Когда они приехали, солнце поднялось уже высоко, рельсы были уложены, но генератор не работал.
– Ну да, – сказал режиссер, – осталось только, чтобы генератор работал. Чем бы мы тогда занимались – какими-то съемками. Это же неинтересно – приезжаешь и сразу начинаешь снимать. А так – совсем другое дело. Значит, все в порядке, можем начинать.
Его убийственная ирония заставила покраснеть директора картины, он что-то пробормотал в свое оправдание и помчался в город искать техника.
Снимали до обеда. День был жаркий, безветренный. Сцены повторяли по несколько раз, – оказалось, что актриса, игравшая главную роль, не умеет ездить на велосипеде. Ее стали учить, но, не доезжая до шалаша, где ее ждал решающий разговор, она каждый раз падала. Все нервничали, а больше всех сама актриса, она разбила колено, а во время последнего падения чуть не напоролась на кол плетня, ограждавшего шалаш. Она уже готова была расплакаться, и потому все обрушились на оператора за то, что он громко спросил, как это можно, чтобы нормальный человек не умел кататься на велосипеде и вообще, для чего здесь собрались – уроки давать или снимать фильм.
– И чему их только учат в институте, – ворчал он, – умеют только пить, по пол-литра виски выдувают в один присест, а сто метров на велосипеде проехать не могут!
К обеду, когда все уже порядком устали и перенервничали, был объявлен перерыв. Актеры разбрелись кто куда, попрятались от солнца в тени деревьев.
С минуты на минуту ждали, что приедет кассирша и привезет зарплату. В ожидании этой небольшой компенсации за муки все время от времени поглядывали на дорогу, где должна была появиться Елена.
Но она не появлялась.
Актеры стали шуметь, они кричали, что в такую жару, рискуя здоровьем, должны изображать человеческие страсти, греховные помыслы, драматические конфликты, показывать, каким сильным может быть человек, одержимый идеей, а в это время другие думают только о своих удовольствиях. Вот и кассирша сидит сейчас, наверное где-то в холодочке, а они ждут ее здесь без гроша в кармане, усталые и голодные как собаки. Рабочие тоже роптали, говорили, что всем в этой съемочной группе на все наплевать, никто ничего не хочет делать и только ругают их, рабочих, и что если так будет продолжаться, они больше терпеть не станут и уйдут.
Наконец привезли обед – кебапчета, помидоры, брынзу и горячие белые хлебцы, три ящика холодного пива. Все сразу же забыли про кассиршу.
Съемки продолжались.
Директор картины, ездивший в город, вернулся и сообщил, что кассирши нет и там и что никто ее не видел, в гостинице она не появлялась и вообще никто не знает, где она. И где деньги.
– Только этого не хватало, – сказал режиссер. – Может, она убежала с деньгами? Много их было?
– Зависит от того, куда убежала, – со знающим видом сказал директор картины. – Если в Югославию – то не много, там страшная дороговизна.
Режиссер мрачно посмотрел на него.
– Ну да, – сказал он. – Разумеется, и это должно было случиться. Разве может в этом фильме все идти гладко. Разумеется, кто-то должен был убежать за границу. Теперь осталось только, чтобы кто-нибудь прибыл на пароходе „Радецки“. Из Румынии.
Директор картины пожал плечами:
– Ты меня спросил, много ли денег, я тебе ответил, только и всего.
– Соображаешь, что ты говоришь? – посмотрел на него режиссер. – При чем тут Югославия? Что кассирша там забыла? Она где-то здесь.
– Все возможно, – сказал директор картины. – Но деньги не маленькие.
– Ты отвечаешь, – сказал режиссер. – Ты ее назначил, ты и виноват. Ищи ее где хочешь – на земле, под землей, найди живую или мертвую. И хватит об этом. Мне некогда, я должен снимать.
Директор картины покачал головой, что-то хотел ответить, но сдержался и отправился искать кассиршу.
Время близилось к вечеру, а кассирша все не появлялась.
Директор картины расспрашивал о ней в гостинице, в ресторане – всюду, где, по его мнению, она могла бы находиться. Никто ее не видел, никто ничего о ней не знал.
Стали строить догадки.
Кому было известно о романе Марии и Милко, утверждали, что кассирша уехала в Софию подавать заявление о разводе.
– Ей давно нужно было сделать это, – говорили они. – С его стороны – верх бесстыдства так обманывать ее.
– Но это же глупо, – говорил директор картины, – из-за какой-то измены, которых случаются каждый день тысячи, в такую жару ехать в Софию, чтобы подать на развод.
– Если из-за таких пустяков разводиться, – поддержал его один из ассистентов оператора, – то в Болгарии не останется ни одной семьи. Все разведутся.
– Дело здесь совсем в другом, – говорили третьи. – А вот в чем, не известно.
– Это – результат того, что у нас нет публичных домов, – сел на своего любимого конька директор картины. – Они опора семьи, защита от всяких семейных неурядиц. Культурные нации решили этот вопрос несколько столетий назад и сейчас спокойно смотрят в будущее. Чего мы ждем, не могу понять…
Осветители, сидевшие с ним за одним столом, охотно поддержали его и заказали еще по бутылке пива.
– Гигиенично, полезно для здоровья, – продолжал директор, – и социально справедливо.
Вдруг ассистент оператора сказал:
– Я думаю, что ее убили. Это банальное убийство из-за денег. Выследили, убили, а деньги забрали. – Очевидно, именно так все и произошло, – стал вдруг серьезным директор картины. – Следили за ней несколько дней, узнали, где она будет проходить. Есть люди, готовые и за меньшую сумму проломить человеку череп.
– Милиция поймает их в два счета – по номерам банкнот, – сказал один из осветителей. – Они записаны в банке.
Директор картины поднялся из-за стола и помчался в банк узнать, сколько денег взяла кассирша и записаны ли номера банкнот.
Из банка он вернулся совершенно растерянный – кассирша вообще не приходила в банк, деньги не брала, и таким образом все гипотезы, связанные с деньгами, отпали.
Тогда сценарист вдруг вспомнил об услышанном им ночью разговоре кассирши с мужем, только сейчас до него дошел его подлинный смысл. Теперь он в новом свете увидел худенькую фигурку молодой женщины, растаявшую во тьме ночного парка, ее вздрагивающие плечи, увидел ее походку обреченного человека. Человека, который не дает себе отчета в том, что делает. В сознание сценариста закралась страшная догадка, сердце его снова болезненно сжалось.
Он позвал режиссера, и они вместе пошли к Милко.
Милко сидел в ресторане за столиком под высоким тополем и пил пиво. В воздухе кружились пушинки одуванчика, некоторые опускались в бокал. Милко осторожно вынимал их пальцем, дул, но они не улетали, потому что были мокрые.
Сценарист спросил Милко, возвращалась ли в гостиницу его жена после вчерашнего разговора.
– Я невольно слышал его, – добавил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17