Как будто магнитные волны от толчка, произведенного этой смертью, в 1500 километрах к востоку отсюда, достигли этого места как раз в то время, когда здесь происходил весь этот кавардак, если только все было не наоборот.
******
Начало июня, как часто бывает летом в Баварии, было дождливым. Она немного опоздала: вошла в часовню, засунув руки в карманы плаща, спокойно прошла к задним рядам и села, одна, в стороне ото всех. В первом ряду, усевшись рядком, собрались все его актрисы, те, кто следовал за ним, начиная с довольно жалких первых опытов в задних залах ресторанов и в небольших театриках, и не покидали до вершины его карьеры, премий, интервью, вспышек фотоаппаратов на ступенях Фестивального дворца в Каннах, Венеции, фотографий в журналах всего мира; там были и актеры, и режиссеры, полным-полно журналистов и фотокорреспондентов, которые толпились на улице. Прямо перед ней, на небольшом возвышении стоял гроб, а вокруг – горы букетов, венки, ветки. В конце концов, там, в гробу, лежал ее муж! Ее бывший муж, если точнее, но он-то всегда говорил: «Ты навсегда моя жена перед Богом». И отправил за ней двух своих приспешников, чтобы похитили и вернули в Германию. И она должна была прятаться и провести в шкафу несколько часов!
И это все был один и тот же человек, который, если не находил того, что искал, – он даже один раз связался с неким «Рамзесом» – отправлялся клеить мальчиков в подвалы ресторанов, парижские сауны, искал там экзотических встреч, чаще всего с арабами. В этом, правда, тоже что-то было! Сразу же после таких походов он назначал ей любовные свидания. Извращение? Или желание зачеркнуть предыдущее?
Да, собрались все, как на премьеру: его актрисы, его женщины, потому что все так или иначе были влюблены в него. Впрочем, он мог соблазнить кого угодно, мужчину, женщину. И, кроме того, все эти женщины у него обретали дар речи, начинали двигаться, оживать, даже говорили иногда нечто пикантное, смешное, он управлял ими, как хороший кукловод, без которого они так и оставались бы мазохистками, пребывающими не у дел в ожидании своего хозяина, но он их выбрал и сделал это именно из-за их смехотворного чванства, из-за их напускной слащавости, деланно трагического, слишком уверенного вида – по problem, все сделаем, какие могут быть вопросы, главное – карьера, а внутри – холод и расчет – немецкая женщина послевоенного периода, Германия, с которой он безостановочно сводил счеты. Но свела их с ним она. Доказательство: он был там, где сейчас был, и поимели в конце концов они его! Дрессировщик пал первым. Германию, мир, он видел, как огромный стеклянный зверинец. А он в нем был дрессировщиком. «Дамы и господа… Meine Damen und Herren…», и сам на арене, Господин сардоническая честность номер 1. На счет раз он рядил своих монстров во все цвета, в самые что ни на есть льстивые одежды, расцвечивал их, разукрашивал. Смотрите, такие же люди, как вы и я, только лучше. Публика не выдерживала соблазна. На счет два он поворачивался к залу, маски падали: «Вуаля! Видите, вот она, Германия, женщины, мир! Вуаля!» Монстры, неестественные отношения, хозяин и раб, насилие, право сильного – сплошной свинарник. «А ты сам?» – всегда спрашивала его, улыбаясь, Ингрид. «Я? Суперсвинья! Из всех свиней свинья! Das Ьberschwein! Главная свинья!»
Церебральное животное, он довел свое алхимическое произведение до Великого Делания в черном, потом, почувствовав отвращение к предмету собственного творения, пожертвовал ему свою шкуру. Все закончилось линькой, и где оказался укротитель? В шкуре твари! Это последний номер – гротеск! Был такой плохой детектив, где он играл роль сыскаря, фильм назывался «Камикадзе»: он разыскивает всякое ворье на непонятно где существующем тридцать первом этаже, которого, может, и вообще не существует. Этот фильм серии Z стал, можно сказать, притчей о его жизни. Он носил в нем костюм из леопардовой ткани, и шляпа такая же, и трусы, даже сиденья в машине… И самое главное, он настаивал на том, чтобы Ингрид, когда они виделись в последний раз, этот фильм посмотрела! Камикадзе?! Он им и был, из-за отвращения ко всему, в конце – и к себе самому. Ну так вот, в конце концов укротитель сам становится леопардом, искусственным леопардом, камикадзе в нейлоновой леопардовой шкуре.
Мазар тоже был камикадзе, но его последняя продукция называлась «Дагобер», рассеянный король, который в песенке надевал наизнанку штаны; он думал все изменить этим фильмом и тоже хотел во что бы то ни стало, чтобы они посмотрели это его идиотское творение, куда он вложил свои последние копейки. Они смотрели «Да-гобера» в штанах наизнанку на видео в каком-то домишке на авеню Сюффрен. Мазар не отставал, было очень поздно, и через десять минут Шарль не выдержал: «Чао! Я пошел», и Мазар в час ночи, в длинных облегающих брюках, в которых обожал повсюду появляться, бросился за ним во двор: «Шарль… Шарль, зараза, ты ничего не понял! Черт возьми, Шарль… чертов еврей!» Дагобер становился радиоактивным и в конце концов распадался на части! Так оказалось надо, чтобы эти два монстра, которые единовластно царили над своими подданными, закончили, и быстро, в роли шутов: теперь укротитель отправлялся приветствовать шута!
Ladies and gentlemen, дамы и господа, meine Damen und meine Herren, аплодисменты, пожалуйста! В этом последнем проходном номере перед финальным выходом, самый шик!
И самое смешное, что все эти королевы-матери, славные «наследницы» собрались вместе. Его актрисы! Они стояли в рядок все три, держась за руки, сели-встали, – группа в черном и в обнимку, они были разного роста, и это немного напоминало розыгрыш, не было единого звучания, а им, этим осененным трауром M?dchen, предписывалось подниматься в едином порыве. Они были прямыми как палки, деревянными – полная противоположность ему, который мог быть гибким, подвижным, если только внезапно не каменел, как это с ним часто случалось в последнее время.
Среди них была и та, что лила горькие слезы и надиралась вместе с остальными, когда Wunderkind женился на Ингрид: климактерическая Сара Бернар, трагический вид, которым кичатся, скованность в движениях, особенно локти и коленки, торчащие, как у «дебютанток» лопатки, – этакая девица голубых кровей. Жила она одна в квартире вместе с петухом!
«Он понимает все, что я ему говорю, между нами истинное взаимопонимание. Когда я постукиваю ложечкой по яйцу всмятку за утренним завтраком, он кричит «Кукареку!» (по-немецки – кикирики).
Немецкие и французские петухи кричат на разный манер, так же, как и коровы: они там не делают «му-у!», кошки же мяучат одинаково, волк воет тоже одинаково и во Франции, и в Германии, собаки тоже: «мяу-мяу», «у! у! у!», «гав! гав! гав!».
«Петух, – продолжала его обладательница, – символизирует пять добродетелей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67