Плуг тянули четыре женщины. Они натужно упирались ногами в дерн, низко, как бурлаки, наклонялись вперед, чуть не ложились от натуги на густо поросшую травой землю — вожжи мальчишке, разуме тся, не нужны
были, и ему только оставалось одно: крепко самому держаться за ручки и следить, чтобы плуг не выскальзывал из борозды. Но малому и это было тяжело.
Вересовский, когда они поравнялись с женщинами, не придумав ничего лучшего, сказал:
— Помогай вам бог!
Женщины не остановились, они молча тянули плуг дальше, а одна, видимо самая бойкая, напрягаясь, не расслабляя привязанную за плуг шлею, в которую сама и была впряжена, откликнулась:
— Говорил бог, чтоб и ты помог.
Огород был у самой дороги. Вересовский начал сходить на обочину, хотя еще и сам не знал, что он может сказать этим горемычным женщинам, чем их утешит. Дед Граеш также было остановился, но, увидев, что Вересовский сворачивает с дороги, махнул рукой и пошел следом за своей фурой.
Женщины, не обращая на него внимания, тянули плуг. Мальчонка, освободив одну руку, поднял шапку — просторная, она наехала ему на самые глаза — и посмотрел на незнакомого дядьку, который подходил к ним. Одной рукой малыш не удержал плуг, тот вывернулся, и женщины сразу же пошли очень легко и свободно. Они, почувствов, что плуг не пашет, остановились, а мальчишка застеснялся, что при чужом человеке с ним случилась такая промашка.
— Присядьте, бабки, отдохните.
Женщины стояли молча, распрямляли плечи, но не садились.
— А кто же пахать будет? — снова заговорила все та же бойкая молодица.— А может, ты за нас допашешь?
С фурой Вересовского подъехал Кузьмей, остановился и ждет, когда командир окончит разговор с женщинами.
Та же самая говорливая молодайка как-то очень уж внимательно пригляделась к фуре, к Кузьмею, а потом повернулась к Вересовскому:
— А не Кузьмей ли это там сидит? Ей же богу, Кузьмей. Иди-ка сюда, Кузьмейка.
Вересовский смотрел то на женщину, то на мальчишку и ничего не понимал.
— А откуда вы его знаете? — только и спросил он у говорухи.
— Как это откуда? — переспросила она.— Мы ведь с Кузьмеем из одной деревни. Даже хаты наши стреха в стреху стоят.
— А здесь вы зачем?
— Это же наказала сестра — она сюда замуж вышла,— чтоб я помогла ей огород под жито вспахать, так я вчера и приехала.
Кузьмей, привязав вожжи за грядку, бежал уже сюда.
— Дядька Степа, дядька Степа, это ж тетка Вера! Она из нашего Вунькова, я ее знаю.
Женщина прижала мальчишку к себе, гладила его по русой головке и говорила:
— А дитятко ж ты мое, а твой же татка домой вернулся. Он же всюду тебя ищет, всех расспрашивает, в розыск подал уже. Все говорят, только что Кузьмей вертелся тут, а куда он делся, никто не знает. А ты аж вона где.
— Тетка Вера, а правда, что мой татка пришел? — глазенки у мальчугана засияли от радости.— Вы правду говорите, не обманываете? Пришел, пришел мой татка?— теребил он за рукав женщину и внимательно смотрел ей в глаза.— Скажите, пришел?
— Пришел, пришел. Зачем же я тебе, Кузьмейка, лгать буду?
— Дядька Степа, дядька Степа, так я тогда побегу домой. Слышите, мой ведь татка вернулся!
— Подожди меня, Кузьмейка, вот мы допашем эти сотки, а тогда вместе и пойдем,— хотела задержать его женщина.
— Нет, что вы, я сейчас побегу.
И не успел Вересовский что-нибудь сказать парнишке, как Кузьмей вырвался из объятий тетки Веры, выскочил на дорогу и затопал по ней домой — в другую сторону от табуна.
Кузьмей бежал так торопливо, не останавливаясь и не оглядываясь, что, наблюдая за ним, думалось, что так вот, бегом, будет он мчаться до самого своего Вунькова.
— А дитятко ж мое, как побежал. Вон как по отцу соскучился. А тот пришел такой уж больной. Весь-весь израненный. Живого места на нем нет. Его уже за мертвого приняли, потому и похоронку Марине прислали.
Мальчишка бежал домой, в свою деревню, в свою хату, к своему отцу, а Вересовскому почему-то казалось, что торопится он туда, где все еще гремит война.
Женщина долго смотрела вслед Кузьмею и вытирала уголком платка накатывающиеся на глаза слезы.
— Может, кто и подвезет дитя. Может, машина какая, а может, и подвода. А коли нет — ничего, и сам добежит.
Когда Кузьмей скрылся за поворотом дороги, за придорожными кустами, говоруха, тетка Вера, тоже присела на землю возле женщин, которые и в самом деле решили использовать эту вынужденную задержку, чтобы хоть немного передохнуть.
Вересовский, спохватившись, подумал, что надо было бы отдать парнишке его Зубного Доктора — пускай бы ехал на нем домой: этот конь ох как бы пригодился и его отцу, раненому солдату, и самому мальчишке, к которому капитан уже немного привык и без которого, чувствовал, будет скучать.
Решение пришло само собою. Вересовский молча пошел к дороге, где стояла его фура, одной рукой отвязал Зубного Доктора, подвел его к плугу и бросил повод на руку мальчугану:
— Бери, пахарь, коня. Паши конем.
Он еще немного постоял с женщинами, поговорил — они рассказали, как тут лютовали фашисты,— спросил, может, кто знает о Хорошевичах, но никто про его деревню ничего не знал, даже не слыхал, и он собрался уже прощаться.
Зашевелились и женщины. Они тяжело подымались — уже устали: это ведь не шутка, потаскать такой ржавый плуг,— и снова начали впрягаться в шлеи, постромки да веревки. И тут же сами рассмеялись:
— Або, бабы, да мы сдурели, что ли? Снова в плуг сами становимся. А у нас же теперь конь есть!
Женщины заговорили наперебой, все сразу.
— Вот видите, как ловко мы привыкли. Уже и самим хочется в плуг, лошадьми себя признали.
— Ко всему человек привыкает, даже к горю.
— Нет, не скажи, к горю никто не привыкнет. Смириться-то, может, и смирится, а чтоб привыкнуть — наверное, все ж такого нет.
Женщины выпутывались из постромок. Мальчишка стоял около плуга с поводом в руках.
— Або, бабы, так что мы с этим конем так и будем
стоять, как пугала на огороде? Давайте ж как-нибудь впряжем его в шлеи, да пускай и тянет.
— Нет, тут шлеи, видимо, не помогут,— сказала самая старшая на вид, очень задумчивая и рассудительная, должно быть, женщина.— Нинка,— повернулась она к самой молодой,— сбегай ты к деду Гарасиму, у него ведь хомут ёстека, а коня нет. Я думаю, он не откажет тебе, даст.
Вересовский достал из-за уха цигарку, которую в запас скрутил ему Кузьмей, и прикурил — прикуривать он научился и одной рукой: зажимал коробок между колен и чиркал по нему спичкой.
Женщины так занялись конем, что совсем забыли о капитане. И только когда он, прощаясь, пожелал им спорой работы, вспомнили про благодетеля и бросились сердечно благодарить его за коня.
— Так мы вот, добрый человек, вспашем свои полоски, а что нам после с конем делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
были, и ему только оставалось одно: крепко самому держаться за ручки и следить, чтобы плуг не выскальзывал из борозды. Но малому и это было тяжело.
Вересовский, когда они поравнялись с женщинами, не придумав ничего лучшего, сказал:
— Помогай вам бог!
Женщины не остановились, они молча тянули плуг дальше, а одна, видимо самая бойкая, напрягаясь, не расслабляя привязанную за плуг шлею, в которую сама и была впряжена, откликнулась:
— Говорил бог, чтоб и ты помог.
Огород был у самой дороги. Вересовский начал сходить на обочину, хотя еще и сам не знал, что он может сказать этим горемычным женщинам, чем их утешит. Дед Граеш также было остановился, но, увидев, что Вересовский сворачивает с дороги, махнул рукой и пошел следом за своей фурой.
Женщины, не обращая на него внимания, тянули плуг. Мальчонка, освободив одну руку, поднял шапку — просторная, она наехала ему на самые глаза — и посмотрел на незнакомого дядьку, который подходил к ним. Одной рукой малыш не удержал плуг, тот вывернулся, и женщины сразу же пошли очень легко и свободно. Они, почувствов, что плуг не пашет, остановились, а мальчишка застеснялся, что при чужом человеке с ним случилась такая промашка.
— Присядьте, бабки, отдохните.
Женщины стояли молча, распрямляли плечи, но не садились.
— А кто же пахать будет? — снова заговорила все та же бойкая молодица.— А может, ты за нас допашешь?
С фурой Вересовского подъехал Кузьмей, остановился и ждет, когда командир окончит разговор с женщинами.
Та же самая говорливая молодайка как-то очень уж внимательно пригляделась к фуре, к Кузьмею, а потом повернулась к Вересовскому:
— А не Кузьмей ли это там сидит? Ей же богу, Кузьмей. Иди-ка сюда, Кузьмейка.
Вересовский смотрел то на женщину, то на мальчишку и ничего не понимал.
— А откуда вы его знаете? — только и спросил он у говорухи.
— Как это откуда? — переспросила она.— Мы ведь с Кузьмеем из одной деревни. Даже хаты наши стреха в стреху стоят.
— А здесь вы зачем?
— Это же наказала сестра — она сюда замуж вышла,— чтоб я помогла ей огород под жито вспахать, так я вчера и приехала.
Кузьмей, привязав вожжи за грядку, бежал уже сюда.
— Дядька Степа, дядька Степа, это ж тетка Вера! Она из нашего Вунькова, я ее знаю.
Женщина прижала мальчишку к себе, гладила его по русой головке и говорила:
— А дитятко ж ты мое, а твой же татка домой вернулся. Он же всюду тебя ищет, всех расспрашивает, в розыск подал уже. Все говорят, только что Кузьмей вертелся тут, а куда он делся, никто не знает. А ты аж вона где.
— Тетка Вера, а правда, что мой татка пришел? — глазенки у мальчугана засияли от радости.— Вы правду говорите, не обманываете? Пришел, пришел мой татка?— теребил он за рукав женщину и внимательно смотрел ей в глаза.— Скажите, пришел?
— Пришел, пришел. Зачем же я тебе, Кузьмейка, лгать буду?
— Дядька Степа, дядька Степа, так я тогда побегу домой. Слышите, мой ведь татка вернулся!
— Подожди меня, Кузьмейка, вот мы допашем эти сотки, а тогда вместе и пойдем,— хотела задержать его женщина.
— Нет, что вы, я сейчас побегу.
И не успел Вересовский что-нибудь сказать парнишке, как Кузьмей вырвался из объятий тетки Веры, выскочил на дорогу и затопал по ней домой — в другую сторону от табуна.
Кузьмей бежал так торопливо, не останавливаясь и не оглядываясь, что, наблюдая за ним, думалось, что так вот, бегом, будет он мчаться до самого своего Вунькова.
— А дитятко ж мое, как побежал. Вон как по отцу соскучился. А тот пришел такой уж больной. Весь-весь израненный. Живого места на нем нет. Его уже за мертвого приняли, потому и похоронку Марине прислали.
Мальчишка бежал домой, в свою деревню, в свою хату, к своему отцу, а Вересовскому почему-то казалось, что торопится он туда, где все еще гремит война.
Женщина долго смотрела вслед Кузьмею и вытирала уголком платка накатывающиеся на глаза слезы.
— Может, кто и подвезет дитя. Может, машина какая, а может, и подвода. А коли нет — ничего, и сам добежит.
Когда Кузьмей скрылся за поворотом дороги, за придорожными кустами, говоруха, тетка Вера, тоже присела на землю возле женщин, которые и в самом деле решили использовать эту вынужденную задержку, чтобы хоть немного передохнуть.
Вересовский, спохватившись, подумал, что надо было бы отдать парнишке его Зубного Доктора — пускай бы ехал на нем домой: этот конь ох как бы пригодился и его отцу, раненому солдату, и самому мальчишке, к которому капитан уже немного привык и без которого, чувствовал, будет скучать.
Решение пришло само собою. Вересовский молча пошел к дороге, где стояла его фура, одной рукой отвязал Зубного Доктора, подвел его к плугу и бросил повод на руку мальчугану:
— Бери, пахарь, коня. Паши конем.
Он еще немного постоял с женщинами, поговорил — они рассказали, как тут лютовали фашисты,— спросил, может, кто знает о Хорошевичах, но никто про его деревню ничего не знал, даже не слыхал, и он собрался уже прощаться.
Зашевелились и женщины. Они тяжело подымались — уже устали: это ведь не шутка, потаскать такой ржавый плуг,— и снова начали впрягаться в шлеи, постромки да веревки. И тут же сами рассмеялись:
— Або, бабы, да мы сдурели, что ли? Снова в плуг сами становимся. А у нас же теперь конь есть!
Женщины заговорили наперебой, все сразу.
— Вот видите, как ловко мы привыкли. Уже и самим хочется в плуг, лошадьми себя признали.
— Ко всему человек привыкает, даже к горю.
— Нет, не скажи, к горю никто не привыкнет. Смириться-то, может, и смирится, а чтоб привыкнуть — наверное, все ж такого нет.
Женщины выпутывались из постромок. Мальчишка стоял около плуга с поводом в руках.
— Або, бабы, так что мы с этим конем так и будем
стоять, как пугала на огороде? Давайте ж как-нибудь впряжем его в шлеи, да пускай и тянет.
— Нет, тут шлеи, видимо, не помогут,— сказала самая старшая на вид, очень задумчивая и рассудительная, должно быть, женщина.— Нинка,— повернулась она к самой молодой,— сбегай ты к деду Гарасиму, у него ведь хомут ёстека, а коня нет. Я думаю, он не откажет тебе, даст.
Вересовский достал из-за уха цигарку, которую в запас скрутил ему Кузьмей, и прикурил — прикуривать он научился и одной рукой: зажимал коробок между колен и чиркал по нему спичкой.
Женщины так занялись конем, что совсем забыли о капитане. И только когда он, прощаясь, пожелал им спорой работы, вспомнили про благодетеля и бросились сердечно благодарить его за коня.
— Так мы вот, добрый человек, вспашем свои полоски, а что нам после с конем делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38