— Непонятно, — произнесла она, думая о прочитанном.
Миновал еще один тревожный день. Наступала ночь, накрывая мир своим плащом. Мы шли в полумраке. Очутившись рядом с Аделой, я взял ее за руку. Нежная кожа ласково коснулась пальцев.
— Здорово, — шутливо сказал я.
— Здорово, — рассмеялась она.
Смуглое лицо и полные губы! Она подняла голову и посмотрела на меня мягким, бархатным взглядом. Проходя по опушке леса, мы всматриваемся в изрезанное нагорье, заросшее густой травой. Раскалившиеся под солнцем известковые глыбы. В лунном свете темнеют неглубокие пещеры в них. Год назад я работал здесь. Тогда был здесь весь мой взвод с отделенными Муратом и Войо. Мурат считался моим заместителем, и, каким бы скромным ни было мое положение в табели о рангах, я всегда знал, что мой отделенный придет на смену, если я погибну или что-либо случится. «А, может, кто-нибудь из них остался жив? — спрашивал я себя. — И бредет в одиночестве, подобно нам, или уже встретил наших?» Словно сквозь пелену тумана, вспомнилось, как они отступили и сразу после этого на гребне появились немцы.
Да, я знал здешние пещеры. В трех километрах отсюда среди голых скал, в зарослях кустарника, есть одна. Хорошая, просторная и надежная. С тех пор как попал сюда, я иногда вспоминал о ней.
Кривые сосны поднимались среди хвойной поросли известковых скал.
— Как у тебя расстреляли отца? — спросила Адела.
— Убили, как и многих других, —- ответил я. — Потом расстреляли мужа моей сестры. А отец не был социалистом.
— Звери! — вздохнула девушка.
Мы опять остановились. Адела первая села прямо передо мной, на тропинку, так чтобы я не мог пройти. Смотри-ка! Но в ее глазах ничего нельзя прочитать. Уже десять часов мы вместе, а я не в состоянии начать с нею какой-нибудь другой разговор, кроме как о войне.
Юбка ее задралась и открыла лунному свету ноги. Адела подвинулась. Серебристые блики переливались на ее одежде, подобно змеиной чешуе.
«Какая она непонятная! — подумал я, любуясь ею. — Сколько ни гадай, не догадаешься, что у нее на уме... Если она так небрежна, значит, замечает меня ровно столько, как и первого встречного». Это и унижает меня, и в то же время помимо моей воли сковывает мои поступки. Я боюсь, что сразу все разлетится вдребезги и что меня высмеют, прежде чем я что-нибудь предприму. Ночные птицы кричали над ущельями в скалах, на противоположной от нас стороне. Мертвенно бледный свет луны пробивался сквозь деревья над входом в пещеру. Вот так же будет эта луна озарять эти голые скалы, когда нас не будет на земле, как и пять тысяч лет назад.
«Если я прямо спрошу ее, как она ко мне относится, не будет ли ей это слишком обидно? А может, она меня так унизит, что лучше молчать?» Я тоже притворился равнодушным, надеясь, что в один прекрасный день она сама придет ко мне. Но будет ли это? И когда мы встретим наших?
Я давно уж не знал, что происходит в мире. Отшагал огромное расстояние от Сутьески и уже забыл, как колосится нива, забыл, как выглядит край, по которому иду. С тех пор как я потерял свой взвод, казалось, я потерял всякий интерес к жизни, и в глазах Аделы я, должно быть, выгляжу нулем. «Будь откровенен, Грабовац! — сказал я себе. — Ты ведь повсюду видишь только ее, а остальное тебе безразлично. Ты воевал походя. Для тебя это было так же естественно, как дышать...»
Почему и как это случилось — не знаю. Горечь поражения у Сутьески, потеря товарищей испепелили мне душу, и я не верил, что под слоем холодного пепла может вспыхнуть новое пламя. Она, должно быть, нисколько не красива. Но взгляд ее в это мгновение как будто говорил: «Ты думаешь купить меня жалостью?»
Сейчас ночь, и мы впервые будем одни целую ночь.
Разве ты не мужчина? Добейся, чтоб она сама стала твоей, словно она жена тебе, словно она твоя возлюбленная, чтоб она сама подошла к тебе и положила руки на плечи.
Подобно капитану, удачно проскочившему узкий пролив и вышедшему в открытое море на ненадежном корабле, меня охватило страшное беспокойство и неуверенность. Передо мной тоже был безбрежный простор и никакой надежды на пристань. Бескрайняя ночь накрыла нас своим плащом. Я не мог предугадать, как встретит меня рассвет. Так же, как днем, я робел перед Аделой.
Хорошо, когда она не глядит на меня. Ее обветренное, загорелое лицо темным пятном выделяется в лунном свете. Завитушки волос, кое-где посекшиеся, кажутся светло-серыми. О чем она думает? Играет сосновой веточкой, обрывает с нее иголки и про себя считает их. А поднимет глаза, они сверкнут, как у змеи. Но иногда они кажутся испуганными, как у зайца. В такие минуты я вынужден зажмуриваться.
— Как хорошо в этом краю! — говорит она.
«Я бы не сказал, что совсем хорошо, — возразил я про себя. — От того, что я чувствую к тебе, и от этой неопределенности мне совсем не хорошо. И кто знает, может, это не станет ясным до конца войны или даже вообще никогда не выяснится? Может быть, я никогда и не скажу тебе ничего...» Эта девушка, кажется, собрала в себе весь огонь этого мира. И это самое большее, что я-могу сказать ей. Достаточно сильно и страшно. Сколько раз на нашем пути я пытался приблизиться к ней и сколько раз меня обжигало это пламя?..
Если б сейчас появился мой взвод, как видение ада, я и то был бы увереннее в себе, чем в ее присутствии...
— Почему ты молчишь? — спросила Адела.
— Думаю.
— Странно бывает, когда мужчины молчат. От забот?
— У меня от злости.
— Ты часто злишься?
— Бывает.
— Ты мог бы простить, на кого злишься?
— Это зависит от вины.
— Если тот человек не совершил ничего, что невозможно исправить?
Что такое? Что, она шутит со мной?
Я пристально посмотрел на Аделу. Она выдержала мой взгляд, но, как всегда, в ее глазах я не прочитал ничего.
— Пойдем? — спросила она.
— Да.
Она встала. Стряхнула травинки с юбки. Подобно серне, пошла по каменной россыпи, да так грациозно, что невозможно оставаться спокойным, глядя на нее. «Ты грубый солдат, — упрекнул я себя. — Что ты возомнил о себе? Ты — самый обыкновенный негодяй, который старается воспользоваться ситуацией. Не глупи, Грабовац! Что сказали бы о тебе товарищи? Неужели для этого Минер оставил ее с тобой?..»
Мы шли к западу. Невдалеке виднелся сожженный дом Бойо. Год назад в этом самом доме я разговаривал со стариком. Он был настроен в нашу пользу и поддерживал социалистическую республику.
Это был крупный старик с белыми как лунь волосами. Морщинистый и загорелый. Встав со своего треножника, он приветливо встретил меня и Мурата. Во дворе заливалась собака.
— Ты должен сказать об этом, — обратилась к Бойо жена.
— Да, — ответил он. — Я скажу.
Я так никогда и не узнал, что он хотел сказать.
— Ну как вы? — начал он и, повернувшись ко мне, заметил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50