Нет, она не будет этого делать: когда слишком много вещей, мечтаниям места не остается…
Лаборатория Сен-Жермен: сканирование, доплерография, эхография, рентген. Рентген. Она входит. Доктор Дакс делает ей внушение, предупреждая даже несколько слишком сурово, без обиняков. Он говорит раздельно, чеканя каждый слог: «На этот раз это серьезно, на-ча-ло эм-фи-зе-мы. Если вы не прек-ра-ти-те курить, то си-га-ре-ты станут гвоздями вашего гроба…» И его баритон, который обычно звучит успокаивающе, приобретает в это мгновение рядом с ртутным столбиком аппарата для измерения давления пугающую глубину. Доктор объяснил ей на манекене, открыв на нем несколько розовых кусочков: «Вот ваше легкое». «Я не могу… ich kann nicht… у меня не получится… Я буду все время об этом думать, не смогу заснуть. А я и так не много сплю: кашляю, когда лежу, я должна спать полусидя, на подушках, и я буду вот так лежать и думать о сигарете…» Сигарета была не просто сигаретой, все ее тело как будто организовывалось вокруг этой десятисантиметровой пластмассовой трубочки мундштука: да, сначала она смотрела, как курит мать, потом, лет в шестнадцать, семнадцать – первая сигарета, она подражала, курила «Лассо», где на пачке был ковбой на лошади и лассо из колечков дыма: с сигаретой было проще входить в контакт с людьми, она даже могла служить защитой, а бывало время, когда она со своей аллергией и ужасной кожей не имела ни первого, ни второго…
Вокруг этого аксессуара, центра гравитации, она организовывала свое тело: прежде всего рука – сигарету она держала тремя пальцами, потом – движения: сидя в баре, она держит руку вдоль бедра, одна нога положена на другую, голова чуть запрокинута, улыбка, как смехотворная и забавная пародия на роковых женщин из американской черной серии, а теперь… «Все кончено!» Доктор Дакс не шутил: «У вас нет выбора…»
Выйдя на улицу, она остановилась, вытащила из конверта рентгеновский снимок, и прямо на тротуаре в свете неоновых фонарей поднесла его к глазам: на этой пленке с двух сторон позвоночника, как две подошвы, два ее легких. Через рентгеновский снимок, на просвет, шли люди, их силуэты были несколько деформированы, и они не обращали никакого внимания на женщину, которая держала в руке большой прямоугольник рентгеновской пленки на котором рассматривала кусок собственного скелета. Было холодно, и люди торопились, кроме того, подходило время двадцатичасовых новостей.
Город глухо гудел вокруг, закатный свет был розовым, прямо тут, рядом с рекой, набережной Вольтера, набережной Орсе, просветом арки Карусель, садом Тюильри начинался вечер, и там, где открывался город, растворялись в пространстве ее легкие, прямо в центре, истончалось ее дыхание, как будто оно и существовало лишь для того, чтобы нарисовать эти два места своего пребывания, от которых оставался лишь контур. Она попробовала найти пятно, некий участок на прямоугольнике темной пленки: легкие напоминали по форме Ливан. Нет! Скорее остров Тайвань!
Она засунула снимок в конверт и двинулась вперед. В витрине аптеки в доме номер 70 – девушка на рекламной фотографии: совершенный овал лица, слабая улыбка, лицо замотано бинтами и покрыто кремом, кажется, что она смотрит на витрину напротив: в доме номер 37 магазин таксидермиста Дейрола… Модель с нежной, такой тонкой кожей, умащенной косметическим молочком, с полуопущенными веками прямо напротив чучела толстокожей будто закаменевшей акулы, щитков аллигатора. Лев, тигр, жесткая, снятая и вновь пришитая шкура, и напротив Красавица – странное свидание. На краткое мгновение остановились машины – красный свет, – пешеходов тоже нет – переходят в нескольких метрах дальше, по зеленому, – только умащенная девица с отбеленными веками и звери: ничего между ними, они одни – Красавица и чудовища, застывшие в мгновении вечности.
Засунув под мышку свой рентгеновский снимок, Ингрид прошла мимо стоянки такси: час пик, очередь, люди разные, со всех концов света, которые на короткий миг своей жизни собрались вместе, встали в цепочку ожидания, не доверяя друг другу, оспаривая друг у друга свое место в очереди, они вроде и вместе, но насторожены и то и дело посматривают на часы: без двадцати восемь, скоро новости, потом устремляют взгляд на реку, но о своей очереди не забывают. На львов, тигров, крокодилов, скалящих зубы волков, которые находятся прямо за ними, они не обращают внимания: человек следит за человеком, он опаздывает, смотрит, чтобы не заняли его место, его очередь… Людские волнения, пустота вокруг: рядом оживленный перекресток, семь полос движения, шум, огни, огни большого города, Bright Lights Big City – у кого-то уже была эта песня? Прохожие! Многие спускаются под землю, в метро, «М» – как M из «Проклятого». Проклятое «М», ее чертова кожа: «Да, тогда я чувствовала себя проклятой».
На углу большой магазин: еще одна – две банданы, выкрашенная в зеленый цвет прядь, прозрачная пластиковая подушка, пара метисов и манекен, слоган из американского фильма: «Ты возненавидишь своего близкого, как себя самого»… Она дошла до перекрестка. Табло мигало красным: «Переходите… Переходите»… Она и сцену тоже, выходя из задних кулис, пересекала иногда, как перекресток, за два захода, как будто это было запретное пространство, а не то, что ей было прекрасно известно: ей нравилось так делать, два такта, разные ритмы, сначала медленный и неуверенный, он ломается в середине траектории движения, возникает долгая пауза, надо перевести дыхание, и вот уже она решительно устремляется к рампе, на выдохе, как победительница. Она останавливается на пятачке посредине перехода: семь полос, в этот час совершенно безумное движение, потом, после паузы, она окажется на другом берегу – тишина, спокойствие, провинция: декорация полностью изменилась – улица Бак. Название то же, но улица другая. На перекрестке она еще видит киоск с эфемерными, неясными фотографиями – это их каждое утро приносит с собой волна новостей; а потом все кончено, начинается другой мир, затихает городской шум, а вместе с ним исчезает и неизбежность, берущее за сердце неясное предчувствие.
Улица сужается. Через пятьдесят метров, даже меньше, после артерии, пульсирующей прохожими, улица Бак становится пристанищем антикваров: XIX век, XVIII, XVII, XVI, и дальше out, вне лет и столетий. Лавочки, небольшие старые магазины: центр старинного оружия, государственный центр французского садоводства, мэтр парфюмерии, и в глубине двора слева Гантье – старые низенькие дома, за пятьдесят метров она прошла век, и люди – тоже, в некотором смысле. Она поднялась по ступеням времени и от этого постарела! Как будто бы эта улица уводила в прошлое, и сейчас на мгновение улица Бак превратилась в Backstreet, улицу, уводящую в прошлое;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Лаборатория Сен-Жермен: сканирование, доплерография, эхография, рентген. Рентген. Она входит. Доктор Дакс делает ей внушение, предупреждая даже несколько слишком сурово, без обиняков. Он говорит раздельно, чеканя каждый слог: «На этот раз это серьезно, на-ча-ло эм-фи-зе-мы. Если вы не прек-ра-ти-те курить, то си-га-ре-ты станут гвоздями вашего гроба…» И его баритон, который обычно звучит успокаивающе, приобретает в это мгновение рядом с ртутным столбиком аппарата для измерения давления пугающую глубину. Доктор объяснил ей на манекене, открыв на нем несколько розовых кусочков: «Вот ваше легкое». «Я не могу… ich kann nicht… у меня не получится… Я буду все время об этом думать, не смогу заснуть. А я и так не много сплю: кашляю, когда лежу, я должна спать полусидя, на подушках, и я буду вот так лежать и думать о сигарете…» Сигарета была не просто сигаретой, все ее тело как будто организовывалось вокруг этой десятисантиметровой пластмассовой трубочки мундштука: да, сначала она смотрела, как курит мать, потом, лет в шестнадцать, семнадцать – первая сигарета, она подражала, курила «Лассо», где на пачке был ковбой на лошади и лассо из колечков дыма: с сигаретой было проще входить в контакт с людьми, она даже могла служить защитой, а бывало время, когда она со своей аллергией и ужасной кожей не имела ни первого, ни второго…
Вокруг этого аксессуара, центра гравитации, она организовывала свое тело: прежде всего рука – сигарету она держала тремя пальцами, потом – движения: сидя в баре, она держит руку вдоль бедра, одна нога положена на другую, голова чуть запрокинута, улыбка, как смехотворная и забавная пародия на роковых женщин из американской черной серии, а теперь… «Все кончено!» Доктор Дакс не шутил: «У вас нет выбора…»
Выйдя на улицу, она остановилась, вытащила из конверта рентгеновский снимок, и прямо на тротуаре в свете неоновых фонарей поднесла его к глазам: на этой пленке с двух сторон позвоночника, как две подошвы, два ее легких. Через рентгеновский снимок, на просвет, шли люди, их силуэты были несколько деформированы, и они не обращали никакого внимания на женщину, которая держала в руке большой прямоугольник рентгеновской пленки на котором рассматривала кусок собственного скелета. Было холодно, и люди торопились, кроме того, подходило время двадцатичасовых новостей.
Город глухо гудел вокруг, закатный свет был розовым, прямо тут, рядом с рекой, набережной Вольтера, набережной Орсе, просветом арки Карусель, садом Тюильри начинался вечер, и там, где открывался город, растворялись в пространстве ее легкие, прямо в центре, истончалось ее дыхание, как будто оно и существовало лишь для того, чтобы нарисовать эти два места своего пребывания, от которых оставался лишь контур. Она попробовала найти пятно, некий участок на прямоугольнике темной пленки: легкие напоминали по форме Ливан. Нет! Скорее остров Тайвань!
Она засунула снимок в конверт и двинулась вперед. В витрине аптеки в доме номер 70 – девушка на рекламной фотографии: совершенный овал лица, слабая улыбка, лицо замотано бинтами и покрыто кремом, кажется, что она смотрит на витрину напротив: в доме номер 37 магазин таксидермиста Дейрола… Модель с нежной, такой тонкой кожей, умащенной косметическим молочком, с полуопущенными веками прямо напротив чучела толстокожей будто закаменевшей акулы, щитков аллигатора. Лев, тигр, жесткая, снятая и вновь пришитая шкура, и напротив Красавица – странное свидание. На краткое мгновение остановились машины – красный свет, – пешеходов тоже нет – переходят в нескольких метрах дальше, по зеленому, – только умащенная девица с отбеленными веками и звери: ничего между ними, они одни – Красавица и чудовища, застывшие в мгновении вечности.
Засунув под мышку свой рентгеновский снимок, Ингрид прошла мимо стоянки такси: час пик, очередь, люди разные, со всех концов света, которые на короткий миг своей жизни собрались вместе, встали в цепочку ожидания, не доверяя друг другу, оспаривая друг у друга свое место в очереди, они вроде и вместе, но насторожены и то и дело посматривают на часы: без двадцати восемь, скоро новости, потом устремляют взгляд на реку, но о своей очереди не забывают. На львов, тигров, крокодилов, скалящих зубы волков, которые находятся прямо за ними, они не обращают внимания: человек следит за человеком, он опаздывает, смотрит, чтобы не заняли его место, его очередь… Людские волнения, пустота вокруг: рядом оживленный перекресток, семь полос движения, шум, огни, огни большого города, Bright Lights Big City – у кого-то уже была эта песня? Прохожие! Многие спускаются под землю, в метро, «М» – как M из «Проклятого». Проклятое «М», ее чертова кожа: «Да, тогда я чувствовала себя проклятой».
На углу большой магазин: еще одна – две банданы, выкрашенная в зеленый цвет прядь, прозрачная пластиковая подушка, пара метисов и манекен, слоган из американского фильма: «Ты возненавидишь своего близкого, как себя самого»… Она дошла до перекрестка. Табло мигало красным: «Переходите… Переходите»… Она и сцену тоже, выходя из задних кулис, пересекала иногда, как перекресток, за два захода, как будто это было запретное пространство, а не то, что ей было прекрасно известно: ей нравилось так делать, два такта, разные ритмы, сначала медленный и неуверенный, он ломается в середине траектории движения, возникает долгая пауза, надо перевести дыхание, и вот уже она решительно устремляется к рампе, на выдохе, как победительница. Она останавливается на пятачке посредине перехода: семь полос, в этот час совершенно безумное движение, потом, после паузы, она окажется на другом берегу – тишина, спокойствие, провинция: декорация полностью изменилась – улица Бак. Название то же, но улица другая. На перекрестке она еще видит киоск с эфемерными, неясными фотографиями – это их каждое утро приносит с собой волна новостей; а потом все кончено, начинается другой мир, затихает городской шум, а вместе с ним исчезает и неизбежность, берущее за сердце неясное предчувствие.
Улица сужается. Через пятьдесят метров, даже меньше, после артерии, пульсирующей прохожими, улица Бак становится пристанищем антикваров: XIX век, XVIII, XVII, XVI, и дальше out, вне лет и столетий. Лавочки, небольшие старые магазины: центр старинного оружия, государственный центр французского садоводства, мэтр парфюмерии, и в глубине двора слева Гантье – старые низенькие дома, за пятьдесят метров она прошла век, и люди – тоже, в некотором смысле. Она поднялась по ступеням времени и от этого постарела! Как будто бы эта улица уводила в прошлое, и сейчас на мгновение улица Бак превратилась в Backstreet, улицу, уводящую в прошлое;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67