.. Некоторые не верили. Ванванч сам слышал, как над шпрехшталмейстером подтрунивали. Но он верил. Он не хотел сомневаться.
Были и другие гиганты: например, негр Франк Гуд из Америки; толстый, низкорослый и злой Циклоп из Греции; Василий Ярков - непобедимый самородок с волжских берегов; Михаил Боров - ученик самого Ивана Поддубного, и многие другие. Обычно боролись строго по времени. Но иногда объявлялась бессрочная до результата. Это было самое захватывающее. Циклоп всегда проигрывал и сильно злился, что вызывало смех. Его презирали за самонадеянность и истерич-ность, и когда он проигрывал, цирк сотрясался от хохота. У каждого из борцов были особые признаки, и если несчастный Циклоп был знаменит истериками, то есть он, проиграв, катался по арене, бил по ковру кулаками и пытался укусить рефери, то Михаила Борова знали как мастера мертвой хватки, а любимец Бено Шааф поражал всех своих умением освободиться из любых клещей и тут же с помощью двойного нельсона бросить соперника на лопатки.
И вот они прогуливались возле цирка. Из его деревянных недр вылетали аплодисменты, музыка и крики... Ванванч вспоминал, как они с мамой приходили на представление, мама протягивала контролеру коричневую книжечку, и контролер расплывался в улыбке, кивал, звал кого-то, обернувшись... Их сопровождали в ложу, и они сидели на мягких стульях, отделенных деревянным барьером от остальной публики, которая разглядывала их с откровенным интересом. Нравилось ли Ванванчу быть за барьером? Мама была строга и пасмурна, она старалась не смотреть по сторонам и шепотом говорила Ванванчу, тыча пальцем в барьер: "Какая глупость, правда? Что это они придумали какую-то глупость!.." Но Ванванч не успевал осмыслить сказан-ное. Вспыхивала музыка, и все сливалось в предвкушении волшебства... А сейчас он подумал о том, что хорошо бы было показать все это и Саре.
...Жизнь продолжалась. Уже был близок новый, тридцать седьмой год. Ванванч чувствовал себя взрослым. В мае ему предстояло отметить свое тринадцатилетие.
Однажды после школы он по пути зашел к Сане Карасеву. Отец Сани был металлургом. Он был хозяин доменной печи. Саня обещал показать Ванванчу новую рогатку. Они подошли к старой черной избе, поднялись по скрипучим гнилым ступенькам, распахнули такую же дверь, и Ванванч замер на пороге. Сизый туман клубился по темной комнате. В нем плавали, колыхаясь, большая русская печь и деревянный стол, и за столом - человеческие фигуры. Из большого чугунного горшка, стоящего на столе, вырывался пар.
Звякали ложки о миски. Было обеденное время. Было душно. Ванванч проглотил слюну. Саня быстренько разделся, достал с полки рогатку и протянул Ванванчу. Ванванч принялся ее рассмат-ривать, а Саня ловко уселся за стол и потянул к себе тарелку со щами. За столом сидели двое: бородатый старик и мужчина в спецовке. На Ванванча почти не обратили внимания. Только женщина у печки хмуро сказала Сане: "Чего сам-то уселся, а товарища бросил!.." Саня тотчас оборотился к Ванванчу: "Ну, давай садись же, чего стоишь-то?.." - "Нет, спасибо, - сказал Ванванч, - мне идти надо". - "Надо, так иди..." - сказал мужчина в спецовке и принялся за щи. Ванванч собирался уже выйти, как Саня сказал ему, подмигивая: "А дед наш тюрю любит!.." - "А как же, - усмехнулся дед, - хорошее дело". И изумленный Ванванч увидел, как дед накро-шил в миску хлеба, затем лука, посолил и залил все это водкой из бутылки, и спиртной запах тотчас потек по комнате. Затем он крякнул и принялся есть это ложкой. Мужчина сказал: "Эх бы мне такую тюрю!.." - "А чего ж? - спросил дед. - Кто не велит?" - "Мне в смену идти, - сказал мужчина, - у нас это строго".
Вдруг туман рассеялся. Ванванч увидел черные бревенчатые стены, маленькие тусклые окна. Женщина скользила от стола к печке. Ванванч подумал, что у него дома все совсем не так: и чисто, и светло, и "ЭЧС-2", и книги... Он положил рогатку на крышку бачка и сказал: "До свида-ния". - "Ну как рогаточка?" - спросил Саня. "Хорошая", - сказал Ванванч, выходя. За спиной крякал дед, звенели ложки. Запах щей и водки потянулся следом и долго не отставал. Он рассказал маме об увиденном. Она поморщилась и сказала: "Ну, что ты, это была не водка... Наверное, постное масло..." "Нет, нет, - сказал Ванванч, - я видел..." Она пожала плечами.
В их классе на стене висел знаменитый лозунг: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Теперь, когда он вчитывался в эти звонкие слова, перед ним возникала темная изба Карасевых - известных в Тагиле сталеваров, и какая-то печальная несуразица поселялась в его голове. Кончилось тем, что и отец Ю-шина, известный китайский сталевар, померк и превратился под пером Ванванча в знаменитого токаря. Затем он поведал Саре об увиденном, но она не удивилась, только улыбнулась, как всегда, загадочно и снисходительно. Это его почти утешило.
Но оказалось, что это еще не все. Оказалось, что неприятности ходят парами. Тут же добави-лось маленькое происшествие, сущий пустяк, который почему-то уже не забывался. Стоило Ванванчу воротиться с "неудом" домой, как тотчас к нему в комнату заглянул бесцеремонный папин шофер, заехавший на минуту с каким-то поручением. Отрощенко. Заглянул и спросил по-свойски: "Ну, как дела?.." А Ванванч в этот момент крутил себе в чашке по бабусиному предписанию гоголь-моголь из двух желтков и уже готовился проглотить себе в утешение первую ложку, как возник шофер. "Что крутишь?" - спросил Отрощенко, наклонив голову. "Гоголь-моголь", - сказал Ванванч и приблизил ложку к самому рту. "Это что ж, кушанье,что ли? - спросил гость с интересом. - А ну, дайка..." И вожделенная ложка направилась к его рту. Толстые влажные губы шофера раскрылись, втянули в себя золотую снедь, высосали ее всю, большой язык вылизал остатки, и эту облизанную ложку оторопевший Ванванч опустил в чашку, зажмурился... "Ну, давай теперь ты, сказал Отрощенко, - ух, хороша гогель-могель!" - "Я потом", - сказал Ванванч, отставляя чашку. Бабуся ахнула, когда час спустя увидела нетронутое лакомство. Ванванч соврал, что ему расхотелось... И ведь помнилось, долго помнилось, до сих пор помнятся эти жирные, толстые, слюнявые губы, этот красный язык, вылизывающий ложку!
После школы он садился за роман. Действие развивалось. Ю-шин расстреливал кривоногих японцев из пулемета и тосковал по Дин-лин. Затем Ванванч принимался за уроки, но математика ему не давалась. Все казалось чужим, непонятным и ненужным. Учительница смотрела на него с ужасом, щадила, пока не взорвалась. "Я вызову твоих родителей, - сказала она, втягивая голову в плечи, - представляю, как огорчится твой отец!" - "Не вызовешь", - подумал он с внезапной наглостью. Геля Гуськова, первая ученица в классе, вызвалась ему помочь. Она старательно объясняла ему хитросплетения математических тонкостей и улыбалась, исполненная добра и приязни, но все было напрасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Были и другие гиганты: например, негр Франк Гуд из Америки; толстый, низкорослый и злой Циклоп из Греции; Василий Ярков - непобедимый самородок с волжских берегов; Михаил Боров - ученик самого Ивана Поддубного, и многие другие. Обычно боролись строго по времени. Но иногда объявлялась бессрочная до результата. Это было самое захватывающее. Циклоп всегда проигрывал и сильно злился, что вызывало смех. Его презирали за самонадеянность и истерич-ность, и когда он проигрывал, цирк сотрясался от хохота. У каждого из борцов были особые признаки, и если несчастный Циклоп был знаменит истериками, то есть он, проиграв, катался по арене, бил по ковру кулаками и пытался укусить рефери, то Михаила Борова знали как мастера мертвой хватки, а любимец Бено Шааф поражал всех своих умением освободиться из любых клещей и тут же с помощью двойного нельсона бросить соперника на лопатки.
И вот они прогуливались возле цирка. Из его деревянных недр вылетали аплодисменты, музыка и крики... Ванванч вспоминал, как они с мамой приходили на представление, мама протягивала контролеру коричневую книжечку, и контролер расплывался в улыбке, кивал, звал кого-то, обернувшись... Их сопровождали в ложу, и они сидели на мягких стульях, отделенных деревянным барьером от остальной публики, которая разглядывала их с откровенным интересом. Нравилось ли Ванванчу быть за барьером? Мама была строга и пасмурна, она старалась не смотреть по сторонам и шепотом говорила Ванванчу, тыча пальцем в барьер: "Какая глупость, правда? Что это они придумали какую-то глупость!.." Но Ванванч не успевал осмыслить сказан-ное. Вспыхивала музыка, и все сливалось в предвкушении волшебства... А сейчас он подумал о том, что хорошо бы было показать все это и Саре.
...Жизнь продолжалась. Уже был близок новый, тридцать седьмой год. Ванванч чувствовал себя взрослым. В мае ему предстояло отметить свое тринадцатилетие.
Однажды после школы он по пути зашел к Сане Карасеву. Отец Сани был металлургом. Он был хозяин доменной печи. Саня обещал показать Ванванчу новую рогатку. Они подошли к старой черной избе, поднялись по скрипучим гнилым ступенькам, распахнули такую же дверь, и Ванванч замер на пороге. Сизый туман клубился по темной комнате. В нем плавали, колыхаясь, большая русская печь и деревянный стол, и за столом - человеческие фигуры. Из большого чугунного горшка, стоящего на столе, вырывался пар.
Звякали ложки о миски. Было обеденное время. Было душно. Ванванч проглотил слюну. Саня быстренько разделся, достал с полки рогатку и протянул Ванванчу. Ванванч принялся ее рассмат-ривать, а Саня ловко уселся за стол и потянул к себе тарелку со щами. За столом сидели двое: бородатый старик и мужчина в спецовке. На Ванванча почти не обратили внимания. Только женщина у печки хмуро сказала Сане: "Чего сам-то уселся, а товарища бросил!.." Саня тотчас оборотился к Ванванчу: "Ну, давай садись же, чего стоишь-то?.." - "Нет, спасибо, - сказал Ванванч, - мне идти надо". - "Надо, так иди..." - сказал мужчина в спецовке и принялся за щи. Ванванч собирался уже выйти, как Саня сказал ему, подмигивая: "А дед наш тюрю любит!.." - "А как же, - усмехнулся дед, - хорошее дело". И изумленный Ванванч увидел, как дед накро-шил в миску хлеба, затем лука, посолил и залил все это водкой из бутылки, и спиртной запах тотчас потек по комнате. Затем он крякнул и принялся есть это ложкой. Мужчина сказал: "Эх бы мне такую тюрю!.." - "А чего ж? - спросил дед. - Кто не велит?" - "Мне в смену идти, - сказал мужчина, - у нас это строго".
Вдруг туман рассеялся. Ванванч увидел черные бревенчатые стены, маленькие тусклые окна. Женщина скользила от стола к печке. Ванванч подумал, что у него дома все совсем не так: и чисто, и светло, и "ЭЧС-2", и книги... Он положил рогатку на крышку бачка и сказал: "До свида-ния". - "Ну как рогаточка?" - спросил Саня. "Хорошая", - сказал Ванванч, выходя. За спиной крякал дед, звенели ложки. Запах щей и водки потянулся следом и долго не отставал. Он рассказал маме об увиденном. Она поморщилась и сказала: "Ну, что ты, это была не водка... Наверное, постное масло..." "Нет, нет, - сказал Ванванч, - я видел..." Она пожала плечами.
В их классе на стене висел знаменитый лозунг: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Теперь, когда он вчитывался в эти звонкие слова, перед ним возникала темная изба Карасевых - известных в Тагиле сталеваров, и какая-то печальная несуразица поселялась в его голове. Кончилось тем, что и отец Ю-шина, известный китайский сталевар, померк и превратился под пером Ванванча в знаменитого токаря. Затем он поведал Саре об увиденном, но она не удивилась, только улыбнулась, как всегда, загадочно и снисходительно. Это его почти утешило.
Но оказалось, что это еще не все. Оказалось, что неприятности ходят парами. Тут же добави-лось маленькое происшествие, сущий пустяк, который почему-то уже не забывался. Стоило Ванванчу воротиться с "неудом" домой, как тотчас к нему в комнату заглянул бесцеремонный папин шофер, заехавший на минуту с каким-то поручением. Отрощенко. Заглянул и спросил по-свойски: "Ну, как дела?.." А Ванванч в этот момент крутил себе в чашке по бабусиному предписанию гоголь-моголь из двух желтков и уже готовился проглотить себе в утешение первую ложку, как возник шофер. "Что крутишь?" - спросил Отрощенко, наклонив голову. "Гоголь-моголь", - сказал Ванванч и приблизил ложку к самому рту. "Это что ж, кушанье,что ли? - спросил гость с интересом. - А ну, дайка..." И вожделенная ложка направилась к его рту. Толстые влажные губы шофера раскрылись, втянули в себя золотую снедь, высосали ее всю, большой язык вылизал остатки, и эту облизанную ложку оторопевший Ванванч опустил в чашку, зажмурился... "Ну, давай теперь ты, сказал Отрощенко, - ух, хороша гогель-могель!" - "Я потом", - сказал Ванванч, отставляя чашку. Бабуся ахнула, когда час спустя увидела нетронутое лакомство. Ванванч соврал, что ему расхотелось... И ведь помнилось, долго помнилось, до сих пор помнятся эти жирные, толстые, слюнявые губы, этот красный язык, вылизывающий ложку!
После школы он садился за роман. Действие развивалось. Ю-шин расстреливал кривоногих японцев из пулемета и тосковал по Дин-лин. Затем Ванванч принимался за уроки, но математика ему не давалась. Все казалось чужим, непонятным и ненужным. Учительница смотрела на него с ужасом, щадила, пока не взорвалась. "Я вызову твоих родителей, - сказала она, втягивая голову в плечи, - представляю, как огорчится твой отец!" - "Не вызовешь", - подумал он с внезапной наглостью. Геля Гуськова, первая ученица в классе, вызвалась ему помочь. Она старательно объясняла ему хитросплетения математических тонкостей и улыбалась, исполненная добра и приязни, но все было напрасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61