Немцы укрепились на Среняве, и город два дня и две ночи находился под артиллерийским обстрелом. На рассвете третьего дня загрохотали «катюши», и Красная Армия начала форсировать реку одновременно в двух местах — со стороны Бялой и поселка. В полдень первые советские танки вошли в город.
Алиция прямо из подвала помчалась к себе в поселок. Город, подожженный в последнюю минуту отступающими немцами, был в огне и дыму. Горели рынок, казармы, тюрьма и Огродовая улица, где помещалось гестапо. Был солнечный морозный день и ослепительно синее небо. Пожара никто не гасил: не было воды. Но почти все население высыпало на улицу. Всюду слышался плач. Взламывали и грабили магазины. Перед винным складом из разбитых бочек по водосточным желобам тек спирт, голубоватым ручейком заливая трупы двух голых немецких солдат. Крики пьяных смешивались с треском автоматов и сухим щелканьем одиночных выстрелов. Небо на западе сотрясалось от равномерного глухого грохота артиллерийской пальбы.
Эти события запечатлелись в памяти так же ярко, как и тот давний осенний день. Проходя по мосту через Сре-няву, Алиция всегда вспоминала, как советские солдаты не хотели пропускать ее на другой берег. С реки дул ледяной ветер. По главной улице непрерывным потоком шли танки, моторизованная пехота, мотоциклы, артиллерия. В конце концов выручило знание русского языка — ее пропустили. Среди грохота и скрежета металла она поднималась в гору, то и дело пускаясь бегом. Но солдаты на каждом шагу окликали ее и задерживали скрипел под ногами, а изо рта вырывались клубы. Там и сям на тротуаре валялись убитые лошади. Дальше дорогу перерезали опустевшие щели и противотанковые рвы. Когда она достигла первых домов, под ногами захрустело битое стекло. В воздухе тучей летали белые перья. Поодаль кто-то наяривал на гармошке плясовую. Потом наступила ночь.
Алиция заперлась у себя и забаррикадировалась, но ни на минуту не сомкнула глаз. Стекла были выбиты, и, несмотря на закрытые ставни, по комнатам гулял ветер. Зажечь свет она боялась. В дверь то и дело ломились солдаты. В темноте раздавались их крики и песни. Время от времени автоматные очереди врывались в тревожную ночь. Над городом стояло огромное зарево, и из его неподвижной глуби, словно со дна полыхающей ночи, доносился неумолчный гул орудий.
III
Стояли чудесные весенние дни. Нежно-зеленые деревья, окутанные белым облаком цветов и как бы парящие над землей, на первый взгляд скрывали следы разрушений. Но Алиция знала наперечет все раны своего дома. Она думала о нем, как о тяжелобольном человеке. Его некогда исправный, четко работавший организм разладился и нуждался теперь в заботливом и всестороннем лечении. Но денег не было — и ремонтом приходилось заниматься урывками.
Зимой в сильные морозы полопались водопроводные трубы. Вставить стекла было не на что. Дом не отапливался и весь пропитался сыростью. Требовалось немедленно исправить множество мелких повреждений. Крыша протекала, и у двух комнат наверху был нежилой вид. Снаружи стены были исцарапаны осколками снарядов, окна забиты фанерой, крыша разворочена — так плачевно выглядел этот когда-то чистенький и аккуратный дом!
Алиция целые дни проводила за ткацким станком, и, хотя спрос на домотканые изделия был большой, никак не могла свести концы с концами. По временам у нее опускались руки и не было ни сил, ни — самое страшное — желания бороться с охватывающим ее безразличием. До сих пор она жила в постоянном нервном напряжении, а теперь, когда не нужно было днем и ночью преодолевать страх, все чаще ощущала внутреннюю пустоту. Иногда ей становилось жутко, и тогда она, стряхнув с себя оцепенение, лихорадочно и торопливо начинала припоминать всякие дела и обязанности, ища в этом спасение. Но обязанностей и дел было не счесть, а сумасшедшая работа так изматывала, что ее охватывало отчаяние. К чему все это? Какая жизнь ждет их?
Правда, самое тяжелое позади, но теперь, на пороге новой жизни, оказалось, что годы войны опустошительным ураганом пронеслись в душе, измучили, задергали, пришибли и, словно не исчерпав своей разрушительной силы, перешагнули границу прошлых событий, отравляя будущее, надеждой на которое человек живет в самые тяжелые минуты.
Обойдя, как обычно, вокруг дома, Алиция постучала в дверь кухни. Звонок у парадного не работал, а стука тугая на ухо Розалия не могла услышать. Алиция все собиралась заказать побольше ключей от входной двери, но пока их было только два, и ими завладели сыновья.
Розалия открыла не сразу. Это была полная, шестидесятилетняя женщина с гладко прилизанными седыми волосами и маленькими глазками на большом красном лице. Как все глухие, она говорила очень громко.
— Приходил кто-нибудь?— спросила Алиция.
Оказалось, заходила жена майора, Станевич, знакомая Косецких еще по довоенным временам; с ней Алиция не раз ездила в деревню за продуктами.
— Давно?
— С час назад!— прокричала Розалия.— Сразу же ушла. Пан судья не принял ее.
Алиции неприятно было это слушать, но она вступилась за мужа:
— Он очень устал, ему нужно отдохнуть... Розалия пожала массивными плечами.
— А то как же! Разве я что говорю? Конечно, надо человеку отдохнуть.
Алиция прошла в холл. Там было пусто, темно и неуютно. Розалия последовала за ней.
— А больше никого не было?
— Фабианский сверток с шерстью принес.
— Принес?— обрадовалась Алиция.— Вот хорошо! Где же он?
— Ушел.
— - Я не про Фабианского спрашиваю, а про шерсть.
— А я почем знаю? — рассердилась прислуга.— Унес с собой.
— Как это унес?
— А так. Сказал, что без денег не оставит. Алиция пришла в отчаяние.
— Боже, что за человек! Ведь мы всегда платим сразу.
— Я ему то же самое говорила.
— А он?
— Сказал, раз вас дома нет, он не может оставит» шерсть, ему срочно нужны деньги.
— Ах, боже мой!— огорчилась Алиция.— Теперь так трудно с шерстью...
— Он сказал, что дома у него еще есть. Только дороже. По три тысячи.
Алиция задумалась.
— Ничего не поделаешь, придется взять. Только нельзя откладывать, завтра она может еще подорожать.
— А как же. Он сам это сказал.
— Прямо так и сказал? Ну что за человек!— Вдруг ее охватило нетерпение.— Розалия, ступайте к Фабианскому, да поскорей.
— Ладно. А не ветрено?
— Ну какой сейчас ветер? Такая теплынь на дворе... Вы собирайтесь, а я принесу деньги.
Она прошла в спальню.
До войны спальня Косецких помещалась наверху, но так как крыша протекала, пришлось перебраться вниз вместе с оставшейся после немцев мебелью. Эта мебель не давала Алиции покоя. Занявший в свое время виллу Косецких начальник по найму рабочих, одержимый, как и большинство гитлеровцев, манией все переделывать на свой лад, обставил дом по собственному вкусу, который оставлял желать лучшего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Алиция прямо из подвала помчалась к себе в поселок. Город, подожженный в последнюю минуту отступающими немцами, был в огне и дыму. Горели рынок, казармы, тюрьма и Огродовая улица, где помещалось гестапо. Был солнечный морозный день и ослепительно синее небо. Пожара никто не гасил: не было воды. Но почти все население высыпало на улицу. Всюду слышался плач. Взламывали и грабили магазины. Перед винным складом из разбитых бочек по водосточным желобам тек спирт, голубоватым ручейком заливая трупы двух голых немецких солдат. Крики пьяных смешивались с треском автоматов и сухим щелканьем одиночных выстрелов. Небо на западе сотрясалось от равномерного глухого грохота артиллерийской пальбы.
Эти события запечатлелись в памяти так же ярко, как и тот давний осенний день. Проходя по мосту через Сре-няву, Алиция всегда вспоминала, как советские солдаты не хотели пропускать ее на другой берег. С реки дул ледяной ветер. По главной улице непрерывным потоком шли танки, моторизованная пехота, мотоциклы, артиллерия. В конце концов выручило знание русского языка — ее пропустили. Среди грохота и скрежета металла она поднималась в гору, то и дело пускаясь бегом. Но солдаты на каждом шагу окликали ее и задерживали скрипел под ногами, а изо рта вырывались клубы. Там и сям на тротуаре валялись убитые лошади. Дальше дорогу перерезали опустевшие щели и противотанковые рвы. Когда она достигла первых домов, под ногами захрустело битое стекло. В воздухе тучей летали белые перья. Поодаль кто-то наяривал на гармошке плясовую. Потом наступила ночь.
Алиция заперлась у себя и забаррикадировалась, но ни на минуту не сомкнула глаз. Стекла были выбиты, и, несмотря на закрытые ставни, по комнатам гулял ветер. Зажечь свет она боялась. В дверь то и дело ломились солдаты. В темноте раздавались их крики и песни. Время от времени автоматные очереди врывались в тревожную ночь. Над городом стояло огромное зарево, и из его неподвижной глуби, словно со дна полыхающей ночи, доносился неумолчный гул орудий.
III
Стояли чудесные весенние дни. Нежно-зеленые деревья, окутанные белым облаком цветов и как бы парящие над землей, на первый взгляд скрывали следы разрушений. Но Алиция знала наперечет все раны своего дома. Она думала о нем, как о тяжелобольном человеке. Его некогда исправный, четко работавший организм разладился и нуждался теперь в заботливом и всестороннем лечении. Но денег не было — и ремонтом приходилось заниматься урывками.
Зимой в сильные морозы полопались водопроводные трубы. Вставить стекла было не на что. Дом не отапливался и весь пропитался сыростью. Требовалось немедленно исправить множество мелких повреждений. Крыша протекала, и у двух комнат наверху был нежилой вид. Снаружи стены были исцарапаны осколками снарядов, окна забиты фанерой, крыша разворочена — так плачевно выглядел этот когда-то чистенький и аккуратный дом!
Алиция целые дни проводила за ткацким станком, и, хотя спрос на домотканые изделия был большой, никак не могла свести концы с концами. По временам у нее опускались руки и не было ни сил, ни — самое страшное — желания бороться с охватывающим ее безразличием. До сих пор она жила в постоянном нервном напряжении, а теперь, когда не нужно было днем и ночью преодолевать страх, все чаще ощущала внутреннюю пустоту. Иногда ей становилось жутко, и тогда она, стряхнув с себя оцепенение, лихорадочно и торопливо начинала припоминать всякие дела и обязанности, ища в этом спасение. Но обязанностей и дел было не счесть, а сумасшедшая работа так изматывала, что ее охватывало отчаяние. К чему все это? Какая жизнь ждет их?
Правда, самое тяжелое позади, но теперь, на пороге новой жизни, оказалось, что годы войны опустошительным ураганом пронеслись в душе, измучили, задергали, пришибли и, словно не исчерпав своей разрушительной силы, перешагнули границу прошлых событий, отравляя будущее, надеждой на которое человек живет в самые тяжелые минуты.
Обойдя, как обычно, вокруг дома, Алиция постучала в дверь кухни. Звонок у парадного не работал, а стука тугая на ухо Розалия не могла услышать. Алиция все собиралась заказать побольше ключей от входной двери, но пока их было только два, и ими завладели сыновья.
Розалия открыла не сразу. Это была полная, шестидесятилетняя женщина с гладко прилизанными седыми волосами и маленькими глазками на большом красном лице. Как все глухие, она говорила очень громко.
— Приходил кто-нибудь?— спросила Алиция.
Оказалось, заходила жена майора, Станевич, знакомая Косецких еще по довоенным временам; с ней Алиция не раз ездила в деревню за продуктами.
— Давно?
— С час назад!— прокричала Розалия.— Сразу же ушла. Пан судья не принял ее.
Алиции неприятно было это слушать, но она вступилась за мужа:
— Он очень устал, ему нужно отдохнуть... Розалия пожала массивными плечами.
— А то как же! Разве я что говорю? Конечно, надо человеку отдохнуть.
Алиция прошла в холл. Там было пусто, темно и неуютно. Розалия последовала за ней.
— А больше никого не было?
— Фабианский сверток с шерстью принес.
— Принес?— обрадовалась Алиция.— Вот хорошо! Где же он?
— Ушел.
— - Я не про Фабианского спрашиваю, а про шерсть.
— А я почем знаю? — рассердилась прислуга.— Унес с собой.
— Как это унес?
— А так. Сказал, что без денег не оставит. Алиция пришла в отчаяние.
— Боже, что за человек! Ведь мы всегда платим сразу.
— Я ему то же самое говорила.
— А он?
— Сказал, раз вас дома нет, он не может оставит» шерсть, ему срочно нужны деньги.
— Ах, боже мой!— огорчилась Алиция.— Теперь так трудно с шерстью...
— Он сказал, что дома у него еще есть. Только дороже. По три тысячи.
Алиция задумалась.
— Ничего не поделаешь, придется взять. Только нельзя откладывать, завтра она может еще подорожать.
— А как же. Он сам это сказал.
— Прямо так и сказал? Ну что за человек!— Вдруг ее охватило нетерпение.— Розалия, ступайте к Фабианскому, да поскорей.
— Ладно. А не ветрено?
— Ну какой сейчас ветер? Такая теплынь на дворе... Вы собирайтесь, а я принесу деньги.
Она прошла в спальню.
До войны спальня Косецких помещалась наверху, но так как крыша протекала, пришлось перебраться вниз вместе с оставшейся после немцев мебелью. Эта мебель не давала Алиции покоя. Занявший в свое время виллу Косецких начальник по найму рабочих, одержимый, как и большинство гитлеровцев, манией все переделывать на свой лад, обставил дом по собственному вкусу, который оставлял желать лучшего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73