А он чуть-чуть улыбается и ничего не говорит. Он был там, где жизнь течет без его участия, сама по себе.
Да, забыться на мгновение и опять встретить жизнь, какой она была без тебя.
Не вдали, а возле себя самого, под самыми твоими руками вся жизнь, и только сам ты слеп, не можешь на это, как на солнце, смотреть, отводишь глаза свои на далекое прекрасное. И ты уходишь туда только затем, чтобы понять оттуда силу, красоту и добро окружающей тебя близкой жизни. Можно всю жизнь отдать на пропаганду этой мысли.
Для художника жизнь на земле - это единство и каждое событие в ней есть явление целого, но ведь надо носить в себе это целое, чтобы узнавать его проявление в частном. Это целое есть свойство личности.
Что же такое деталь? Это есть явление целого в частном.
Что есть художество? Вот какая-нибудь пичужка сидит на ветке, шишку долбит, и носик у нее кривой, и, с одной стороны, линия этого носика есть часть траектории чего-то огромного, вроде Марса, а с другой, это великое предстоит сердцу умильно, понятно, ответно: восхищение от пустяка, и пустяк - это все!
Птенчик, самый малый, сел на вершинный палец самой высокой ели, и, видно, он там недаром сел, тоже славил зарю; клюв его маленький раскрывался, но песня не достигала земли, и по всему виду птички можно было понять: дело ее - славить, а не в том, чтобы песня достигала земли и славила птичку.
Спрашивать писателя о "тайнах творчества", мне кажется, все равно, что требовать от козла молока. Дело козла - полюбить козу, дело козы давать молоко.
Так и о творчестве - надо спрашивать жизнь, нужно самому жить, а не спрашивать художника, влюбленного в жизнь, "каким способом мне тоже влюбиться?".
Вчера вечером слушал соловьев и наслаждался не переживанием детства, а так, как оно сейчас: за черной пилой леса золотая заря, над зарей облака тяжелые, синие, и по синему красные борозды.
Пели соловьи в той стороне, где заря за рекой, и на горе надо мной, и внизу, в овражном ольшанике, и я слушал и выбирал, в какой стороне соловьи лучше поют.
Когда же выбрал сторону, стал выбирать среди соловьев, какой лучше поет, и когда нашел лучшего, то стал его спрашивать, как бы мне тоже так научиться петь лучше всех.
И соловей мне ответил:
- Хочешь петь - и пой, а научиться этому нельзя! - Помолчав, он добавил: - Да и не надо. Что хорошего будет, если все научатся и запоют.
Передавали Шаляпина по скверным пластинкам, но я все-таки думал о нем то самое, что думаю всегда. Он мне является чудом, утверждающим мою любовь к родине и веру в себя.
...Такой талант, как у Шаляпина, такой САМОРОДОК надо понимать как природу в ее изначальном творчестве. По Шаляпину, как по величайшему образцу, надо постигать нерукотворное творчество, как явление божией милостью.
Все хорошее, в том числе и хороший рассказ, происходит не только от личного усилия, нет, оно само выспевает, как яблоко на стволе человеческой личности.
Чтобы настоящим быть художником, надо преодолеть в себе злобную зависть к лучшему и заменить преклонением перед совершенно прекрасным.
Зачем мне завидовать лучшему, если лучшее есть маяк на моем пути, и зачем мне падать перед совершенно прекрасным, если я в нем в какой-то мере, пусть даже в самой малой, но участвую: тем самым, что я восхищаюсь, я участвую.
Конечно, и во мне всякий есть человек, но я выбираю из всего себя лучшее, делаю из него человека возможного и называю это - реализм, а не то реализм, как некоторые думают, чтобы вывертывать все из себя без разбору и находить в окружающем мире людей ему подтверждение.
Искусство есть в существе своем движение и начинается от желания лучшего: хочется лучшего, чем данное...
Написать "по себе" - это у меня значит самому превратиться в то, о чем пишешь, и прямо скажу: мне легче превратиться в собаку, в ковер, в елку или березку, чем в иного, чуждого мне человека, в разбойника, в вора.
Я чувствую, что, кажется, уловил желанный мазок для своей лесной повести: совершенную, детскую простоту выражения радости жизни. Этого только я и добивался, этим находил читателя, но не всегда выходило верно (лучше всего это выходило в "Лесной капели", в охотничьих и детских рассказах).
Рассказ "Москва-река" отправлен в редакцию, и, мне кажется, я написал его хорошо, то есть без всяких претензии, почти как простолюдин, хранящий неведомые себе самому в душе сокровища жизни.
...На мгновенье мне было так, будто я все слова позабыл и сказать мне теперь нечего. Но так бывает постоянно со мной при переходе с записанной речи к устной, к тому языку, каким мать мне говорила и учила меня его первым словам.
Каждый раз, когда я, забыв на мгновение все, чему меня учили, берусь за эти родные слова, мне кажется, будто не слово приходит ко мне, а прилетает крылатое существо с гибкой шейкой, со сверкающими глазками, с острым носиком, как у синички, и это - я сам. Потому, видно, и называется устная поэзия сказкой, что сказка эта сказывалась. И потому она мне кажется, эта сказка, крылатой и свободной, что я всю жизнь трудился, учился так же свободно писать, как она сказывается, и все-таки не мог обратить родное слово в ту музыку, какая мне слышится в речи простых людей на полях, и в лесах, на улицах, на берегах и у простых деревенских колодцев.
Бывает, долго толкуешь о чем-нибудь простому человеку, и вдруг лицо это осветилось и станет, будто он все это знал давным-давно, только считал ненужным для него делом и позабыл. Слово - это лицо простого человека, и так же, как у каждого листика на дереве есть свое выражение, так и у каждого человека есть свое собственное, единственно ему принадлежащее слово.
Пусть даже это свое тайное слово никому не удается сказать, но все равно, он этим словом живет, оно образует его выражение.
Почему-то всегда, если выйдет тебе в чем-нибудь удача, то кажется, что если бы и каждый сделал такое же усилие, как и я, то мог бы то же самое добыть для себя. В особенности часто бывает с тем, что люди называют "талантом". Им кажется, будто талант - это "дар" и выпадает ни за что ни про что. Мне же представляется, что талант заключен в усилии, и каждый, у кого нашлось бы такое усилие, нашел бы к чему-то с в о е м у и талант. Мне представляется, что мы вроде конницы, и каждый должен сделать усилие, выбрать себе в диком табуне своего коня, прыгнуть на него и удержаться.
Человек живет и рождает новое, и от него остается навсегда то небывалое, что он рождает словом, делом, помышлением, поклоном даже, или пожатием руки, или только улыбкой посылаемой.
Мне казалось, с тех пор как я помню себя, что есть какая-то великая страна небывалого и что я ее должен открыть всем. Больше! Мне казалось всегда, что не я один представляю собой это небывалое "я", и все тоже "я", и каждый в себе таит его и почему-то не всегда может или хочет открыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Да, забыться на мгновение и опять встретить жизнь, какой она была без тебя.
Не вдали, а возле себя самого, под самыми твоими руками вся жизнь, и только сам ты слеп, не можешь на это, как на солнце, смотреть, отводишь глаза свои на далекое прекрасное. И ты уходишь туда только затем, чтобы понять оттуда силу, красоту и добро окружающей тебя близкой жизни. Можно всю жизнь отдать на пропаганду этой мысли.
Для художника жизнь на земле - это единство и каждое событие в ней есть явление целого, но ведь надо носить в себе это целое, чтобы узнавать его проявление в частном. Это целое есть свойство личности.
Что же такое деталь? Это есть явление целого в частном.
Что есть художество? Вот какая-нибудь пичужка сидит на ветке, шишку долбит, и носик у нее кривой, и, с одной стороны, линия этого носика есть часть траектории чего-то огромного, вроде Марса, а с другой, это великое предстоит сердцу умильно, понятно, ответно: восхищение от пустяка, и пустяк - это все!
Птенчик, самый малый, сел на вершинный палец самой высокой ели, и, видно, он там недаром сел, тоже славил зарю; клюв его маленький раскрывался, но песня не достигала земли, и по всему виду птички можно было понять: дело ее - славить, а не в том, чтобы песня достигала земли и славила птичку.
Спрашивать писателя о "тайнах творчества", мне кажется, все равно, что требовать от козла молока. Дело козла - полюбить козу, дело козы давать молоко.
Так и о творчестве - надо спрашивать жизнь, нужно самому жить, а не спрашивать художника, влюбленного в жизнь, "каким способом мне тоже влюбиться?".
Вчера вечером слушал соловьев и наслаждался не переживанием детства, а так, как оно сейчас: за черной пилой леса золотая заря, над зарей облака тяжелые, синие, и по синему красные борозды.
Пели соловьи в той стороне, где заря за рекой, и на горе надо мной, и внизу, в овражном ольшанике, и я слушал и выбирал, в какой стороне соловьи лучше поют.
Когда же выбрал сторону, стал выбирать среди соловьев, какой лучше поет, и когда нашел лучшего, то стал его спрашивать, как бы мне тоже так научиться петь лучше всех.
И соловей мне ответил:
- Хочешь петь - и пой, а научиться этому нельзя! - Помолчав, он добавил: - Да и не надо. Что хорошего будет, если все научатся и запоют.
Передавали Шаляпина по скверным пластинкам, но я все-таки думал о нем то самое, что думаю всегда. Он мне является чудом, утверждающим мою любовь к родине и веру в себя.
...Такой талант, как у Шаляпина, такой САМОРОДОК надо понимать как природу в ее изначальном творчестве. По Шаляпину, как по величайшему образцу, надо постигать нерукотворное творчество, как явление божией милостью.
Все хорошее, в том числе и хороший рассказ, происходит не только от личного усилия, нет, оно само выспевает, как яблоко на стволе человеческой личности.
Чтобы настоящим быть художником, надо преодолеть в себе злобную зависть к лучшему и заменить преклонением перед совершенно прекрасным.
Зачем мне завидовать лучшему, если лучшее есть маяк на моем пути, и зачем мне падать перед совершенно прекрасным, если я в нем в какой-то мере, пусть даже в самой малой, но участвую: тем самым, что я восхищаюсь, я участвую.
Конечно, и во мне всякий есть человек, но я выбираю из всего себя лучшее, делаю из него человека возможного и называю это - реализм, а не то реализм, как некоторые думают, чтобы вывертывать все из себя без разбору и находить в окружающем мире людей ему подтверждение.
Искусство есть в существе своем движение и начинается от желания лучшего: хочется лучшего, чем данное...
Написать "по себе" - это у меня значит самому превратиться в то, о чем пишешь, и прямо скажу: мне легче превратиться в собаку, в ковер, в елку или березку, чем в иного, чуждого мне человека, в разбойника, в вора.
Я чувствую, что, кажется, уловил желанный мазок для своей лесной повести: совершенную, детскую простоту выражения радости жизни. Этого только я и добивался, этим находил читателя, но не всегда выходило верно (лучше всего это выходило в "Лесной капели", в охотничьих и детских рассказах).
Рассказ "Москва-река" отправлен в редакцию, и, мне кажется, я написал его хорошо, то есть без всяких претензии, почти как простолюдин, хранящий неведомые себе самому в душе сокровища жизни.
...На мгновенье мне было так, будто я все слова позабыл и сказать мне теперь нечего. Но так бывает постоянно со мной при переходе с записанной речи к устной, к тому языку, каким мать мне говорила и учила меня его первым словам.
Каждый раз, когда я, забыв на мгновение все, чему меня учили, берусь за эти родные слова, мне кажется, будто не слово приходит ко мне, а прилетает крылатое существо с гибкой шейкой, со сверкающими глазками, с острым носиком, как у синички, и это - я сам. Потому, видно, и называется устная поэзия сказкой, что сказка эта сказывалась. И потому она мне кажется, эта сказка, крылатой и свободной, что я всю жизнь трудился, учился так же свободно писать, как она сказывается, и все-таки не мог обратить родное слово в ту музыку, какая мне слышится в речи простых людей на полях, и в лесах, на улицах, на берегах и у простых деревенских колодцев.
Бывает, долго толкуешь о чем-нибудь простому человеку, и вдруг лицо это осветилось и станет, будто он все это знал давным-давно, только считал ненужным для него делом и позабыл. Слово - это лицо простого человека, и так же, как у каждого листика на дереве есть свое выражение, так и у каждого человека есть свое собственное, единственно ему принадлежащее слово.
Пусть даже это свое тайное слово никому не удается сказать, но все равно, он этим словом живет, оно образует его выражение.
Почему-то всегда, если выйдет тебе в чем-нибудь удача, то кажется, что если бы и каждый сделал такое же усилие, как и я, то мог бы то же самое добыть для себя. В особенности часто бывает с тем, что люди называют "талантом". Им кажется, будто талант - это "дар" и выпадает ни за что ни про что. Мне же представляется, что талант заключен в усилии, и каждый, у кого нашлось бы такое усилие, нашел бы к чему-то с в о е м у и талант. Мне представляется, что мы вроде конницы, и каждый должен сделать усилие, выбрать себе в диком табуне своего коня, прыгнуть на него и удержаться.
Человек живет и рождает новое, и от него остается навсегда то небывалое, что он рождает словом, делом, помышлением, поклоном даже, или пожатием руки, или только улыбкой посылаемой.
Мне казалось, с тех пор как я помню себя, что есть какая-то великая страна небывалого и что я ее должен открыть всем. Больше! Мне казалось всегда, что не я один представляю собой это небывалое "я", и все тоже "я", и каждый в себе таит его и почему-то не всегда может или хочет открыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26