прежнему сопряжено с разными трудными проблемами. В связи с новым законом о здравоохранении возникла необходимость слиться с Медицинской школой или войти в министерство здравоохранения. Флеминг, как некогда Райт, боялся, что при этом слиянии Институт потеряет свою автономию. Упорство Флеминга, его настойчивое стремление сохранить хотя бы некоторую независимость выводило из себя дирекцию Сент-Мэри, но он был уверен в своей правоте и не уступал. В конце концов было найдено компромиссное решение: Институт Райта—Флеминга объединялся с Медицинской школой, частично сохраняя автономию.
Амалия слегка переоборудовала квартиру на Данверс-стрит, и они жили там. Утром Флеминги уезжали в Институт, где оба работали; вечером он привозил жену домой и уходил в клуб, который находился рядом, сыграть в бильярд и делал это даже в тех случаях, когда ему предстояло идти на званый ужин и перед этим переодеться. «Еще успеется» — говорил он. Он уходил из клуба без десяти минут семь и всякий раз твердил жене, словно он делал ей огромное одолжение: «Раньше я обычно возвращался только в половине восьмого». Он дарил ей сорок минут.
Флеминги почти каждый вечер либо куда-нибудь ходили, либо принимали у себя друзей. Когда они случайно оставались дома вдвоем, он садился в кресло, она же на скамеечку у его ног. Если она говорила ему что-нибудь лестное, он доказывал, что этого не заслужил. Сам он никогда не делал ей комплиментов, но друзья замечали, что он смотрит на свою жену с восхищением, однако стоило ей взглянуть на него, как он сразу, чтобы не выдать себя, закрывал глаза.
Часто он сидел молча, положив руку на голову жены. В такие минуты она сильнее, чем если бы он выразил это словами, чувствовала его горячую любовь. Ее охватывало ощущение счастья, радости и безмятежности. Приятно было сознавать, что он так близок ей умом и сердцем, что он такой «надежный» и верный; что кончились все ее сомнения и страхи и жизнь теперь, раз он с нею, не имеет никаких неразрешимых вопросов. Приятно было знать, что этот добрейший, умный и мудрый человек с тобой, знать и твердить себе, что все это дано тебе надолго, навсегда. Иначе зачем было судьбе так стараться свести этих двух людей разных поколений, разной национальности, разного круга? Флеминг всегда говорил, что Удача приняла деятельное участие в его жизни. Разве Амалия не могла тоже наконец-то довериться своей Удаче?
Флеминг помолодел. «Я стану старым, — говорил он, — когда жизнь потускнеет». А она отнюдь не была тусклой. В загородном доме, где они с женой проводили субботу и воскресенье, а также и часть августа, он замучивал гостей — хотя многим из них было меньше тридцати лет — своей неистощимой энергией. Он не давал покоя: надо было полюбоваться удивительной клубникой, которую он вырастил на дне бывшего бассейна, посмотреть, как он строит новую теплицу для помидоров или чинит сломанный штопор на сконструированном им в гараже станке, который пилил, точил и шлифовал; или же он заставлял гостей вместе с ним искать в саду червей для наживки. И, конечно, он совершенно точно знал, где находятся самые лучшие червяки; он изучил их привычки и направлялся прямо в ту сторону, где росла клубника, всаживал вилы в землю, и там на самом деле почва кишела изумительными червями.
«Таких нигде больше в саду не найдете, — гордо говорил он. — Самые лучшие собираются именно здесь».
Если он не уводил друзей к реке ловить рыбу или грести, то затевалась игра в крокет или в шашки — и Флеминг по-прежнему всегда выигрывал и по-детски радовался этому. Словом, в «Дуне» никто не бездельничал. «Давайте посмотрим хотя бы заголовки, — открывая газету, говорила какая-нибудь гостья, — а то сейчас придет сэр Алек и вовлечет нас в новую игру».
В октябре 1953 года Флеминг должен был произнести речь на открытии «Медицинских дней» в Ницце. За два дня до этого его утром сильно лихорадило. Он сам поставил себе диагноз: пневмония. Доктор подтвердил правильность диагноза и немедленно ввел ему пенициллин. В течение дня температура упала. Быстрота действия лекарства вызвала у Флеминга восторг. «Я не знал, — сказал он, — что оно такое хорошее». Но об отъезде в Ниццу не могло быть и речи. Леди Флеминг позвонила организаторам, которые, естественно, взбунтовались. Они уже объявили о выступлении Флеминга. Им необходим был Флеминг.
— Это невозможно, — сказала она.
— Тогда, мадам, поезжайте вы.
Флеминг уговаривал ее дать согласие. «Не подводите меня!» Она продолжала отказываться. Он сделал ей комплимент — невиданное явление! «Никакая другая женщина не могла бы оказать своему мужу такую услугу».
Амалия полетела в Ниццу, прочла на конференции речь Флеминга и вернулась с букетом цветов. Но репортеры Ниццы, увидев, что она приехала вместо мужа, потребовали объяснений, и ей пришлось все рассказать. В Лондоне взволнованные журналисты позвонили на Данверс-стрит. К телефону подошел Флеминг:
— Разве человек не имеет права спокойно болеть?
Флеминг — Роджеру Ли.
Я неожиданно заболел пневмонией, раньше это была опасная болезнь. Двенадцать часов держалась высокая температура, а после пенициллина все кончилось. Но врачи настояли, чтобы я не поднимался. В газетах ничего бы не появилось, если бы я не обещал выступить на конгрессе в Ницце... Моя болезнь имеет два, возможно, положительных результата. Вот уже полтора месяца, как я не курю, пока я считаю, что это, может быть, полезно для здоровья, но не для настроения. А второе — я, наконец, получил возможность увидеть разницу между пневмонией в те времена, когда я был студентом, и тем, что она представляет собой сейчас, даже у старого человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87