Когда я спросил, для чего они это делали, мне сказали, что каждый воин изображал на щите то существо, на помощь которого больше всего рассчитывал в предстоящей битве. Некоторые довольствовались одним рисунком, другие, по-видимому сомневаясь в силе своих покровителей, покрывали весь щит до самого края группами похожих на иероглифы картинок, понятных только им самим.
Покончив с этой процедурой и отдав дань своим предрассудкам, они направились, крадучись, к эскимосскому поселению, а я последовал за ними. Так как мы избегали взбираться на возвышенные места, это удлинило путь, а условие двигаться только по низинам заставило нас идти, с трудом вытаскивая ноги из липкой мергельной глины этих заболоченных низин, порой доходившей нам до самых колен. Однако наш маршрут, хотя и очень путаный и извилистый, не уводил далеко от реки, поэтому я мог по-прежнему ее видеть и пришел к заключению, что здесь она была столь же несудоходна, как и на ранее описанных участках.
Стоит отметить, что отряд индейцев, хотя они ни в коей мере не были приучены к дисциплине, повиновению, приказам и вообще к военным действиям, вел себя в этот зловещий час согласованно, объединенный общим чувством ненависти. Все проявляли готовность следовать за Матонаби, вставшим во главе отряда по совету одного старейшины Медных индейцев, присоединившегося к нам уже на Коппермайн.
Теперь интересы были общими и ставились превыше всего, индейцы делились друг с другом даже необходимым. Те же, кто обладал бОльшим, гордились, что могут дать на время или даже насовсем то, в чем испытывали нужду другие, – право собственности на полезные вещи как бы перестало существовать.
В отряде насчитывалось гораздо больше индейцев, чем могли вместить пять эскимосских палаток; снаряжение индейских воинов заведомо превосходило возможности бедных эскимосов, поэтому все шло к поголовной резне, если только милостивое Провидение не сотворит чудо для их избавления.
Местность позволяла нам оставаться в укрытии скал и холмов вплоть до самых палаток – теперь нас отделяло от них не больше двухсот ярдов. Там мы на некоторое время залегли, наблюдая за эскимосским поселением, там же индейцы предложили мне дожидаться конца схватки. Однако я никоим образом не мог на это согласиться, потому что рассудил, что внезапно разбуженные эскимосы начнут разбегаться в разные стороны, а если найдут меня тут одного, то, не сумев отличить меня от врагов, вполне могут напасть, если поблизости не окажется защитника.
По этой причине я решил пойти вместе с индейцами, заявив им решительно, что не стану участвовать в человекоубийстве, которое они намеревались совершить, а оружие буду применять только для защиты своей жизни, если это окажется неизбежным.
Индейцев мое решение, похоже, не рассердило. Один из них тут же вручил мне копье, другой дал тесак для защиты; щит для меня изготавливать времени не было, да я и не хотел тащить с собой этот бесполезный кусок дерева, который мог оказаться только помехой.
Пока мы лежали в засаде, индейцы сделали последние необходимые, как они считали, приготовления перед боем. Заключались они в основном в раскрашивании лиц черной или красной краской, иногда смесью красной и черной. Чтобы волосы не падали на глаза, их стягивали и перевязывали на лбу или на затылке или коротко обрезали. Затем индейцы решили устранить все, что мешало быстрому бегу. Для этого они сняли лосины и либо обрезали рукава курток, либо закатали их до самых подмышек. Хотя над нами вилось неописуемое количество комаров, некоторые индейцы совсем скинули куртки и приготовились вступить в бой почти нагими, только в передниках и мокасинах.
Опасаясь, что и мне придется спасаться бегством вместе с остальными, я посчитал разумным тоже снять лосины и шляпу и перевязать сзади волосы.
К тому времени как индейцы путем описанных приготовлений придали себе устрашающий вид, перевалило за полночь и настало 17 июля. Все эскимосы уже скрылись в своих палатках, и индейцы сочли момент подходящим. Они выскочили из засады и ринулись на несчастных жертв, не подозревавших о нависшей над ними угрозе до тех пор, пока индейцы не подбежали к самым палаткам. И перед моими глазами началась кровавая бойня. И по сей час я не могу вспоминать картины той жуткой ночи без слез и сострадания.
Убив всех эскимосов, индейцы обнаружили еще семь эскимосских палаток на правом берегу реки. К счастью для их обитателей, наши каноэ остались выше по течению и не на чем было переправиться. Но река в этом месте не превышала восьмидесяти ярдов в ширину, и индейцы начали стрелять в эскимосов. Хотя никто из эскимосов уже не спал, они даже не сделали попытки убежать. Огнестрельного оружия они не знали и даже с любопытством подходили к тем местам, где пули зарывались в землю, как бы желая понять, что им такое кинули с того берега. В результате одному из них пуля попала в бедро, и только тогда началось смятение. Эскимосы сели в каяки и поплыли к небольшому островку посередине реки, который от обоих берегов отделяло расстояние больше ружейного выстрела и где они оказались наконец вне досягаемости наших варваров.
Тогда индейцы принялись собирать в палатках убитых медные предметы, топоры, тесаки и ножи. Переправившись на другой берег, они разграбили и остальные семь палаток, забрав медную утварь, остальные вещи их не интересовали. Потом побросали шесты и сами палатки в реку, уничтожили заготовленный впрок большой запас сушеного лосося, мяса овцебыков и других продуктов, разбили все каменные сосуды, в общем уничтожили все, что смогли. Несчастные создания, которых они не могли убить, по-прежнему стояли на отмели посреди реки и скорбно глядели на скорее всего невосполнимые разрушения. Теперь они стали еще более жалкими и несчастными.
Завершив бессмысленное разрушение поселка, индейцы приготовили обильный завтрак из свежей лососины. По окончания трапезы, длившейся довольно долго, потому что мы уже много часов ничего не ели, индейцы объявили, что готовы снова оказать мне помощь, чтобы я мог завершить описание реки.
Было 5 часов утра 17 июля; примерно в восьми милях от того места, где мы находились, виднелось море. И я поэтому немедленно приступил к дальнейшей топографической съемке, доведя ее до самого устья, причем река так и оказалась на всем протяжении сплошь в мелях и порогах, которые с трудом можно было пройти даже на лодке, а в море она низвергалась с высокого уступа. Был отлив, но по отметинам на льду я прикинул, что и во время прилива вода не поднимается выше двенадцати – четырнадцати футов и, следовательно, лишь немного морской воды попадает в устье реки. В море у берега тоже виднелось множество островков и мелей, которые я мог рассмотреть с помощью хорошей складной подзорной трубы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86