Изредка в сумраке мелькала ее тень, все остальное время слышались только удары крыльев.
– Старик ждал прибытия корабля «Сфинкс». Говорил, что пока корабль не приплывет, он не выйдет из маяка. Но «Сфинкс» прибыл на сотню лет раньше и затонул возле берега. Спасшиеся с него моряки основали деревню.
У Наума сбилось дыхание. Нелегко одновременно рассказывать и подниматься по лестнице. Меня обрадовала его одышка, за которую я был благодарен этим ступенькам – пусть бы они никогда не кончались.
– Однажды старик зажег весь свет, как он обещал сделать, когда придет корабль. Люди смотрели на море: корабля не было. Позвали старика, но он не ответил. Он был мертв. С тех пор маяк больше не зажигали, и он пустует. Шофер мне сказал, что он своими глазами видел, как маяк посылал сигнал в ночь, но тут же гас.
Мы поднялись наверх. У меня замерзли руки. В молчании мы смотрели на темное море.
– Мне хотелось бы верить в призраков, – вдруг сказал Наум. – Не в тех спиритических призраков, которые гасят лампы, топают ногами по полу и разговаривают утробными голосами, нет – в других. Которые являются чистым вымыслом и никогда не появляются.
Я посмотрел вниз. Я представил себе прыжок, краткий полет с разведенными, как крылья, руками, падение на камни. Наум говорил о нетипичных призраках, о старике с маяка что не имело ничего общего с нами; я предпочел вернуть его на грешную землю.
– Наум. Почему Валнер покончил с собой?
– Откуда мне знать?
– А я думаю, что ты знаешь. Кун мне говорил, что кто-то настаивал на его участии в этом конгрессе. Сегодня я снова спросил Куна. Он признался, что это был ты.
Он с раздражением посмотрел на меня.
– Мы переписывались. Иногда оказывались в одних и тех же местах. Старик казался мне симпатичным, но я не видел его уже несколько месяцев, и меня даже не было здесь, когда он умер.
Над горизонтом показалась сеть лучей, осветивших лицо Анны. Я не хотел ее видеть; мне хотелось, чтобы все оставалось в тени, мне хотелось уйти отсюда.
Скрипнула дверь маяка.
– Там, внизу, кто-то есть, – сказал Наум.
Мне вдруг захотелось оказаться в полной темноте. Анна сказала, что замерзла; Наум протянул ей свои перчатки. Это была пара перчаток из черной кожи, и они сохранили форму рук, с которых их только что сняли; Анна надела перчатки, еще хранившие тепло рук Наума.
Мы начали спускаться по лестнице, в то время как тот, Другой, смотрел на нас снизу – невидимый, как та птица, что билась о стены строения, уже отчаявшись вырваться на волю.
Наум заговорил громким голосом. Никто не ответил.
– Никого нет, – сказала Анна. – Да и не может быть.
– Наверное, это твой призрак, Наум.
– Кто?
– Зуньига, который преследует тебя повсюду.
В сумраке я не видел лица Наума, но когда он взял меня за руку, приглашая спуститься, я почувствовал, что его рука дрожит.
Несколько секунд спустя задергалась веревка, к которой было привязано ведро.
– Все-таки там кто-то есть, и он хочет нас запугать, – сказал я.
Веревка оборвалась. Я услышал жужжание блока, а потом – грохот упавшего на пол ведра.
XX
Едва мы закрыли дверь маяка, как ледяной шквал возвестил о начале ненастья. Мы побежали по направлению к гостинице. Море билось о стену водорослей, угрожая разнести ее в пух и прах. Вдалеке светился отель: под дождем все предметы кажутся дальше, чем на самом деле.
Переводчики сидели в ресторане за длинным обеденным столом, закусывали хлебом с маслом и явно скучали.
– Похоже, что твоя куртка не заменяет плащ, – сказал Васкес, который сидел за отдельным столиком и раскладывал пасьянс. Я повесил свою куртку рядом с радиатором и поднялся к себе, чтобы переодеться в сухую одежду. По настоянию жены я привез с собой лишнюю пару брюк. Собираясь в поездку, я не предвидел возможность ливня – она мне казалась не более вероятной, чем полное солнечное затмение.
Я уселся рядом с Васкесом.
– Чем закончились дебаты?
– Тем, что нужно переводить романы, главные герои которых – глухонемые грабители, чтобы избежать проблем, связанных с переводом диалогов. Вы правильно сделали, что не пришли, я чуть не умер со скуки.
– Я думал, что говорить будете только вы.
– Ну да, говорил только я, но мне все равно было скучно.
Он забыл обо мне, разглядывая свои карты. Я хотел ему подсказать, но Васкес опередил меня:
– Ничего не говорите, я терпеть не могу, чтобы кто-то подсказывал, когда я раскладываю пасьянс. Это мой маленький порок.
– Только не говорите, что у вас нет других.
Он не смог продолжать свое занятие. Смешал карты и протянул мне колоду.
– Сыграем?
– Я не люблю играть в карты.
– Пасьянс – это не игра в карты. Это головоломка. Нужно разложить по своим местам находящиеся в беспорядке предметы.
– Как вы считаете, что так напугало пациента Бланеса?
– Если бы это был эпизод из полицейского романа, я бы сказал, что он нашел смысл там, где для других его не было.
– Но точно ли в словах Зуньиги был какой-то ужасный смысл, а не что-то другое? Зуньига с Мигелем не были даже знакомы, почему же он так испугался?
– В лучшем случае ужасный смысл заключался не в его словах, а в том, как он это обставил. Представьте себе, что я вам сказал, что здесь, среди нас, есть убийца, который швыряет карту к ногам человека, которого он сейчас убьет. А потом кто-нибудь подходит к вам и бросает карту. Карта может быть любой. – Он достал из колоды туза червей. – Если у этой сцены будет случайный свидетель, который заметит ваш ужас, он спросит себя: а что ужасного в тузе червей? Ваш страх вызвало предварительное сообщение, а не карта сама по себе.
– Меня это не убедило, – сказал я.
– Загадки служат для того, чтобы дать нам тему для разговоров, а не для того, чтобы не искать их решения. Если человек знает, как вести себя, пока не подадут обед, и умеет поддерживать беседу за десертом, его жизнь удалась.
Все уже собрались за столом. Мы устроились на свободных местах. Полчаса спустя мы покончили с кулебякой и стали ждать жареного барашка. Рядом со мной сидела Анна. Она поменяла свой вымокший пуловер на другой – лазурного цвета. Она высушила волосы и стянула их желтой лентой.
– Как прекрасно это мгновение, миг перед началом чревоугодия, – сказал мне Васкес. – Потом наступают пресыщение, несварение желудка и раскаяние.
С классическим равнодушием к еде, свойственным некоторым женщинам, Анна поднялась из-за стола, когда подавали барашка. Я спросил, куда она идет.
– Хочу навестить Рину.
Она позвонила по телефону со стойки консьержа. Через пару секунд она повесила трубку и попросила консьержа позвать Рауача. За Анной следил только я; остальные беседовали – и разговор становился все громче и оживленнее по мере того, как опустошались бутылки. Во время ужина с большим числом приглашенных часто случается, что ты вдруг понимаешь, что разговор умолк;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– Старик ждал прибытия корабля «Сфинкс». Говорил, что пока корабль не приплывет, он не выйдет из маяка. Но «Сфинкс» прибыл на сотню лет раньше и затонул возле берега. Спасшиеся с него моряки основали деревню.
У Наума сбилось дыхание. Нелегко одновременно рассказывать и подниматься по лестнице. Меня обрадовала его одышка, за которую я был благодарен этим ступенькам – пусть бы они никогда не кончались.
– Однажды старик зажег весь свет, как он обещал сделать, когда придет корабль. Люди смотрели на море: корабля не было. Позвали старика, но он не ответил. Он был мертв. С тех пор маяк больше не зажигали, и он пустует. Шофер мне сказал, что он своими глазами видел, как маяк посылал сигнал в ночь, но тут же гас.
Мы поднялись наверх. У меня замерзли руки. В молчании мы смотрели на темное море.
– Мне хотелось бы верить в призраков, – вдруг сказал Наум. – Не в тех спиритических призраков, которые гасят лампы, топают ногами по полу и разговаривают утробными голосами, нет – в других. Которые являются чистым вымыслом и никогда не появляются.
Я посмотрел вниз. Я представил себе прыжок, краткий полет с разведенными, как крылья, руками, падение на камни. Наум говорил о нетипичных призраках, о старике с маяка что не имело ничего общего с нами; я предпочел вернуть его на грешную землю.
– Наум. Почему Валнер покончил с собой?
– Откуда мне знать?
– А я думаю, что ты знаешь. Кун мне говорил, что кто-то настаивал на его участии в этом конгрессе. Сегодня я снова спросил Куна. Он признался, что это был ты.
Он с раздражением посмотрел на меня.
– Мы переписывались. Иногда оказывались в одних и тех же местах. Старик казался мне симпатичным, но я не видел его уже несколько месяцев, и меня даже не было здесь, когда он умер.
Над горизонтом показалась сеть лучей, осветивших лицо Анны. Я не хотел ее видеть; мне хотелось, чтобы все оставалось в тени, мне хотелось уйти отсюда.
Скрипнула дверь маяка.
– Там, внизу, кто-то есть, – сказал Наум.
Мне вдруг захотелось оказаться в полной темноте. Анна сказала, что замерзла; Наум протянул ей свои перчатки. Это была пара перчаток из черной кожи, и они сохранили форму рук, с которых их только что сняли; Анна надела перчатки, еще хранившие тепло рук Наума.
Мы начали спускаться по лестнице, в то время как тот, Другой, смотрел на нас снизу – невидимый, как та птица, что билась о стены строения, уже отчаявшись вырваться на волю.
Наум заговорил громким голосом. Никто не ответил.
– Никого нет, – сказала Анна. – Да и не может быть.
– Наверное, это твой призрак, Наум.
– Кто?
– Зуньига, который преследует тебя повсюду.
В сумраке я не видел лица Наума, но когда он взял меня за руку, приглашая спуститься, я почувствовал, что его рука дрожит.
Несколько секунд спустя задергалась веревка, к которой было привязано ведро.
– Все-таки там кто-то есть, и он хочет нас запугать, – сказал я.
Веревка оборвалась. Я услышал жужжание блока, а потом – грохот упавшего на пол ведра.
XX
Едва мы закрыли дверь маяка, как ледяной шквал возвестил о начале ненастья. Мы побежали по направлению к гостинице. Море билось о стену водорослей, угрожая разнести ее в пух и прах. Вдалеке светился отель: под дождем все предметы кажутся дальше, чем на самом деле.
Переводчики сидели в ресторане за длинным обеденным столом, закусывали хлебом с маслом и явно скучали.
– Похоже, что твоя куртка не заменяет плащ, – сказал Васкес, который сидел за отдельным столиком и раскладывал пасьянс. Я повесил свою куртку рядом с радиатором и поднялся к себе, чтобы переодеться в сухую одежду. По настоянию жены я привез с собой лишнюю пару брюк. Собираясь в поездку, я не предвидел возможность ливня – она мне казалась не более вероятной, чем полное солнечное затмение.
Я уселся рядом с Васкесом.
– Чем закончились дебаты?
– Тем, что нужно переводить романы, главные герои которых – глухонемые грабители, чтобы избежать проблем, связанных с переводом диалогов. Вы правильно сделали, что не пришли, я чуть не умер со скуки.
– Я думал, что говорить будете только вы.
– Ну да, говорил только я, но мне все равно было скучно.
Он забыл обо мне, разглядывая свои карты. Я хотел ему подсказать, но Васкес опередил меня:
– Ничего не говорите, я терпеть не могу, чтобы кто-то подсказывал, когда я раскладываю пасьянс. Это мой маленький порок.
– Только не говорите, что у вас нет других.
Он не смог продолжать свое занятие. Смешал карты и протянул мне колоду.
– Сыграем?
– Я не люблю играть в карты.
– Пасьянс – это не игра в карты. Это головоломка. Нужно разложить по своим местам находящиеся в беспорядке предметы.
– Как вы считаете, что так напугало пациента Бланеса?
– Если бы это был эпизод из полицейского романа, я бы сказал, что он нашел смысл там, где для других его не было.
– Но точно ли в словах Зуньиги был какой-то ужасный смысл, а не что-то другое? Зуньига с Мигелем не были даже знакомы, почему же он так испугался?
– В лучшем случае ужасный смысл заключался не в его словах, а в том, как он это обставил. Представьте себе, что я вам сказал, что здесь, среди нас, есть убийца, который швыряет карту к ногам человека, которого он сейчас убьет. А потом кто-нибудь подходит к вам и бросает карту. Карта может быть любой. – Он достал из колоды туза червей. – Если у этой сцены будет случайный свидетель, который заметит ваш ужас, он спросит себя: а что ужасного в тузе червей? Ваш страх вызвало предварительное сообщение, а не карта сама по себе.
– Меня это не убедило, – сказал я.
– Загадки служат для того, чтобы дать нам тему для разговоров, а не для того, чтобы не искать их решения. Если человек знает, как вести себя, пока не подадут обед, и умеет поддерживать беседу за десертом, его жизнь удалась.
Все уже собрались за столом. Мы устроились на свободных местах. Полчаса спустя мы покончили с кулебякой и стали ждать жареного барашка. Рядом со мной сидела Анна. Она поменяла свой вымокший пуловер на другой – лазурного цвета. Она высушила волосы и стянула их желтой лентой.
– Как прекрасно это мгновение, миг перед началом чревоугодия, – сказал мне Васкес. – Потом наступают пресыщение, несварение желудка и раскаяние.
С классическим равнодушием к еде, свойственным некоторым женщинам, Анна поднялась из-за стола, когда подавали барашка. Я спросил, куда она идет.
– Хочу навестить Рину.
Она позвонила по телефону со стойки консьержа. Через пару секунд она повесила трубку и попросила консьержа позвать Рауача. За Анной следил только я; остальные беседовали – и разговор становился все громче и оживленнее по мере того, как опустошались бутылки. Во время ужина с большим числом приглашенных часто случается, что ты вдруг понимаешь, что разговор умолк;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26