Клод Рейнс нам обоим нравился, и его было жаль, но что бедняге оставалось, как не разыграть роль, назначенную ему Беном Хехтом? Такая уж незадача, что он якшался с нацистами и до финальных титров дотянет навряд ли.
К тому времени натикало уже без четверти два, и мы оба подозревали, что, закрыв глаза, уснем довольно быстро.
– Погоди, – спохватилась Амариллис. – Пока не легли, хочу посмотреть на луну.
– А разве сегодня есть луна?
– Должна быть. Я ее чувствую, какая она полная и круглая и смотрит на нас сверху вниз. С балкона ее видно?
– Ну, зависит от того, восходит она или садится.
Я двинулся следом за Амариллис в студию, и мы вместе вышли на балкон. И в самом деле, по бледному небу плыла низко над пустырем полная луна, такая яркая и ясная, что еще чуть-чуть, и я различил бы кратеры. Я тоже почувствовал ее, ощутил ее токи, тягу растущего прилива.
– Есть! – воскликнула Амариллис, шлепнув ладонью по перилам, и мы спустились обратно в комнату.
– Можно я возьму твою зубную щетку? – попросила она.
– Буду только рад.
У меня имелись и новые зубные щетки про запас, но я не желал упускать ни малейшего проявления интимности. Потом я дал ей футболку – вместо ночной сорочки.
– А на ней ничего не сказано, – огорчилась Амариллис.
– Может, ей будет что порассказать нам завтра утром, – утешил я ее и тут сообразил, что забыл перестелить постель. Я полез было за свежими простынями, но Амариллис меня удержала.
– Лучше так, – сказала она. – Твой запах поможет мне войти в твой сон. Иди готовься, а потом я покажу тебе, с какого боку за это взяться.
Когда я постелил себе на диване в студии, Амариллис пришла и села рядом со мной. Мы были в одних футболках и панталонах; ее левая нога касалась моей правой.
– Наверное, будет проще, если ты воспользуешься какой-нибудь штуковиной, чтобы лучше сосредоточиться, – сказала она.
– Это какой?
Волоски на ее ноге золотились в свете лампы.
– Знаешь, как сделать ленту Мебиуса?
– Да.
– Сделай. Не слишком большую, с ползунком.
Я собрал, все что нужно, потом опять сел на диван и поставил правую ногу на место. Отрезал от листа желтой бумаги формата A4 полоску толщиной где-то в четверть дюйма. Надел на нее бумажный ползунок – такую скользящую петельку и пометил его красным крестом. Потом перекрутил длинную полоску, склеил концы, и лента Мебиуса с ползунком была готова.

– Отлично, – кивнула Амариллис. – Это переключатель для мозгов: остановит обычную суету-хлопоту и расчистит место для чего-то нового. Теперь я пойду к себе в постель, а ты ложись здесь. Смотри на ленту Мебиуса, води ползунок по кругу и мысленно двигайся сам вместе с ним. И при этом все время представляй себе меня, чтобы я втянулась в твой сон. Ничего такого особенного не надо, просто плыви вслед за ползунком, и все. Идет?
– Идет.
– У тебя получится. В тебе это есть, я чувствую. – И она подбодрила меня поцелуем – судьбоносным на все сто. – Увидимся во сне, – шепнула она.
– А что если один из нас заснет, а другой – еще нет?
– Если мы настроимся как следует, такого не случится. Положись на меня – уж чего-чего, а чудить я умею.
С тем она меня и оставила. Я принялся водить ползунком по ленте Мебиуса, вызывая в воображении лицо Амариллис. И вот я опять увидел ее вполоборота, увидел эту прелестную округлость щеки и, легонько придерживая ее перед мысленным взором, продолжал неотрывно следить глазами за красным крестиком ползунка. Я все водил и водил им по перекрученной петле и, не теряя из виду профиля Амариллис, смотрел, как поворачивается то одной, то другой стороной скользящий по ленте ползунок. Раз петля. Два петля. Три петля. Я закрыл глаза, и с каждым оборотом ползунка лицо ее проступало все ясней и ясней.
– Амариллис! – сказал я вслух. – «Бальзамическая»! Финнис-Омис!
Вдруг я почувствовал, что вот-вот отключусь, – но удержался. Голова моя внезапно… раздалась вширь, по-другому никак и не скажешь. Беспредельные просторы распахнулись со всех сторон. А затем она раздалась в длину: бесконечная даль протянулась передо мной, сжимаясь в точку на пределе, и такая же исчезающая в невидимой точке бесконечность простерлась позади. Желудок ринулся невесть куда, и я вслед за ним понесся на американских горках, то ухая в пропасть, то взмывая ввысь по нескончаемой петле, выворачиваясь наизнанку и пронизывая насквозь себя самого и всю составлявшую меня несметность: лица, позабытые давным-давно, голоса, которых мне больше никогда не услышать, вздохи любви и стоны досады, улицы ночи и дня под фонарями и лунами, в дожде и в тоске. Наконец меня вынесло обратно на широкий простор, и всё более или менее утихомирилось, так что я смог доплестись до ванной и дать желудку волю.
Обратно я вернулся совершенно измотанный, заснул и сразу очутился в Финнис-Омисском автобусе. Я поднимался по винтовой лесенке на второй этаж следом за Амариллис. Теперь она была в одной футболке, без панталон.
Она обернулась и улыбнулась мне сверху вниз:
– Ну, как тебе зазор?
– Просто здорово! Лучше не бывает. Но откуда такие словечки? Ты что, шотландка?
– Не торопись с выводами. А насчет зазоров, знаешь, не стоит произносить это слово на букву «с».
– На букву «с»? – Я, признаться, слушал ее вполуха.
– Ну, ты знаешь. Это то, где мы сейчас. Ну, что происходит, когда отрубаешься, а потом начинаются эти самые… быстрые движения глаз.
– А-а-а, ты имеешь в виду…
– Лучше не произносить это слово, а то тебе слишком быстро отсюда вытолкнет. Давай называть это зазором. Так ведь оно на самом деле и есть. Щелка, в которую подсматриваешь и видишь то да се. Понятно?
– Зазор – это еще и просвет.
– Ну да, и сквозь него видны всякие штуки. Короче, ты молодец. Ты все-таки попал в зазор и меня затащил. Но почему ты так долго возился? Трудно было?
– Проще простого. В следующий раз, думаю, быстрее получится.
– Вот билет, держи. Я, наверное, должна тебе сказать, что амариллис – это еще и род растений, к которому принадлежит белладонна.
– Это что – предостережение?
– А что, тебя это пугает?
– Нет. Если запахнет жареным, я всегда успею выскочить.
– Вижу, ты долго продержишься. Хорошо.
Тем временем мы уже поднялись куда выше обычного второго этажа: казалось, винтовая лестница в этой башне из бамбука и бумаги так никогда и не кончится. Автобус бесшумно катил вперед, мы все поднимались и поднимались, а бумага колыхалась на ветру, и наши тени вздымались и опадали в мерцающем свете свечей, раскачивающихся в бамбуковой люстре. От свечей и бамбука веяло Рождеством. До чего он все-таки хрупкий, этот автобус! Того и гляди перевернется и сгорит.
– Кто это там за тобой? – спросила Амариллис.
Я обернулся и увидел Гастингса – он пытался заглянуть из-за моей спины под футболку Амариллис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37