- Федя, - говорит она в окошечко повару, - дай, Федя, супу. Ко мне дружок с передовой приехал...
И Федя наливает полную миску супу для меня. А Нина отламывает кусок хлеба от своего.
- С миру по нитке?.. - спрашивает в окошечко черный усатый Федя.
- Здесь тепло, - говорю я.
- Ну как там у вас? - спрашивает она. - Коля как поживает?
- Нина, - говорю я, - а ведь я и в самом деле тебя искал. Думал-думал о тебе... Что же ты молчала?
- А мы сейчас поедим с тобой, а потом покурим, да?
- Что же ты молчала?
- Не пошла бы я обедать, наверное, и не встретились бы.
- Вот теперь я вижу, какие у тебя глаза. Зеленые. А то вспоминаю, а вспомнить не могу. Какие они? Какие? А тут понял наконец.
- Ты ешь, ешь. Остынет. Трудно там у вас?
- Знаешь, я даже представил однажды, как мы с тобой после войны встретились. На тебе - розовая жакетка, а шапки никакой...
- Совсем никакой?
- Мы идем по Арбату...
- Да ты ешь. Холодный, наверное, суп, да?
- Мне ведь скоро уезжать. Обратно. Хочешь, я тебе письмо напишу?
- А я тут девчонкам рассказывала. Там, говорю, у меня дружок есть. Черноглазенький. На всю войну - один. А они мне не верили. Смеялись. А ты ведь помнил меня, да?
- Почему же один? Других у тебя нету?
- А другим-то ведь другое нужно...
Черноусый Федя внимательно смотрит на меня. Чего он смотрит? Может быть, жалеет, что супу дал? Может быть, он тот самый "другой"?..
- Послушай, да я ведь это всерьез. Я ведь думал о тебе. Я никогда ни о ком так не думал, как о тебе.
- Ну вот и ты тоже. - Губы у нее кривятся. - Как хорошо-то было...
А на самом краешке миски, словно червячок, одиноко повисла лапша. Белая, печальная такая. А Нина подперла щеку кулачком и смотрит мимо меня. А в зеленых ее глазах я вижу окно барака. А за ним - зеленые сумерки настают.
- А здесь даже выстрелов не слышно, - говорит Нина, - только раз бомбили.
- Послушай, Нина, - говорю я, - ну, хочешь, я буду письма тебе писать? Просто так. Как мы там живем... А то ведь пропадешь ты. Где тебя искать-то потом?
Дурочка она какая! Неужели она не понимает? Что я, соблазнитель какой-нибудь, что ли?.. Война. Это ведь не Женя. Там все казалось, казалось. А это ведь настоящее. Неужели она не видит? Я теперь понимаю все. Вот дурочка...
- Что ж ты думаешь, я как другие? Хочешь, докажу? Хочешь, при тебе сейчас домой напишу про все. Сама отправишь...
Черноусый Федя все смотрит на меня. Делать ему нечего, что ли?
- Вот и опять у нас с тобой свидание... да?
- И когда война кончится, мы поедем вместе...
- Прямо посередке войны у нас с тобой свидание. Вот только мороженым не торгуют. Федя, - говорит она, - нет ли у тебя мороженого?
- Для вас, Ниночка, все есть, - говорит Федя, - только оно у нас горячее. В виде кипяточка.
- Я когда до войны гулять ходила, всегда мне кавалеры мороженое покупали. А один был такой - не купил. Я его быстренько разогнала... А у нас в городе парк был...
- Нина, скоро мне ехать.
- Жалко мне тебя, - говорит она, - тебе не воевать надо. Много ты навоюешь, а? Только не сердись, не сердись. Это я ведь не к тому, что не можешь. Просто зачем это тебе, да?
- А тебе?
- А мне уж и подавно. Вот Федя в ресторане работал. Ресторан "Поплавок". Да, Федя? Отбивные готовил. Салаты...
- Мне ведь уезжать, - говорю я, - ты скажи, напишешь мне? Мне ведь легче жить будет.
- Напишу, - говорит она, - напишу.
Мы идем к выходу. Позвякивает ложка в котелке.
- Послушай, Нина, а тот майор, он что...
- Тот?
- Да, тот...
- О, ты его заприметил.
Мы снова останавливаемся у самой двери. Она стоит рядом со мной. Совсем рядом.
Какая она все-таки маленькая, хрупкая, тоненькая. Какая она беззащитная. Я возьму ее за плечи, за круглые ее плечи... Я поглажу ее голову ладонью. Пусть она не объясняет. Я не хотел спрашивать, не хотел...
- Ты что, жалеешь меня, да?
- Нет, только и ты меня не жалей, Нина.
- А что ж ты дальше-то делать будешь?
- Буду ждать писем твоих.
- А если не дождешься? Всякое ведь бывает...
- Дождусь. Ты ведь обещала.
- Зачем тебе это, глупый?..
Глупый я, глупый. Что-то я не так сказал. Не о том говорил.
- Вот у тебя крошка хлебная на щеке, - говорю я.
Она смеется. Смахивает крошку.
- Пора идти нам с тобой. Хватятся тебя.
- Пусть хватятся, - говорю я. - Пусть хватятся. Семь бед - один ответ.
- Смелый ты у меня какой, - смеется она. И проводит ладонью по моей голове.
Мы выходим в тамбур. Я касаюсь ее плеча. Она отводит мою руку. Очень ласково отводит.
- Не надо, - говорит она, - так лучше.
И целует меня в лоб. И бежит в начавшуюся метель.
...У штаба дивизии стоит бронетранспортер. Сашка ходит вокруг. Разглядывает.
- Сейчас поедем, - говорит он.
ПОТЕХА
Бронетранспортер - очень удобная машина. Он словно серый жук. Он всюду пройдет, отовсюду вылезет. В нем уютно. Тепло. Печка электрическая работает. Можно даже поспать на ходу.
Я не сплю. Я подремываю. Что будет к вечеру, когда мы догоним свою батарею?
Может быть, будет тяжелый бой? Может быть, никого мы уже не застанем... Вот приедем на место, буду ждать писем от Нины... А Сашка спит. По-настоящему. А Карпов сидит рядом с водителем и не то спит, не то просто уставился неподвижно в разбитую дорогу.
...А старшина привез сапоги. А если мне не достанется?..
- Товарищ младший лейтенант, - говорю я, - если бы дорога хорошая была, вот бы мы мчались, наверное. Но Карпов не отвечает. Спит, видно, Карпов.
- Федосьев, - говорю я водителю, - а хорошая теперь у нас машина.
- А я не Федосьев, - говорит он, - я Федосеев. Федосеев я. Все меня путают. И Федоскиным называют, и по-всякому. А я Федосеев. На войне-то разве разберешься: Федосеев или Федосьев? Некогда разбираться. Было раз Федишкиным назвали. Потеха ведь. А я Федосеев. Сорок лет уже Федосеев. Как говорится, с самого первого дня младенчества.
Мы везем бочку вина. Это на всю батарею. Это фронтовая норма.
- А винцом-то попахивает, - говорит Федосеев.
У него оттопыренные розовые губы, белые брови, зубы редкие, крупные. Он говорит нараспев.
Он, наверное, никогда не выходит из себя. С ним уютно, надежно.
- А винцом-то попахивает, - говорит он.
Бочка большая. Отверстие заткнуто деревянной пробкой. Прочно. Не выбить. Да если и выбить, все равно: как до вина дотянуться? А на батарее сейчас принимают пополнение. Новички. Юные ребята, наверно. Стоят, озираются. Потеха. Школяры.
Коля Гринченко вышагивает, наверное, перед ними. Фасонит. А Шонгин, наверное, покурива-ет и говорит Коле: "Болтать ты горазд, Гринченко..." А старшина привез сапоги. А если мне не достанется?
- А если газу прибавить, - спрашиваю я, - что получится, а, Федосеев?
- Получится прибавление скорости,- говорит Федосеев,- скорость увеличится. Это если газу прибавить. Только здесь нельзя. Дорога плохая. Трясти будет, если газу прибавить...
- Ну и пусть трясет.
- А зачем нам?
- А интересно ведь, когда трясет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16