Все было тихо и спокойно; луна
серебряным щитом висела над темными копьями кипарисов,
петухи и куры спали, небесная сфера, знаменуя середину
ночи, прошла половину оборота. Конан собирался уже
возвратиться на свой пост у клетки, но тут на террасе,
рядом с женскими покоями, раздался шорох; затем свечи в
серебряном шандале разом погасли, словно их задуло порывом
свежего ветерка.
Но воздух, теплый и тихий, был неподвижен, как вода в
глубоком колодце. Конан, мучимый подозрениями, прислушался,
затем обнажил клинок и, ступая с осторожностью пантеры,
учуявшей добычу, стал красться к террасе. Вполне возможно,
размышлял он, что сагаровы прихвостни проникли в дом,
по-тихому придушили слуг, а с ними заодно и женщин; такие
душегубы пойдут на все, лишь бы добраться до петушиного
хвоста! Зарежут Лелию и двух остальных красоток, подожгут
хоромы Хирталамоса и, когда начнется паника, забросают
курятник факелами... В конце концов, сам он не отказался бы
от такого плана, если б не сумел придумать чего-то получше;
значит, и Сагар мог пойти на крайние меры.
Призрачным клочком мрака Конан взметнулся по ступеням,
ожидая вот-вот услышать грозное шипенье огня. Взор его
пронизывал тьму, клинок лежал на плече, пальцы сжимали
рукоять, могучие мышцы напряглись, готовые нанести или
отразить удар. Но дом пребывал в покое; только в дальнем
конце террасы смутно маячила чья-то фигурка, слишком
маленькая и хрупкая, чтоб представлять опасность. Конан
ринулся к ней, вздымая меч, но тут нежные ладошки коснулись
его нагой груди, а над ухом прозвучал негромкий смех.
- Твоя убивать бедный девушка? - спросила кхитаянка
То-Ню, лаская плечи киммерийца. - Зачем убивать? Девушка,
она совсем для другого. Девушка - любить, не убивать!
Конан воткнул клинок в ближайшее ложе и поднял То-Ню на
руки. Кхитаянка оказалась легче макового лепестка, но он
чувствовал кожей и губами, что все положенное было при ней.
И ничуть не хуже, чем у белокурой гандарландки, хоть и не
такое пышное да зрелое!
Он поцеловал ее и сказал:
- Ты шустрая малышка. А где твоя подруга? Тоже шустрая,
со светлыми волосами?
- Она быть вчера, - хихикнув, объяснила кхитаянка. -
Вчера быть светлый волос, сегодня - темный.
- А завтра? - спросил Конан.
- Завтра - рыжий.
Конан снова поцеловал ее, размышляя о том, что жены
старого Хирталамоса, видно, привыкли делить все поровну.
Вот и его поделили! Но он ничего не имел против. Светлый
волос, темный волос, рыжий волос... Ну и прекрасно!
Разнообразие украшает жизнь!
То-Ню постаралась его в этом убедить - со всей страстью
и жаром истосковавшейся по ласке женщины. Прошла середина
ночи, небесная сфера повернулась еще на четверть оборота,
но ничто не нарушило покоя и тишины; лишь сладкие стоны
звучали во тьме да звуки поцелуев. Не слышались воровские
шаги, не гремела сталь, не свистели дротики и ножи, не
трещали ветви, не царапал о стену железный крюк; петухи
тоже безмолвствовали - до поры до времени.
Когда они заорали, То-Ню взвизгнула от неожиданности, а
Конан вскочил, будто подброшенный пружиной. С проклятьем он
промчался через сад, с мечом в одной руке и ножом в
другой, преодолел калитку и ворота, прыгнул внутрь
курятника и склонился над клеткой. Вся она была усеяна
перьями и залита кровью, а у головы его, уже изгрызенной
острыми зубами, приник к земле гибкий зверек с коричневатой
шкуркой. Глаза его сверкали, пасть была полуоткрыта и,
судя по всему, он не собирался уступать добычу без боя.
Одним стремительным ударом Конан проткнул хорька и
огляделся. Куры в панике прыгали среди корзинок-гнезд,
петухи вопили, хлопая крыльями - не то рвались в битву, не
то призывая на помощь. Убитый зорь, очевидно, пожаловал
сюда не один, а с целой компанией; и Конан, сообразив, что
дело плохо, бросил меч, схватил факел и принялся
осматривать птичник. Его тяжелый длинный клинок был почти
бесполезен против увертливых зверьков, но метательные ножи
разили без промаха; рассвет еще не наступил, а на земле уже
валялось с полдесятка маленьких кровопийц. Остальные,
скорей всего, сбежали, ибо птичий гвалт смолк, и петухи,
один за другим, принялись опускаться на свои насесты.
Конан вытащил мертвых хищников за изгородь и швырнул их
рядом с трупами людей Сагара. Пестрая пошла жизнь,
промелькнуло у него в голове: вчера - шакалы, сегодня -
хорьки... вчера - светлый волос, сегодня - темный... Он
пнул хорьков ногой, соображая, сколько спросить с
Хирталамоса за голову. С одной стороны, по своим скромным
размерам хорьки на десять золотых не тянули; с другой, в
птичнике эти зверюшки были куда опаснее людей.
Так и не решив этой проблемы, киммериец вернулся к
клетке, очистил ее от перьев и крови, достал тело погибшего
доблестной смертью бойца, а на его место посадил нового,
первого попавшегося. Быть может, этот как раз и был Фиглей
Великолепным - во всяком случае, Конану он показался ничем
не хуже офирского сокровища ценою в тысячу золотых.
Потом киммериец задумчиво оглядел петуха с
перегрызенной глоткой. Этот вряд ли являлся
Фиглатпаласаром, так как самому великому бойцу петушиного
племени полагалось бы совладать с хорьком; пусть не
прикончить его, но оборониться.
- Ну, а коли не оборонился, пожалуй на вертел, -
пробормотал Конан, протыкая петуха обгоревшим дротиком.
Он высек огонь, растопил печь и, ощипывая птицу,
принялся размышлять о грядущем дне - вернее, о грядущей
ночи. Хорьки, шакалы, две женщины, два петуха... Что будет
на третье? Этот вопрос пока оставался туманным, если не
считать намеков То-Ню относительно рыжеволосой Валлы. На
сей счет Конан мог быть спокоен; но какую каверзу приготовит
ему Сагар? Возможно, не стоит дразнить рябого... Пусть
думает, что стая хорьков расправилась со всеми курами и
петухами Хирталамоса... Пусть сейчас торжествует победу,
получает с Пирия Флама обещанную мзду, а там посмотрим!..
Поглядим, что случится в рахават!
Конану однако представлялось, что выход сей не для
него; он не привык к уступкам, а хитростям предпочитал
добрый удар клинка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12