Не знаю почему. Просто так хочется. Потому что Милан для меня стал самым нетуристским городом в Италии. Я знаю, что и Хемингуэй любил Милан. Это настоящий, реальный город. Город, где можно жить.
МИЛАН
От Вероны до Милана мы ехали в кромешном молоке тумана. Ехали только потому, что это была автострада, где движение упорядочено. У Чезаре долго потом ломило виски и болели глаза от напряжения. Роберто сидел рядом и тоже напряженно вглядывался в белесую пелену. И вот — Милан. Первые красавцы полицейские. Огромные парни-гвардейцы в касках, с добрыми лицами великанов. Первые проститутки вышли на перекрестки в поисках работы, Роберто крикнул одной: «Желаю удачи!»
* * *
Наш «Альберго делла Национи», как все наши отели, возле вокзала. Хороший отель, собственность авиакомпании. Даже на коврике в ванной — что-то авиационное.
Прохладный номер. Ничего лишнего. Здесь не задерживаются надолго. Кормят нас в квартале от отеля, в «Валентине» — скверном ресторанчике. При самом отеле — только завтраки.
* * *
Туманный, серенький октябрьский день. Очертания небоскреба Пирелли, высокого и плоского, как плитка шоколада. Трудно представить себе, что внутри этой плитки — комнаты, лифты. А в общем, красивое и необычное здание.
С утра — музеи. Миланский собор с его готическими сосульками. Я не очень люблю чистую готику. Понравилась мне площадь собора с голубиной метелью и полоса на полу собора, по которой ложится в мрачном полумраке солнечный луч. Витражи, их желто-красно-лиловый рисунок.
Кастелло Сфорцеско — суровый замок, окруженный рвами и подъемными мостами.
«Пьета Ронданини» — последняя «Пьета» Микеланд-жело. Христос и Мария. Можно сказать, что Микеланд-жело умер, работая над этой вещью. Марию он всюду изображал молодой. Я думаю, что и в этой работе, закончи он ее, она тоже была бы молодой, хотя многие считают, что здесь он хотел сделать ее старой.
В этой работе, где всего две фигуры, трудно сказать, что еще хотел добавить или, верней, убрать Ми-келанджело. А может быть, он разбил бы ее своим молотком?
Но самое главное, что есть в Милане,— это «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи. Фреска на алтарной стене трапезной монастыря делле Грация.
Простая, строгая зала, без всяких художеств и украшений. Американская бомба, разрушив всю трапезную прямым попаданием, чудом сохранила эту стену.
Длинный стол, ученики, в середине — Иисус Христос. За его спиной в окнах — голубое небо, пейзаж... И в пасмурном Милане мы угадываем: там, за окнами, нарисованными на стене и отодвинувшими стену,— Флоренция. Это ее краски. Все фигуры за столом живы и выразительны. Они живы в будничном смысле и приближаются к героям наших дней и книг.
«Последняя трапеза». Так называют ее в Италии.
Христос пирует с друзьями. И вдруг — предчувствие и страшные в своей жестокой правде слова: «Один из вас предаст меня». И — реакция на эти слова каждого, кто сидит за столом. Таков сюжет картины.
Поза Христа, этот жест — обе руки лежат на столе, одна — левая — повернута ладонью вверх. Можно ли найти более сильное выражение беззащитности перед лицом предательства?
Стендаль пишет об этом так: «Душа созерцает одно из великих бедствий человечества — предательство под видом дружбы».
Стендаль очень хорошо описывает и истолковывает эту картину. Жаль, что экскурсоводы не заглядывают в Стендаля.
Да, горько думать, что фреска погибнет от времени, а предательство в дружбе существует и будет вечно, пока на земле есть люди. В большей или меньшей степени каждый хоть раз в жизни столкнется с этим.
* * *
Вторая половина дня 16 октября принадлежала нам, и мы просто так, без всякой цели, пошли по длинным миланским улицам, смутно очерченным в тумане. Влажно блестела желтоватая миланская брусчатка. Из тумана, как сыворотка из творога, падали отдельные мелкие капельки дождя. Мы прошлись по рынку, протянувшемуся вдоль улицы, потолкались в его тесных рядах, между фруктовых, овощных, посудных ларьков и прилавков. Хозяйки не спеша торговались, в манерах, более спокойных, чувствовался север. Мужчина катил кресло с миловидной женой. Она держала сумку, приценивалась, покупала, сидя в кресле. Видимо, паралич или последствия полиомиелита. Это деловая часть Милана, туристов здесь не бывает. Люди делают покупки на бегу, между домом и работой.
Мы шли по Лазаретной улице, мимо больницы, где собралась кучка людей, и все целовались — пришли за выздоровевшим родственником. Многие были с цветами. В окна госпиталя смотрели больные. Шли по улице Москбва (Московской) и вышли на Пьяцца Сан Анжела. Собственно, это даже не площадь, а перекресток. Там нас ожидала встреча с фонтаном Франческо. Высокий монах, в рясе, с клобуком, упавшим на плечи, стоит на земле рядом с круглым водоемом, наполненным до краев водой.
Вода спокойна и неподвижна, лишь в середине бьет ключом, как будто оттуда вот-вот явится чудо. Поза монаха — само внимание, глаза неотрывны от волнующейся середины фонтана, рука поднята предупреждающе: «Вот, сейчас оно явится...»
Для нас таким явившимся чудом был сам этот фонтан, встреча с ним окрасила день в Милане какой-то особенной прелестью.
Рядом был скверик, бегали мальчишки и стреляли в прохожих из трубочки жеваной бумагой. Шуршали листья. Большой забор оградил какую-то стройку. На заборе — афиши, как и у нас.
Потом мы сидели на скамейке в садике на площади Республики. Уже смеркалось, неопавшая зелень казалась черной, а опавшая — серой. Какой-то пьяненький на соседней скамейке приставал с разговорами к женщине.
Еще раньше, на виа Лазарето, мы видели, как на улице, просто на матраце, под одеялом спал бродяга. Спал среди бела дня, и это никого, кроме нас, не удивляло. Нас особенно удивил комфорт, с которым это было обставлено, и равнодушие прохожих к этой, видимо, привычной сцене.
Вечером мы никуда не пошли. На другой день нам предстоял вылет в Париж, а там еще три дня Парижа, и — Москва. Но за этот туманный серенький день я успела очень много: я полюбила Милан.
* * *
Италия между Феррарой и Падуей похожа на Украину, может быть юг Украины, или даже Молдавию.
Равнина, тополя, яблоневые сады, деревья гнутся под тяжестью красных яблок. Между фруктовыми деревьями крестьянские дома, виноградники, школьники и крестьянки на велосипедах. Оливковые рощицы. Рабочие ремонтируют дорогу. Крестьяне возятся в садах. Такая обыкновенная проселочная дорога расскажет больше, чем автострада, пробитая в горах.
После Падуи кто-то сказал:
— Всё. Теперь сосредоточимся. Впереди — Венеция!
* * *
О Венеции писать страшно. Словно держишь в руках хрустальную чашу, которой сотня веков и которой касались губами великие мира сего. Тебе и в руках ее держать страшно, а предлагают отпить из нее глоток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
МИЛАН
От Вероны до Милана мы ехали в кромешном молоке тумана. Ехали только потому, что это была автострада, где движение упорядочено. У Чезаре долго потом ломило виски и болели глаза от напряжения. Роберто сидел рядом и тоже напряженно вглядывался в белесую пелену. И вот — Милан. Первые красавцы полицейские. Огромные парни-гвардейцы в касках, с добрыми лицами великанов. Первые проститутки вышли на перекрестки в поисках работы, Роберто крикнул одной: «Желаю удачи!»
* * *
Наш «Альберго делла Национи», как все наши отели, возле вокзала. Хороший отель, собственность авиакомпании. Даже на коврике в ванной — что-то авиационное.
Прохладный номер. Ничего лишнего. Здесь не задерживаются надолго. Кормят нас в квартале от отеля, в «Валентине» — скверном ресторанчике. При самом отеле — только завтраки.
* * *
Туманный, серенький октябрьский день. Очертания небоскреба Пирелли, высокого и плоского, как плитка шоколада. Трудно представить себе, что внутри этой плитки — комнаты, лифты. А в общем, красивое и необычное здание.
С утра — музеи. Миланский собор с его готическими сосульками. Я не очень люблю чистую готику. Понравилась мне площадь собора с голубиной метелью и полоса на полу собора, по которой ложится в мрачном полумраке солнечный луч. Витражи, их желто-красно-лиловый рисунок.
Кастелло Сфорцеско — суровый замок, окруженный рвами и подъемными мостами.
«Пьета Ронданини» — последняя «Пьета» Микеланд-жело. Христос и Мария. Можно сказать, что Микеланд-жело умер, работая над этой вещью. Марию он всюду изображал молодой. Я думаю, что и в этой работе, закончи он ее, она тоже была бы молодой, хотя многие считают, что здесь он хотел сделать ее старой.
В этой работе, где всего две фигуры, трудно сказать, что еще хотел добавить или, верней, убрать Ми-келанджело. А может быть, он разбил бы ее своим молотком?
Но самое главное, что есть в Милане,— это «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи. Фреска на алтарной стене трапезной монастыря делле Грация.
Простая, строгая зала, без всяких художеств и украшений. Американская бомба, разрушив всю трапезную прямым попаданием, чудом сохранила эту стену.
Длинный стол, ученики, в середине — Иисус Христос. За его спиной в окнах — голубое небо, пейзаж... И в пасмурном Милане мы угадываем: там, за окнами, нарисованными на стене и отодвинувшими стену,— Флоренция. Это ее краски. Все фигуры за столом живы и выразительны. Они живы в будничном смысле и приближаются к героям наших дней и книг.
«Последняя трапеза». Так называют ее в Италии.
Христос пирует с друзьями. И вдруг — предчувствие и страшные в своей жестокой правде слова: «Один из вас предаст меня». И — реакция на эти слова каждого, кто сидит за столом. Таков сюжет картины.
Поза Христа, этот жест — обе руки лежат на столе, одна — левая — повернута ладонью вверх. Можно ли найти более сильное выражение беззащитности перед лицом предательства?
Стендаль пишет об этом так: «Душа созерцает одно из великих бедствий человечества — предательство под видом дружбы».
Стендаль очень хорошо описывает и истолковывает эту картину. Жаль, что экскурсоводы не заглядывают в Стендаля.
Да, горько думать, что фреска погибнет от времени, а предательство в дружбе существует и будет вечно, пока на земле есть люди. В большей или меньшей степени каждый хоть раз в жизни столкнется с этим.
* * *
Вторая половина дня 16 октября принадлежала нам, и мы просто так, без всякой цели, пошли по длинным миланским улицам, смутно очерченным в тумане. Влажно блестела желтоватая миланская брусчатка. Из тумана, как сыворотка из творога, падали отдельные мелкие капельки дождя. Мы прошлись по рынку, протянувшемуся вдоль улицы, потолкались в его тесных рядах, между фруктовых, овощных, посудных ларьков и прилавков. Хозяйки не спеша торговались, в манерах, более спокойных, чувствовался север. Мужчина катил кресло с миловидной женой. Она держала сумку, приценивалась, покупала, сидя в кресле. Видимо, паралич или последствия полиомиелита. Это деловая часть Милана, туристов здесь не бывает. Люди делают покупки на бегу, между домом и работой.
Мы шли по Лазаретной улице, мимо больницы, где собралась кучка людей, и все целовались — пришли за выздоровевшим родственником. Многие были с цветами. В окна госпиталя смотрели больные. Шли по улице Москбва (Московской) и вышли на Пьяцца Сан Анжела. Собственно, это даже не площадь, а перекресток. Там нас ожидала встреча с фонтаном Франческо. Высокий монах, в рясе, с клобуком, упавшим на плечи, стоит на земле рядом с круглым водоемом, наполненным до краев водой.
Вода спокойна и неподвижна, лишь в середине бьет ключом, как будто оттуда вот-вот явится чудо. Поза монаха — само внимание, глаза неотрывны от волнующейся середины фонтана, рука поднята предупреждающе: «Вот, сейчас оно явится...»
Для нас таким явившимся чудом был сам этот фонтан, встреча с ним окрасила день в Милане какой-то особенной прелестью.
Рядом был скверик, бегали мальчишки и стреляли в прохожих из трубочки жеваной бумагой. Шуршали листья. Большой забор оградил какую-то стройку. На заборе — афиши, как и у нас.
Потом мы сидели на скамейке в садике на площади Республики. Уже смеркалось, неопавшая зелень казалась черной, а опавшая — серой. Какой-то пьяненький на соседней скамейке приставал с разговорами к женщине.
Еще раньше, на виа Лазарето, мы видели, как на улице, просто на матраце, под одеялом спал бродяга. Спал среди бела дня, и это никого, кроме нас, не удивляло. Нас особенно удивил комфорт, с которым это было обставлено, и равнодушие прохожих к этой, видимо, привычной сцене.
Вечером мы никуда не пошли. На другой день нам предстоял вылет в Париж, а там еще три дня Парижа, и — Москва. Но за этот туманный серенький день я успела очень много: я полюбила Милан.
* * *
Италия между Феррарой и Падуей похожа на Украину, может быть юг Украины, или даже Молдавию.
Равнина, тополя, яблоневые сады, деревья гнутся под тяжестью красных яблок. Между фруктовыми деревьями крестьянские дома, виноградники, школьники и крестьянки на велосипедах. Оливковые рощицы. Рабочие ремонтируют дорогу. Крестьяне возятся в садах. Такая обыкновенная проселочная дорога расскажет больше, чем автострада, пробитая в горах.
После Падуи кто-то сказал:
— Всё. Теперь сосредоточимся. Впереди — Венеция!
* * *
О Венеции писать страшно. Словно держишь в руках хрустальную чашу, которой сотня веков и которой касались губами великие мира сего. Тебе и в руках ее держать страшно, а предлагают отпить из нее глоток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28