Бахман обиженно надулся и пол-лиги честно молчал, но потом не выдержал и снова принялся нести всякий вздор, — такая уж у него была натура. Впрочем, бежал он уверенно, и дорогу, похоже, знал. Ругаясь про себя на словоохотливого поэта, Конан решил пока не прибегать к суровым мерам и старался не слушать его неугомонной болтовни. Когда дорога позволяла, он садился верхом на иноходца, к огромному неудовольствию певца. Но сколько бы тот ни причитал, жалуясь на свои избитые ноги, Конан оставался глух и равнодушен к его слезным мольбам.
Бахман шипел и ругался, но даже при всем своем поэтическом даровании не находил нужных слов, чтоб достучаться до милосердия варвара. Так они шли целый день. А на ночь Конан снова связал певца, разразившегося целым потоком брани, который даже киммерийца привел в восхищение. Этим воришка заслужил себе ужин и немного успокоился, смирившись со своим положением.
Утром они продолжили путь. Снежная вершина Ароват маячила впереди, и Конан не сомневался, что идут они верной дорогой. С лесистого отрога открывался вид на перевал, и Бахман уверял киммерийца, что, миновав его, они ступят в долину Ильбарса.
Певец действительно знал горы и из тысячи козьих троп всегда выбирал самую торную, где даже конь не чувствовал страха. Конан радовался в душе, что судьба послала ему столь ценного проводника. Подумаешь, беда, что он поэт — у всех есть свои недостатки… Бахман торопил, чтобы подняться на перевал еще засветло и иметь время спуститься в долину, — лучше провести ночь в лесу, а не студить кости на холодных камнях. Конан с ним согласился и подхлестнул коня. Он даже позволил поэту бежать с собой рядом, держась за стремя.
Но когда они достигли вершины и Конан окинул взглядом раскинувшуюся перед ним зеленую долину, лицо киммерийца окаменело, и он сурово посмотрел на поэта. Долина была восхитительна, разбитая на аккуратные квадраты возделанных полей и садов, с системой оросительных каналов, с террасами виноградников, взбегающих вверх по склонам, выше которых шли радующие глаз своей зеленью пастбища. Три крупных деревни насчитал киммериец и еще какие-то развалины в центре долины.
Ни о чем похожем Ракшаш его не предупреждал, да и реки Конан не видел, и быть ее здесь не могло. Вся долина, словно гигантский двор, была окружена неприступной стеною скал. Лишенная естественного стока, она давно превратилась бы в озеро.
— Куда ты меня привел, негодяй? — грозно спросил Конан, наезжая конем на поэта. — Где река?
— Клянусь своим талантом, река была! — слабо защищался Бахман.
— Ты обманул меня, сын овцы!
— Да разве бы я посмел!.. Ну, может, ошибся немного… Прекрасная долина, ничем не хуже той, что ты ищешь…
— Я раздавлю тебя, точно вошь! — стремительно выбросив вперед руку, Конан сграбастал поэта за горло.
— Как только эта мысль пришла тебе в голову?! — прохрипел тот. — Тебе эта ситуация ничего не напоминает?
Киммериец слегка усилил нажим.
— Отпусти меня, я все объясню! — задыхаясь завопил Бахман.
— Что ж, попытайся еще раз, — неохотно уступил варвар.
Вновь обретя под ногами твердую почву, поэт почувствовал себя увереннее.
— Разве я виноват, что эта долина лежит у нас на пути. Твоя — следующая. А в этой деревне я когда-то родился. Жаль было упускать такой случай… Давай здесь отдохнем, отъедимся. А до Ильбарса я тебя провожу, есть отсюда дорога. Отсохни мой язык, если я вру!
— Я сам его вырву, если все это очередная ложь. Хорошо, заночуем здесь. Но ты пойдешь с петлей на шее, как нашкодивший пес, пока еще чего-нибудь не выкинул.
Не бросая слов на ветер, Конан выполнил свое обещание и въехал в деревню, ведя Бахма-на на ремне, несмотря на протесты и крики последнего. Обычная горская деревушка — одноэтажные домики из грубого плитняка, плоские крыши, крытые валявшимся повсюду сланцем. Здесь высоко ценили каждый клочок плодородной земли, приспосабливая их под огороды. По улочкам бродили козы в сопровождении огромных мохнатых псов, недобро косившихся на чужака, но, видимо, настолько гордые своею работой, что не опускались до пустого лая. Поглазеть на киммерийца, казалось, высыпала вся деревушка.
Пока он с гордым видом ехал по улице на великолепном породистом жеребце в своих белоснежных одеждах, и вид имел весьма впечатляющий, толпа все пребывала и пребывала, люди о чем-то шептались и молча следовали за ним. Конан был тронут таким вниманием, но постоянно быть в центре всеобщего обозрения, в планы его не входило.
— Люди добрые, хватайте разбойника! — вдруг завопил Бахман, сочтя, что слушателей собралось достаточно. — Он поклялся убить меня!
Конан приготовился к худшему, но никто не обратил внимания на крики певца. Это обстоятельство удивило киммерийца, и он стал внимательнее прислушиваться к разговорам селян.
— Сияваш, Сияваш, — без конца повторяли они, показывая на Конана пальцами.
— Глядите — это же Сияваш — посланник Небес!
— Значит, Боги услышали наши молитвы!
— Конец нашим бедам!
— Он спасет нас!
— Помогите мне, почтеннейшие селяне! — надрывался между тем поэт. — Это же я, Бахман!
Вид у певца и в самом деле был, как у побитого пса; такого странного приема он явно не ждал, рассчитывая на поддержку и помощь односельчан. И сейчас, с мольбой и укором вглядываясь в знакомые с детства лица и не находя в них и тени сочувствия, он встречал лишь полные счастья и радости взгляды. Происходящее озадачило его не меньше, чем киммерийца.
— Прекрати визжать! — Конан дернул ремень, и петля на шее поэта затянулась туже. — Веди меня на постоялый двор!
— Здесь не было и нет постоялых дворов, — хитро прищурившись, отозвался Бахман. — Но, думаю, любой из этих людей сочтет за честь принять нас в своем доме, если я что-нибудь понимаю в происходящем.
Видно, дошлый бродяга и в самом деле уловил что-то в словах поселян, лишенных смысла с точки зрения варвара, и мгновенно сменил свою тактику.
— Люди! Люди! — надрывал он глотку. — Встречайте своего избавителя! Бесстрашный сын Богов Сияваш снова с нами! Это я, Бахман, подвергая свою жизнь смертельной опасности, привел его к вам!
Певец, как обезьянка на цепи бродячих циркачей, скакал вокруг Конана, размахивая руками, словно базарный торговец, расхваливающий свой товар. Варвар с жалостью посмотрел на него.
«Наверно, боги и солнце отняли у него разум. А ведь неплохой был парень…»
Вслух он попробовал успокоить Бахмана, придав голосу самый дружеский тон:
— Что за бред ты несешь? Кому принадлежит это дурацкое имя — Сияваш?
— Молчи, молчи, глупый варвар, — скороговоркой зашептал поэт, одновременно глупо улыбаясь толпе и заговорщически подмигивая Конану. — Иначе ты все испортишь. Следи за мной и делай, как я скажу!
Киммериец скорчил недовольную гримасу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Бахман шипел и ругался, но даже при всем своем поэтическом даровании не находил нужных слов, чтоб достучаться до милосердия варвара. Так они шли целый день. А на ночь Конан снова связал певца, разразившегося целым потоком брани, который даже киммерийца привел в восхищение. Этим воришка заслужил себе ужин и немного успокоился, смирившись со своим положением.
Утром они продолжили путь. Снежная вершина Ароват маячила впереди, и Конан не сомневался, что идут они верной дорогой. С лесистого отрога открывался вид на перевал, и Бахман уверял киммерийца, что, миновав его, они ступят в долину Ильбарса.
Певец действительно знал горы и из тысячи козьих троп всегда выбирал самую торную, где даже конь не чувствовал страха. Конан радовался в душе, что судьба послала ему столь ценного проводника. Подумаешь, беда, что он поэт — у всех есть свои недостатки… Бахман торопил, чтобы подняться на перевал еще засветло и иметь время спуститься в долину, — лучше провести ночь в лесу, а не студить кости на холодных камнях. Конан с ним согласился и подхлестнул коня. Он даже позволил поэту бежать с собой рядом, держась за стремя.
Но когда они достигли вершины и Конан окинул взглядом раскинувшуюся перед ним зеленую долину, лицо киммерийца окаменело, и он сурово посмотрел на поэта. Долина была восхитительна, разбитая на аккуратные квадраты возделанных полей и садов, с системой оросительных каналов, с террасами виноградников, взбегающих вверх по склонам, выше которых шли радующие глаз своей зеленью пастбища. Три крупных деревни насчитал киммериец и еще какие-то развалины в центре долины.
Ни о чем похожем Ракшаш его не предупреждал, да и реки Конан не видел, и быть ее здесь не могло. Вся долина, словно гигантский двор, была окружена неприступной стеною скал. Лишенная естественного стока, она давно превратилась бы в озеро.
— Куда ты меня привел, негодяй? — грозно спросил Конан, наезжая конем на поэта. — Где река?
— Клянусь своим талантом, река была! — слабо защищался Бахман.
— Ты обманул меня, сын овцы!
— Да разве бы я посмел!.. Ну, может, ошибся немного… Прекрасная долина, ничем не хуже той, что ты ищешь…
— Я раздавлю тебя, точно вошь! — стремительно выбросив вперед руку, Конан сграбастал поэта за горло.
— Как только эта мысль пришла тебе в голову?! — прохрипел тот. — Тебе эта ситуация ничего не напоминает?
Киммериец слегка усилил нажим.
— Отпусти меня, я все объясню! — задыхаясь завопил Бахман.
— Что ж, попытайся еще раз, — неохотно уступил варвар.
Вновь обретя под ногами твердую почву, поэт почувствовал себя увереннее.
— Разве я виноват, что эта долина лежит у нас на пути. Твоя — следующая. А в этой деревне я когда-то родился. Жаль было упускать такой случай… Давай здесь отдохнем, отъедимся. А до Ильбарса я тебя провожу, есть отсюда дорога. Отсохни мой язык, если я вру!
— Я сам его вырву, если все это очередная ложь. Хорошо, заночуем здесь. Но ты пойдешь с петлей на шее, как нашкодивший пес, пока еще чего-нибудь не выкинул.
Не бросая слов на ветер, Конан выполнил свое обещание и въехал в деревню, ведя Бахма-на на ремне, несмотря на протесты и крики последнего. Обычная горская деревушка — одноэтажные домики из грубого плитняка, плоские крыши, крытые валявшимся повсюду сланцем. Здесь высоко ценили каждый клочок плодородной земли, приспосабливая их под огороды. По улочкам бродили козы в сопровождении огромных мохнатых псов, недобро косившихся на чужака, но, видимо, настолько гордые своею работой, что не опускались до пустого лая. Поглазеть на киммерийца, казалось, высыпала вся деревушка.
Пока он с гордым видом ехал по улице на великолепном породистом жеребце в своих белоснежных одеждах, и вид имел весьма впечатляющий, толпа все пребывала и пребывала, люди о чем-то шептались и молча следовали за ним. Конан был тронут таким вниманием, но постоянно быть в центре всеобщего обозрения, в планы его не входило.
— Люди добрые, хватайте разбойника! — вдруг завопил Бахман, сочтя, что слушателей собралось достаточно. — Он поклялся убить меня!
Конан приготовился к худшему, но никто не обратил внимания на крики певца. Это обстоятельство удивило киммерийца, и он стал внимательнее прислушиваться к разговорам селян.
— Сияваш, Сияваш, — без конца повторяли они, показывая на Конана пальцами.
— Глядите — это же Сияваш — посланник Небес!
— Значит, Боги услышали наши молитвы!
— Конец нашим бедам!
— Он спасет нас!
— Помогите мне, почтеннейшие селяне! — надрывался между тем поэт. — Это же я, Бахман!
Вид у певца и в самом деле был, как у побитого пса; такого странного приема он явно не ждал, рассчитывая на поддержку и помощь односельчан. И сейчас, с мольбой и укором вглядываясь в знакомые с детства лица и не находя в них и тени сочувствия, он встречал лишь полные счастья и радости взгляды. Происходящее озадачило его не меньше, чем киммерийца.
— Прекрати визжать! — Конан дернул ремень, и петля на шее поэта затянулась туже. — Веди меня на постоялый двор!
— Здесь не было и нет постоялых дворов, — хитро прищурившись, отозвался Бахман. — Но, думаю, любой из этих людей сочтет за честь принять нас в своем доме, если я что-нибудь понимаю в происходящем.
Видно, дошлый бродяга и в самом деле уловил что-то в словах поселян, лишенных смысла с точки зрения варвара, и мгновенно сменил свою тактику.
— Люди! Люди! — надрывал он глотку. — Встречайте своего избавителя! Бесстрашный сын Богов Сияваш снова с нами! Это я, Бахман, подвергая свою жизнь смертельной опасности, привел его к вам!
Певец, как обезьянка на цепи бродячих циркачей, скакал вокруг Конана, размахивая руками, словно базарный торговец, расхваливающий свой товар. Варвар с жалостью посмотрел на него.
«Наверно, боги и солнце отняли у него разум. А ведь неплохой был парень…»
Вслух он попробовал успокоить Бахмана, придав голосу самый дружеский тон:
— Что за бред ты несешь? Кому принадлежит это дурацкое имя — Сияваш?
— Молчи, молчи, глупый варвар, — скороговоркой зашептал поэт, одновременно глупо улыбаясь толпе и заговорщически подмигивая Конану. — Иначе ты все испортишь. Следи за мной и делай, как я скажу!
Киммериец скорчил недовольную гримасу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14