Я уперся ногой в его запрокинутое лицо и толкнул. Гастингс кубарем полетел вниз – с таким невероятным грохотом, что я невольно поглядел ему вслед и обнаружил, что, падая, он сшиб с лестницы еще человек пять. Громыхало довольно долго, но наконец снова стало тихо.
– Молодец, Питер, не теряешься, – похвалила меня Амариллис.
– Спасибо, но, когда я спихнул этого типа, он прихватил с собой еще нескольких. Надеюсь, они не ушиблись.
– Так им и надо. Раз они сюда попали, значит, не без умысла. Добра от них не жди.
– Откуда ты знаешь?
– Из опыта. Я этим маршрутом уже ездила.
– А этот, который шел прямо за мной? Он что тут делал?
– Эй, не забывай, чей это зазор. Избавиться от панталон – это твоя идея, и Гастингс – тоже.
– Ага, значит, вы с ним знакомы?
– Встречались несколько раз.
– Интересно, а почему ты его не выбрала в спутники. Или он исчерпал свою зазорливость и пришлось переключиться на меня?
– По-моему, автобус останавливается, – объявила Амариллис. – Отличный из тебя вышел зазорник! У меня так ни разу не получалось. Давай-ка сойдем, пока можно.
И мы двинулись обратно, вниз по лестнице. Амариллис держалась за мое плечо, и волны тепла от ее ладони пронизывали меня насквозь.
Мы вышли из автобуса в туманную мглу, темно было хоть глаз выколи, но я все-таки различил невдалеке громадину отеля «Медный». Больше не было ничего – только отель «Медный», сияющий в темноте, как маяк. Швейцар, эдакий пруссак с бычьей шеей, смахивал на Эриха фон Штрогейма. При виде Амариллис он приподнял свою медную каску и пожелал доброго вечера, а меня словно не заметил. Амариллис поздоровалась с ним и двинулась к стойке. «Номер триста восемнадцать», – сказала она. Рыжая девица молча вручила ей ключ.
– Ты здесь часто бываешь? – спросил я.
Амариллис обернулась ко мне. В глазах у нее стояли слезы.
– Пожалуйста, Питер, – прошептала она чуть слышно, – не обижай меня.
Несколько бесплатных статистов дожидались лифта вместе с нами, и среди них затесался мой дядя Стенли Диггс, с которым я не виделся с детства. Вид у него был, как у мужа, ускользнувшего из-под жениной опеки. Интересно, подумал я, а где же тетя Флоренс? На легкомысленный наряд Амариллис никто не обращал внимания. Мы смотрели, как движется вниз индикатор лифта; потом двери открылись и выпустили еще нескольких статистов и с ними – Ленор, одетую во что-то черное и обтягивающее. Она посмотрела прямо сквозь меня и прошла мимо, не проронив ни слова. Я глазам своим не поверил. А следом за ней вышла та старуха, выряженная черной кошкой. Она подняла правую руку, согнула большой и указательный пальцы колечком, поднесла к глазу и посмотрела на меня в дырочку, потом покачала головой и двинулась дальше.
– Что это еще за вечер воспоминаний? – растерялся я.
– Что? – переспросила Амариллис.
– Ничего, это я так, сам с собой.
– Ты, кажется, где-то очень далеко отсюда, – сказала она, – а мне нужно, чтобы ты был со мной. – Она взяла меня за руку, прильнула ко мне. – Понимаю, тебе это все кажется странным, но скажи, мы с тобой здесь вместе?
Я пытался сосредоточиться на ее словах, но мысленно все возвращался к дяде Стенли и к Ленор со старухой. Они-то что делают в отеле «Медный»? Я искоса взглянул на дядю Стенли, но он старательно избегал встречаться со мной глазами.
– Ну так как? – спросила Амариллис.
– Что – как?
– Мы с тобой здесь вместе?
– Где – здесь, Амариллис? Куда мы попали?
– Какая разница? Тебе что, всегда надо точно знать, что происходит?
Я на секунду задумался, всем телом вбирая ее тепло.
– Пожалуй, не обязательно. А насчет этого – да, мы с тобой здесь вместе.
«Интересно, а кто еще здесь вместе с нами?» – мелькнуло у меня в голове.
– Как это славно, Питер!
Ее лицо приблизилось к моему, и я вдруг заметил, что изможденной бледности и худобы, поразивших меня в том первом сновидении, как не бывало: теперь Амариллис была точно такая же, как в этом, как его… незазоре.
– Что славно? – спросил я.
– То, что есть. – И она зажала мне рот поцелуем, отчаянным, как мольба о спасении. Вкус ее губ был все тот же: согретая солнцем земляника, синее небо, воздушные змеи из далекого детства.
Мы вышли из лифта на третьем этаже, и дядя Стенли тоже. Он по-прежнему меня не узнавал, а впрочем, оно и неудивительно: когда мы с ним виделись в последний раз, я еще бегал в коротких штанишках. Он прошел за нами по коридору и остановился у триста семнадцатого номера, по соседству с нашим.
В триста восемнадцатом на окнах висели медно-рыжие шторы, а подушки кресел и покрывало на кровати были пронизаны медными нитями. Даже телевизор был медный, а на медных стенах красовались в медных рамах эстампы, изображавшие медные ключи, замки, дверные ручки и прочую медную дребедень. Голая, наглая медь сияла отовсюду, бесстыдно выставляясь напоказ. И кровать была медная, но матрас – настоящий. Амариллис пару раз подпрыгнула на нем и спросила:
– Посмотри, под нашей дверью никто не стоит?
Я открыл дверь и выглянул в коридор. Никого не было, но дверь триста семнадцатого щелкнула, закрываясь изнутри. Когда я обернулся, Амариллис уже снимала футболку. Как я мельком подметил еще в автобусе, под одеждой у нее скрывалось куда больше, чем казалось на сторонний взгляд. Скинув и свои тряпки, я заметил какую-то надпись на футболке Амариллис, брошенной на пол комком.
– Что там написано? – спросил я.
– «Извращения, да», – пробормотала она в ответ, приникая ко мне всем телом. Сквозь медную стену из триста семнадцатого доносились смешки и ритмичные стоны матраса.
14. Стрела памяти
Стрела Времени, говорят, – штука однонаправленная. По крайней мере, я так, и не нашел способа развернуть ее в обратную сторону, чтобы исправить свои поступки и их последствия. Но стрела Памяти, как стрелка компаса, поднесенного слишком близко к магниту, вертится во все стороны. А на улицах Бывшего магнитов больше, чем выбоин. Сожалениями зовутся одни; другие – Стыдом, Сумасбродством, Скорбью; выбор у меня богатый. Конечно, попадаются среди этих магнитов и Удовольствие, и даже Счастье, но на них стрела Памяти куда реже замедляет свой бег.
Это вам предостережение: читая мою повесть, имейте в виду, что я – вовсе не безучастный сочинитель, хладнокровно выстраивающий сюжет; нет, ничуть не бывало. Я увяз в этих чудесах не то что по горло – по самые уши и просто рассказываю обо всем как умею. Люди не раскрываются друг перед другом сразу, как только завяжут знакомство; вот так же и я храню кое-что про запас, кое о чем умалчиваю… короче, не ждите, что я с ходу возьму и выложу вам всю подноготную. Нравится – оставайтесь, буду только рад; не нравится – идите себе с Богом. Или с чем еще вы там ходите.
Под утесами мыса Бичи-Хэд, далеко-далеко внизу, расстилалось море, рябое и серое, такое неповоротливое издали, точно вязкая овсянка, колышущаяся мелкой ленивой зыбью у подножья скал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Молодец, Питер, не теряешься, – похвалила меня Амариллис.
– Спасибо, но, когда я спихнул этого типа, он прихватил с собой еще нескольких. Надеюсь, они не ушиблись.
– Так им и надо. Раз они сюда попали, значит, не без умысла. Добра от них не жди.
– Откуда ты знаешь?
– Из опыта. Я этим маршрутом уже ездила.
– А этот, который шел прямо за мной? Он что тут делал?
– Эй, не забывай, чей это зазор. Избавиться от панталон – это твоя идея, и Гастингс – тоже.
– Ага, значит, вы с ним знакомы?
– Встречались несколько раз.
– Интересно, а почему ты его не выбрала в спутники. Или он исчерпал свою зазорливость и пришлось переключиться на меня?
– По-моему, автобус останавливается, – объявила Амариллис. – Отличный из тебя вышел зазорник! У меня так ни разу не получалось. Давай-ка сойдем, пока можно.
И мы двинулись обратно, вниз по лестнице. Амариллис держалась за мое плечо, и волны тепла от ее ладони пронизывали меня насквозь.
Мы вышли из автобуса в туманную мглу, темно было хоть глаз выколи, но я все-таки различил невдалеке громадину отеля «Медный». Больше не было ничего – только отель «Медный», сияющий в темноте, как маяк. Швейцар, эдакий пруссак с бычьей шеей, смахивал на Эриха фон Штрогейма. При виде Амариллис он приподнял свою медную каску и пожелал доброго вечера, а меня словно не заметил. Амариллис поздоровалась с ним и двинулась к стойке. «Номер триста восемнадцать», – сказала она. Рыжая девица молча вручила ей ключ.
– Ты здесь часто бываешь? – спросил я.
Амариллис обернулась ко мне. В глазах у нее стояли слезы.
– Пожалуйста, Питер, – прошептала она чуть слышно, – не обижай меня.
Несколько бесплатных статистов дожидались лифта вместе с нами, и среди них затесался мой дядя Стенли Диггс, с которым я не виделся с детства. Вид у него был, как у мужа, ускользнувшего из-под жениной опеки. Интересно, подумал я, а где же тетя Флоренс? На легкомысленный наряд Амариллис никто не обращал внимания. Мы смотрели, как движется вниз индикатор лифта; потом двери открылись и выпустили еще нескольких статистов и с ними – Ленор, одетую во что-то черное и обтягивающее. Она посмотрела прямо сквозь меня и прошла мимо, не проронив ни слова. Я глазам своим не поверил. А следом за ней вышла та старуха, выряженная черной кошкой. Она подняла правую руку, согнула большой и указательный пальцы колечком, поднесла к глазу и посмотрела на меня в дырочку, потом покачала головой и двинулась дальше.
– Что это еще за вечер воспоминаний? – растерялся я.
– Что? – переспросила Амариллис.
– Ничего, это я так, сам с собой.
– Ты, кажется, где-то очень далеко отсюда, – сказала она, – а мне нужно, чтобы ты был со мной. – Она взяла меня за руку, прильнула ко мне. – Понимаю, тебе это все кажется странным, но скажи, мы с тобой здесь вместе?
Я пытался сосредоточиться на ее словах, но мысленно все возвращался к дяде Стенли и к Ленор со старухой. Они-то что делают в отеле «Медный»? Я искоса взглянул на дядю Стенли, но он старательно избегал встречаться со мной глазами.
– Ну так как? – спросила Амариллис.
– Что – как?
– Мы с тобой здесь вместе?
– Где – здесь, Амариллис? Куда мы попали?
– Какая разница? Тебе что, всегда надо точно знать, что происходит?
Я на секунду задумался, всем телом вбирая ее тепло.
– Пожалуй, не обязательно. А насчет этого – да, мы с тобой здесь вместе.
«Интересно, а кто еще здесь вместе с нами?» – мелькнуло у меня в голове.
– Как это славно, Питер!
Ее лицо приблизилось к моему, и я вдруг заметил, что изможденной бледности и худобы, поразивших меня в том первом сновидении, как не бывало: теперь Амариллис была точно такая же, как в этом, как его… незазоре.
– Что славно? – спросил я.
– То, что есть. – И она зажала мне рот поцелуем, отчаянным, как мольба о спасении. Вкус ее губ был все тот же: согретая солнцем земляника, синее небо, воздушные змеи из далекого детства.
Мы вышли из лифта на третьем этаже, и дядя Стенли тоже. Он по-прежнему меня не узнавал, а впрочем, оно и неудивительно: когда мы с ним виделись в последний раз, я еще бегал в коротких штанишках. Он прошел за нами по коридору и остановился у триста семнадцатого номера, по соседству с нашим.
В триста восемнадцатом на окнах висели медно-рыжие шторы, а подушки кресел и покрывало на кровати были пронизаны медными нитями. Даже телевизор был медный, а на медных стенах красовались в медных рамах эстампы, изображавшие медные ключи, замки, дверные ручки и прочую медную дребедень. Голая, наглая медь сияла отовсюду, бесстыдно выставляясь напоказ. И кровать была медная, но матрас – настоящий. Амариллис пару раз подпрыгнула на нем и спросила:
– Посмотри, под нашей дверью никто не стоит?
Я открыл дверь и выглянул в коридор. Никого не было, но дверь триста семнадцатого щелкнула, закрываясь изнутри. Когда я обернулся, Амариллис уже снимала футболку. Как я мельком подметил еще в автобусе, под одеждой у нее скрывалось куда больше, чем казалось на сторонний взгляд. Скинув и свои тряпки, я заметил какую-то надпись на футболке Амариллис, брошенной на пол комком.
– Что там написано? – спросил я.
– «Извращения, да», – пробормотала она в ответ, приникая ко мне всем телом. Сквозь медную стену из триста семнадцатого доносились смешки и ритмичные стоны матраса.
14. Стрела памяти
Стрела Времени, говорят, – штука однонаправленная. По крайней мере, я так, и не нашел способа развернуть ее в обратную сторону, чтобы исправить свои поступки и их последствия. Но стрела Памяти, как стрелка компаса, поднесенного слишком близко к магниту, вертится во все стороны. А на улицах Бывшего магнитов больше, чем выбоин. Сожалениями зовутся одни; другие – Стыдом, Сумасбродством, Скорбью; выбор у меня богатый. Конечно, попадаются среди этих магнитов и Удовольствие, и даже Счастье, но на них стрела Памяти куда реже замедляет свой бег.
Это вам предостережение: читая мою повесть, имейте в виду, что я – вовсе не безучастный сочинитель, хладнокровно выстраивающий сюжет; нет, ничуть не бывало. Я увяз в этих чудесах не то что по горло – по самые уши и просто рассказываю обо всем как умею. Люди не раскрываются друг перед другом сразу, как только завяжут знакомство; вот так же и я храню кое-что про запас, кое о чем умалчиваю… короче, не ждите, что я с ходу возьму и выложу вам всю подноготную. Нравится – оставайтесь, буду только рад; не нравится – идите себе с Богом. Или с чем еще вы там ходите.
Под утесами мыса Бичи-Хэд, далеко-далеко внизу, расстилалось море, рябое и серое, такое неповоротливое издали, точно вязкая овсянка, колышущаяся мелкой ленивой зыбью у подножья скал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37