Пес мгновенно метнулся прочь от тарелки и чашек, прижал правое ухо и сломя голову драпанул через улицу. Нэвилля так и подмывало броситься следом, но он подавил в себе инстинкт преследования и, как мог непринужденно, уселся на краешек крыльца.
Перебежав улицу, пес направился промеж домов и скрылся. Посидев минут пятнадцать, Нэвилль зашел в дом.
После завтрака на скорую руку он вышел и добавил псу в тарелку еще немного еды.
Пес вернулся в четыре часа. Нэвилль снова вышел, но на этот раз дождавшись, пока пес поест. Тот снова сбежал, но, видя, что его не преследуют, на мгновение остановился на другой стороне улицы и оглянулся.
– Все в порядке, малыш,– крикнул ему Нэвилль, но, услышав голос, пес поспешил скрыться.
Нэвилль опустился на крыльцо и, не в силах сдержать себя, заскрежетал зубами.
– Вот ведь чертова тварь,– бормотал он,– проклятая шавка.
Он представил себе, через что должен был пройти этот пес – бесконечные ночи в каких-нибудь тесных потайных убежищах, куда он заползал Бог знает как и сдерживал дыхание, чтобы уберечься от рыскающих вокруг вампиров. Он должен был отыскивать себе еду и питье, вести борьбу за жизнь в одиночку, без хозяев, давших ему такое неприспособленное к самостоятельной жизни тело.
Бедное существо,– подумал он,– когда ты придешь ко мне и будешь жить у меня, я буду ласков с тобой.
Быть может, у собак больше шансов выжить, чем у людей. Собаки мельче, они могут прятаться там, куда вампир не пролезет. Они могут учуять врага среди своих – у них же прекрасное обоняние.
Но от этих рассуждении ему не стало легче. Он по-прежнему, несмотря ни на что, тешил себя надеждой, что однажды он найдет подобного себе,– все равно, мужчину, или женщину, или ребенка. Теперь, когда сгинуло человечество, секс терял свое значение в сравнении с одиночеством. Иногда он даже днем позволял себе немного грезить о том, как он встретит кого-нибудь, но обычно старался убедить себя в том, что искренне считал неизбежностью – что он был единственным в этом мире. По крайней мере в той части мира, которая была ему доступна.
Погрузившись в эти размышления, он едва не забыл о приближении сумерек. Стряхнув с себя задумчивость, он бросил взгляд – и увидел бегущего к нему через улицу Бена Кортмана.
– Нэвилль!
Вскочив с крыльца, он, спотыкаясь, вбежал в дом, захлопнул за собой дверь и дрожащими руками заложил засов.
Какое-то время он выходил на крыльцо, как только пес заканчивал свою трапезу. И всякий раз, едва он выходил, пес спасался бегством. Но с каждым днем его бегство становилось все менее и менее стремительным, и вскоре пес уже останавливался посреди улицы, оборачивался и огрызался хриплым лаем. Нэвилль никогда не преследовал его, но усаживался на крыльце и наблюдал. Таковы были правила игры.
Но однажды Нэвилль занял свое место на крыльце до прихода пса и остался сидеть там, когда пес уже появился на другой стороне улицы.
Минут пятнадцать пес подозрительно крутился на улице, не решаясь приблизиться к пище. Нэвилль отодвинулся от мисок как можно дальше, стараясь неподвижностью внушить псу свои добрые намеренья. Но, задумавшись, он закинул ногу на ногу, и пес, испуганный резким движением, метнулся прочь.
Нэвилль перестал шевелиться, и пес снова стал медленно приближаться, неустанно перемещаясь по улице взад-вперед и переводя взгляд то на миску с едой, то на Нэвилля, и обратно.
– Ну, иди, малыш,– сказал Нэвилль,– поешь. Это для тебя, малыш. Ты же хороший песик.
Прошло еще минут десять.
Пес был уже на лужайке и двигался концентрическими дугами, длина которых все сокращалась. Он остановился. И медленно, очень медленно, переставляя лапу за лапой, стал приближаться к чашкам, ни на мгновенье не спуская глаз с Нэвилля.
– Ну вот, малыш,– тихо сказал Нэвилль.
На этот раз от звука его голоса пес не вздрогнул и не сбежал. Но Нэвилль все же сидел неподвижно, следя, чтобы не спугнуть пса малейшим неожиданным жестом.
Пес крадучись приближался к тарелкам. Тело его было напряжено как пружина, малейшее движение Нэвилля готово взорвать его.
– Вот и хорошо,– сказал Нэвилль псу.
Вдруг пес метнулся к мясу, схватил его и рванулся прочь, через улицу. И вслед хромоватому псу, изо всех сил спасающемуся бегством, несся довольный смех Нэвилля.
– Ах ты, сукин сын,– с любовью проговорил он.
Он сидел и наблюдал, как пес ест. Улегшись на пожухлую траву на другой стороне улицы, пес, не сводя глаз с Нэвилля, налегал на гамбургер.
Вкушай,– думал Нэвилль, глядя на пса,– теперь тебе придется обходиться собачьими консервами, я больше не могу себе позволить кормить тебя свежим мясом.
Прикончив мясо, пес снова перешел улицу, но уже не так опасливо. Нэвилль продолжал сидеть неподвижно, ощущая внезапно участившийся пульс и чувствуя, что волнуется. Пес начинал верить ему, и это повергало его в какой-то трепет. Он сидел, не сводя глаз с пса.
– Вот и хорошо, малыш,– услышал он собственный голос. – Запей теперь. Здесь твоя вода. Хороший песик.
Счастливая улыбка неожиданно озарила его лицо, когда он заметил, как пес приподнял свое здоровое ухо. Он слушает! – восхищенно подумал он. – Он слышит и слушает меня, этот маленький сукин сын!
– Ну, иди, малыш,– он рад был продолжать этот разговор,– попей теперь водички, молочка. Ты хороший песик, я не трону тебя. Вот, молодец.
Пес приблизился к воде и стал осторожно лакать, вдруг поднимая голову, чтобы оглянуться на Нэвилля, и снова склоняясь к чашке.
– Я ничего не делаю,– сказал псу Нэвилль.
Он никак не мог привыкнуть к странному звучанию собственного голоса. Не слыша своего голоса почти год, к нему трудно было привыкнуть. Год в молчании – это много.
Ничего, когда ты поселишься у меня,– думал Нэвилль,– я, наверное, напрочь заговорю твое пока еще здоровое ухо.
Пес допил воду.
– Иди сюда,– сказал Нэвилль, призывно похлопав себя по ляжке,– ну, иди.
Пес удивленно посмотрел на него, снова, поводя своим здоровым ухом.
Что за глаза,– подумал Нэвилль,– что за необъятное море чувств в этих глазах. Недоверие, страх, надежда, одиночество,– все в этих огромных карих глазах. Бедный малыш.
– Ну, иди же, малыш, я не обижу тебя,– ласково сказал он.
Нэвилль поднялся – и пес сбежал. Постояв, глядя вслед убегающему псу, Нэвилль медленно покачал головой.
Дни шли. Каждый день Нэвилль сидел на крыльце, дожидаясь, пока пес поест, недвижно. И пес уже почти без опаски, уже почти смело приближался к своей тарелке и чашкам, уже с уверенностью, с видом пса, сознающего свою победу над человеком.
И каждый раз Нэвилль беседовал с ним.
– Ты хороший малыш. Кушай свою еду, кушай. Ну что, вкусно? Конечно, вкусно. Это я кормлю тебя, я твой друг. Ешь, малыш, все в порядке. Ты хороший пес,– он бесконечно хвалил, подбадривал и наставлял, стараясь наполнить перепуганное сознание пса своими ласковыми речами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Перебежав улицу, пес направился промеж домов и скрылся. Посидев минут пятнадцать, Нэвилль зашел в дом.
После завтрака на скорую руку он вышел и добавил псу в тарелку еще немного еды.
Пес вернулся в четыре часа. Нэвилль снова вышел, но на этот раз дождавшись, пока пес поест. Тот снова сбежал, но, видя, что его не преследуют, на мгновение остановился на другой стороне улицы и оглянулся.
– Все в порядке, малыш,– крикнул ему Нэвилль, но, услышав голос, пес поспешил скрыться.
Нэвилль опустился на крыльцо и, не в силах сдержать себя, заскрежетал зубами.
– Вот ведь чертова тварь,– бормотал он,– проклятая шавка.
Он представил себе, через что должен был пройти этот пес – бесконечные ночи в каких-нибудь тесных потайных убежищах, куда он заползал Бог знает как и сдерживал дыхание, чтобы уберечься от рыскающих вокруг вампиров. Он должен был отыскивать себе еду и питье, вести борьбу за жизнь в одиночку, без хозяев, давших ему такое неприспособленное к самостоятельной жизни тело.
Бедное существо,– подумал он,– когда ты придешь ко мне и будешь жить у меня, я буду ласков с тобой.
Быть может, у собак больше шансов выжить, чем у людей. Собаки мельче, они могут прятаться там, куда вампир не пролезет. Они могут учуять врага среди своих – у них же прекрасное обоняние.
Но от этих рассуждении ему не стало легче. Он по-прежнему, несмотря ни на что, тешил себя надеждой, что однажды он найдет подобного себе,– все равно, мужчину, или женщину, или ребенка. Теперь, когда сгинуло человечество, секс терял свое значение в сравнении с одиночеством. Иногда он даже днем позволял себе немного грезить о том, как он встретит кого-нибудь, но обычно старался убедить себя в том, что искренне считал неизбежностью – что он был единственным в этом мире. По крайней мере в той части мира, которая была ему доступна.
Погрузившись в эти размышления, он едва не забыл о приближении сумерек. Стряхнув с себя задумчивость, он бросил взгляд – и увидел бегущего к нему через улицу Бена Кортмана.
– Нэвилль!
Вскочив с крыльца, он, спотыкаясь, вбежал в дом, захлопнул за собой дверь и дрожащими руками заложил засов.
Какое-то время он выходил на крыльцо, как только пес заканчивал свою трапезу. И всякий раз, едва он выходил, пес спасался бегством. Но с каждым днем его бегство становилось все менее и менее стремительным, и вскоре пес уже останавливался посреди улицы, оборачивался и огрызался хриплым лаем. Нэвилль никогда не преследовал его, но усаживался на крыльце и наблюдал. Таковы были правила игры.
Но однажды Нэвилль занял свое место на крыльце до прихода пса и остался сидеть там, когда пес уже появился на другой стороне улицы.
Минут пятнадцать пес подозрительно крутился на улице, не решаясь приблизиться к пище. Нэвилль отодвинулся от мисок как можно дальше, стараясь неподвижностью внушить псу свои добрые намеренья. Но, задумавшись, он закинул ногу на ногу, и пес, испуганный резким движением, метнулся прочь.
Нэвилль перестал шевелиться, и пес снова стал медленно приближаться, неустанно перемещаясь по улице взад-вперед и переводя взгляд то на миску с едой, то на Нэвилля, и обратно.
– Ну, иди, малыш,– сказал Нэвилль,– поешь. Это для тебя, малыш. Ты же хороший песик.
Прошло еще минут десять.
Пес был уже на лужайке и двигался концентрическими дугами, длина которых все сокращалась. Он остановился. И медленно, очень медленно, переставляя лапу за лапой, стал приближаться к чашкам, ни на мгновенье не спуская глаз с Нэвилля.
– Ну вот, малыш,– тихо сказал Нэвилль.
На этот раз от звука его голоса пес не вздрогнул и не сбежал. Но Нэвилль все же сидел неподвижно, следя, чтобы не спугнуть пса малейшим неожиданным жестом.
Пес крадучись приближался к тарелкам. Тело его было напряжено как пружина, малейшее движение Нэвилля готово взорвать его.
– Вот и хорошо,– сказал Нэвилль псу.
Вдруг пес метнулся к мясу, схватил его и рванулся прочь, через улицу. И вслед хромоватому псу, изо всех сил спасающемуся бегством, несся довольный смех Нэвилля.
– Ах ты, сукин сын,– с любовью проговорил он.
Он сидел и наблюдал, как пес ест. Улегшись на пожухлую траву на другой стороне улицы, пес, не сводя глаз с Нэвилля, налегал на гамбургер.
Вкушай,– думал Нэвилль, глядя на пса,– теперь тебе придется обходиться собачьими консервами, я больше не могу себе позволить кормить тебя свежим мясом.
Прикончив мясо, пес снова перешел улицу, но уже не так опасливо. Нэвилль продолжал сидеть неподвижно, ощущая внезапно участившийся пульс и чувствуя, что волнуется. Пес начинал верить ему, и это повергало его в какой-то трепет. Он сидел, не сводя глаз с пса.
– Вот и хорошо, малыш,– услышал он собственный голос. – Запей теперь. Здесь твоя вода. Хороший песик.
Счастливая улыбка неожиданно озарила его лицо, когда он заметил, как пес приподнял свое здоровое ухо. Он слушает! – восхищенно подумал он. – Он слышит и слушает меня, этот маленький сукин сын!
– Ну, иди, малыш,– он рад был продолжать этот разговор,– попей теперь водички, молочка. Ты хороший песик, я не трону тебя. Вот, молодец.
Пес приблизился к воде и стал осторожно лакать, вдруг поднимая голову, чтобы оглянуться на Нэвилля, и снова склоняясь к чашке.
– Я ничего не делаю,– сказал псу Нэвилль.
Он никак не мог привыкнуть к странному звучанию собственного голоса. Не слыша своего голоса почти год, к нему трудно было привыкнуть. Год в молчании – это много.
Ничего, когда ты поселишься у меня,– думал Нэвилль,– я, наверное, напрочь заговорю твое пока еще здоровое ухо.
Пес допил воду.
– Иди сюда,– сказал Нэвилль, призывно похлопав себя по ляжке,– ну, иди.
Пес удивленно посмотрел на него, снова, поводя своим здоровым ухом.
Что за глаза,– подумал Нэвилль,– что за необъятное море чувств в этих глазах. Недоверие, страх, надежда, одиночество,– все в этих огромных карих глазах. Бедный малыш.
– Ну, иди же, малыш, я не обижу тебя,– ласково сказал он.
Нэвилль поднялся – и пес сбежал. Постояв, глядя вслед убегающему псу, Нэвилль медленно покачал головой.
Дни шли. Каждый день Нэвилль сидел на крыльце, дожидаясь, пока пес поест, недвижно. И пес уже почти без опаски, уже почти смело приближался к своей тарелке и чашкам, уже с уверенностью, с видом пса, сознающего свою победу над человеком.
И каждый раз Нэвилль беседовал с ним.
– Ты хороший малыш. Кушай свою еду, кушай. Ну что, вкусно? Конечно, вкусно. Это я кормлю тебя, я твой друг. Ешь, малыш, все в порядке. Ты хороший пес,– он бесконечно хвалил, подбадривал и наставлял, стараясь наполнить перепуганное сознание пса своими ласковыми речами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43