чтобы жена владельца Летней обители отправилась на чужой хутор попрошайничать!
— Я и не думала попрошайничать,— сказала она.
— Что это у тебя? — спросил он.
Роза быстро схватила свой узелок и зажала его под мышкой, словно боясь, что его отнимут.
— Это мое,— сказала она.
Бьяртур настаивал, и тогда выяснилось, что это было немного шерсти от овцы Кодлы, принадлежавшей Розе. Кодла была ее вкладом в хозяйство, единственной ее собственностью, приобретенной за двадцать шесть лет жизни, полной сурового труда, долгих рабочих дней и коротких часов сна. Роза хотела предложить хозяйке Утиредсмири эту шерсть за бутылку молока, но, дойдя до перевала, почувствовала сильную усталость; ноги у нее всегда были слабые. Она положила камень на курган Гунвер и заснула.
— Будущим летом мы отберем шесть-семь овец и будем их доить.
Озябшая, вконец изнуренная женщина почувствовала себя очень плохо. Ее сильно тошнило, по дороге у нее началась рвота, и Бьяртур поддерживал ее голову. Пошел дождь; сначала он падал крупными, редкими каплями, потом зачастил. Роза совершенно обессилела. Дождь полил как из ведра, и Бьяртур перетаскивал ее на руках через лужи и топкие места.
— Когда же наконец распогодится? — говорил Бьяртур.— Хорошо, если небо прояснится, но не дай бог задует ветер с моря и пойдут ливни, тогда держись!
Иногда погода сводила на нет работу нескольких дней. Капризы неба невозможно было предугадать. Шла своего рода мировая война: Бьяртур командовал, как полководец, и армия повиновалась ему,— маленькая армия, самая маленькая, какую знает история больших войн; армия без молока, без мяса, без свежей пищи. Они не успели еще заскирдовать сено, как вновь начался сильный дождь.
В один из таких ненастных дней Роза сгребала сено возле протоки у озера. В протоке, где было много травы, грязи и ила, извиваясь, двигалось что-то живое. Она поддела это движущееся существо ручкой граблей и вытащила из воды большого угря, длиною с локоть. Он взлетел над ее головой и упал позади нее, извиваясь в только что скошенной траве, словно гигантский червь. В Розе пробудился охотничий инстинкт. Угорь, естественно, чувствовал себя на суше скверно. Роза же твердо решила поймать и съесть угря, хотя и немного побаивалась Бьяртура, потому что знала, что он выбранит ее за это. Она достала свой карманный нож и схватила рыбину. Угорь выскальзывал и даже один раз обвился вокруг ее руки, но все же она перерезала его пополам. Теперь у нее стало два угря; оба они удирали в разные стороны, и она никак не могла поймать их. Наконец она сдернула с головы косынку, тщательно завернула в нее обе половины и оставила их на бугорке; косынка трепыхалась там до самого вечера. Когда она стала собираться домой, чтобы приготовить ужин, узелок уже скатился с бугорка вниз.
— Тебе, милая, хвороста не жалко — тратишь его на такую гадость,— сказал Бьяртур и озабоченно взглянул на жену, у которой, по его мнению, было больное сердце. Куски угря все еще корчились в кастрюле, свертываясь в кольца, пока не сварились. Роза вынула их из кастрюли и спросила:
— Хочешь рыбы?
— Ну ее к черту! Стану я есть каких-то червей! Ведь это же водяной червь.
— Ну что же, мне больше останется,— ответила Роза и принялась есть, а муж с отвращением смотрел на нее и не понимал, как можно проглотить подобную гадость. Она съела угря целиком.
— Это, думается мне, электрический угорь. Он все равно что какое-нибудь морское чудовище, а ты его ешь.
— Да,— сказала жена и принялась за уху.
— Вот уж не думал, что моя жена будет глотать какую-то дрянь, когда в доме всего вдоволь.
— Уж если что и дрянь, то это твоя гнилая зубатка, которой ты кормишь меня все лето,— сказала Роза.
Бьяртур решил не затевать ссоры с больной женой на ночь глядя. Он начал раздеваться, почесывался, бормотал стихи из рим о Хрольве Пешеходе и о Гримуре Морском Тролле.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ СУХОВЕЙ
Дождь прошел, но с севера задул бешеный ветер. Сухая погода — да что от нее толку! Ветер вырывал из рук сено и разметывал во все стороны. Часть попала на нескошенную траву, часть в воду; половина трехнедельного труда пошла прахом. Три дня Бьяртур и Роза подбирали сено и складывали в маленькие копешки. Затем ветер улегся, и тучи снова сгрудились. Лучшая летняя пора миновала. Теперь надо как можно скорее, пока погода не переменилась, перевезти сено во двор. Некогда возиться дома со стряпней, чтобы набивать себе брюхо, да и спать не время — надо трудиться изо всех сил, чтобы перехитрить стихию. Для Бьяртура Летней обители это была борьба за свободу. Когда они собрали сено, Бьяртур начал метать его в толпы. Наступил вечер, ведь лето было уже на исходо, и дни стали короче. Когда совсем стемнело, Бьяртур тиранился па поиски лошади, чтобы свезти сено домой. Он оставил жену около топпы, чтобы она немного вздремнула. Блеси он нашел среди редсмирских лошадей; пока он оседлал ее и вернулся, уже начало светать. Роза спала под копной. И они снова начали увязывать сено, потом поели холодной рыбы, запивая ее водой из родника. Все небо заволокло тучами, каждую минуту мог хлынуть дождь. Надо было торопиться, чтобы успеть перевезти сено. Бьяртур велел жене отправиться с сеном домой и быстрее вернуться.
Роза пробиралась через болото пешком с нагруженной лошадью; свалив сено, тут же садилась в седло и отправлялась на луг за новой поклажей. Сухая погода все еще держалась. Ветер разогнал тучи; выглянул молодой месяц. Это подбодрило Розу. После многих часов тяжелого труда лунное сияние казалось ей сказкой. Чудилось, будто аульвы, которые счастливей людей, выходят из своей пещеры под горой и любуются месяцем. Но потом, ночью, луна уже не радовала ее, не вызывала мечтательного настроения, не приносила покоя; голод и усталость брали свое. Сколько раз за ночь перебиралась Роза через болото, ведя лошадь с поклажей! Она не чувствовала под собою ног, спотыкалась, падала; на обратном пути, сидя в седле, она клевала носом, а когда лошадь останавливалась пощипать траву, просыпалась.
— Не будь такой соней, ведь мы на себя работаем,— говорил Бьяртур.
Роза ничего не отвечала, у нее даже язык не ворочался. Она смотрела на отражение луны в ручье, где скользило несколько водяных курочек, грациозно кивавших головками. Счастливые птахи никуда не торопились и радовались лунному свету. И до того они были милы, что Розе хотелось съесть их. Светало. Лошадь замедляла шаг, ее движения становились все более тяжелыми. Луна спряталась за черными тучами; душистый запах, который вчера еще поднимался от сена, словно бы исчез; Роза уже не чувствует, ступает ли она по воде или по земле. Весь мир расплылся, и не осталось ничего, кроме невыносимого чувства тошноты и какой-то горечи во рту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
— Я и не думала попрошайничать,— сказала она.
— Что это у тебя? — спросил он.
Роза быстро схватила свой узелок и зажала его под мышкой, словно боясь, что его отнимут.
— Это мое,— сказала она.
Бьяртур настаивал, и тогда выяснилось, что это было немного шерсти от овцы Кодлы, принадлежавшей Розе. Кодла была ее вкладом в хозяйство, единственной ее собственностью, приобретенной за двадцать шесть лет жизни, полной сурового труда, долгих рабочих дней и коротких часов сна. Роза хотела предложить хозяйке Утиредсмири эту шерсть за бутылку молока, но, дойдя до перевала, почувствовала сильную усталость; ноги у нее всегда были слабые. Она положила камень на курган Гунвер и заснула.
— Будущим летом мы отберем шесть-семь овец и будем их доить.
Озябшая, вконец изнуренная женщина почувствовала себя очень плохо. Ее сильно тошнило, по дороге у нее началась рвота, и Бьяртур поддерживал ее голову. Пошел дождь; сначала он падал крупными, редкими каплями, потом зачастил. Роза совершенно обессилела. Дождь полил как из ведра, и Бьяртур перетаскивал ее на руках через лужи и топкие места.
— Когда же наконец распогодится? — говорил Бьяртур.— Хорошо, если небо прояснится, но не дай бог задует ветер с моря и пойдут ливни, тогда держись!
Иногда погода сводила на нет работу нескольких дней. Капризы неба невозможно было предугадать. Шла своего рода мировая война: Бьяртур командовал, как полководец, и армия повиновалась ему,— маленькая армия, самая маленькая, какую знает история больших войн; армия без молока, без мяса, без свежей пищи. Они не успели еще заскирдовать сено, как вновь начался сильный дождь.
В один из таких ненастных дней Роза сгребала сено возле протоки у озера. В протоке, где было много травы, грязи и ила, извиваясь, двигалось что-то живое. Она поддела это движущееся существо ручкой граблей и вытащила из воды большого угря, длиною с локоть. Он взлетел над ее головой и упал позади нее, извиваясь в только что скошенной траве, словно гигантский червь. В Розе пробудился охотничий инстинкт. Угорь, естественно, чувствовал себя на суше скверно. Роза же твердо решила поймать и съесть угря, хотя и немного побаивалась Бьяртура, потому что знала, что он выбранит ее за это. Она достала свой карманный нож и схватила рыбину. Угорь выскальзывал и даже один раз обвился вокруг ее руки, но все же она перерезала его пополам. Теперь у нее стало два угря; оба они удирали в разные стороны, и она никак не могла поймать их. Наконец она сдернула с головы косынку, тщательно завернула в нее обе половины и оставила их на бугорке; косынка трепыхалась там до самого вечера. Когда она стала собираться домой, чтобы приготовить ужин, узелок уже скатился с бугорка вниз.
— Тебе, милая, хвороста не жалко — тратишь его на такую гадость,— сказал Бьяртур и озабоченно взглянул на жену, у которой, по его мнению, было больное сердце. Куски угря все еще корчились в кастрюле, свертываясь в кольца, пока не сварились. Роза вынула их из кастрюли и спросила:
— Хочешь рыбы?
— Ну ее к черту! Стану я есть каких-то червей! Ведь это же водяной червь.
— Ну что же, мне больше останется,— ответила Роза и принялась есть, а муж с отвращением смотрел на нее и не понимал, как можно проглотить подобную гадость. Она съела угря целиком.
— Это, думается мне, электрический угорь. Он все равно что какое-нибудь морское чудовище, а ты его ешь.
— Да,— сказала жена и принялась за уху.
— Вот уж не думал, что моя жена будет глотать какую-то дрянь, когда в доме всего вдоволь.
— Уж если что и дрянь, то это твоя гнилая зубатка, которой ты кормишь меня все лето,— сказала Роза.
Бьяртур решил не затевать ссоры с больной женой на ночь глядя. Он начал раздеваться, почесывался, бормотал стихи из рим о Хрольве Пешеходе и о Гримуре Морском Тролле.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ СУХОВЕЙ
Дождь прошел, но с севера задул бешеный ветер. Сухая погода — да что от нее толку! Ветер вырывал из рук сено и разметывал во все стороны. Часть попала на нескошенную траву, часть в воду; половина трехнедельного труда пошла прахом. Три дня Бьяртур и Роза подбирали сено и складывали в маленькие копешки. Затем ветер улегся, и тучи снова сгрудились. Лучшая летняя пора миновала. Теперь надо как можно скорее, пока погода не переменилась, перевезти сено во двор. Некогда возиться дома со стряпней, чтобы набивать себе брюхо, да и спать не время — надо трудиться изо всех сил, чтобы перехитрить стихию. Для Бьяртура Летней обители это была борьба за свободу. Когда они собрали сено, Бьяртур начал метать его в толпы. Наступил вечер, ведь лето было уже на исходо, и дни стали короче. Когда совсем стемнело, Бьяртур тиранился па поиски лошади, чтобы свезти сено домой. Он оставил жену около топпы, чтобы она немного вздремнула. Блеси он нашел среди редсмирских лошадей; пока он оседлал ее и вернулся, уже начало светать. Роза спала под копной. И они снова начали увязывать сено, потом поели холодной рыбы, запивая ее водой из родника. Все небо заволокло тучами, каждую минуту мог хлынуть дождь. Надо было торопиться, чтобы успеть перевезти сено. Бьяртур велел жене отправиться с сеном домой и быстрее вернуться.
Роза пробиралась через болото пешком с нагруженной лошадью; свалив сено, тут же садилась в седло и отправлялась на луг за новой поклажей. Сухая погода все еще держалась. Ветер разогнал тучи; выглянул молодой месяц. Это подбодрило Розу. После многих часов тяжелого труда лунное сияние казалось ей сказкой. Чудилось, будто аульвы, которые счастливей людей, выходят из своей пещеры под горой и любуются месяцем. Но потом, ночью, луна уже не радовала ее, не вызывала мечтательного настроения, не приносила покоя; голод и усталость брали свое. Сколько раз за ночь перебиралась Роза через болото, ведя лошадь с поклажей! Она не чувствовала под собою ног, спотыкалась, падала; на обратном пути, сидя в седле, она клевала носом, а когда лошадь останавливалась пощипать траву, просыпалась.
— Не будь такой соней, ведь мы на себя работаем,— говорил Бьяртур.
Роза ничего не отвечала, у нее даже язык не ворочался. Она смотрела на отражение луны в ручье, где скользило несколько водяных курочек, грациозно кивавших головками. Счастливые птахи никуда не торопились и радовались лунному свету. И до того они были милы, что Розе хотелось съесть их. Светало. Лошадь замедляла шаг, ее движения становились все более тяжелыми. Луна спряталась за черными тучами; душистый запах, который вчера еще поднимался от сена, словно бы исчез; Роза уже не чувствует, ступает ли она по воде или по земле. Весь мир расплылся, и не осталось ничего, кроме невыносимого чувства тошноты и какой-то горечи во рту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141