Резкие тени превратили лес в гравюру. Пламя посрывало шляпы, перевернуло столы, соткало фигуры и замки, и сцены знаменитых сражений, и сплетенные в пожатии руки – и заплясало по кругу. Оно оставило на сетчатке глаз жгучие пурпурные отпечатки…
И унялось. И превратилось в обычный костер.
– На забывчивость я никогда не жаловалась, – буркнула бабаня.
На рассвете бабаня Громс-Хмурри и маманя Огг по щиколотку в тумане возвращались домой. Ночь в целом удалась. Маманя сказала:
– Нехорошо ты с ними обошлась.
– Да я ничего такого не сделала.
– Ну вот чего не сделала, то и нехорошо. Все равно как выдернуть из-под человека стул, когда он уже садится…
– Кто не смотрит, куда садится, тому и сидеть незачем, – огрызнулась бабаня.
В листве выбил короткую дробь один из тех очень недолгих ливней, какие возникают, когда несколько отдельных капель не хотят идти в ногу со всеми.
– Ну ладно, – не стала спорить маманя. – Но обошлась ты с ними круто.
– Верно, – согласилась бабаня.
– А поразмыслить, так и гнусно.
– Мгм.
Маманю пробрала дрожь. Мысли, промелькнувшие у нее в голове в те несколько первых мгновений, когда Пьюси завопил…
– Я тут ни при чем, – продолжала бабаня. – Я никому не внушала ничего такого, чего вы уже не внушили бы себе сами.
– Прости, Эсме.
– Да ладно.
– Вот только… Летиция не хотела тебя с грязью мешать, Эсме. Она, конечно, злыдня, и ума не большого, и любит покомандовать, но…
– Ты ведь меня с детства помнишь, так? – перебила бабаня. – Мы ведь с тобой прошли огонь, воду и медные трубы?
– Само собой, но…
– Но ты никогда не опускалась до всяких там «я говорю вам это как друг», верно?
Маманя помотала головой. Довод был веский. Ни один дружелюбно настроенный человек так не скажет.
– А кстати, какие такие радости сулит ведьмовство? – спросила бабаня. – Слово-то какое дурацкое!
– Без понятия, – отозвалась маманя. – Я, если честно, подалась в ведьмы ради ухажеров.
– Думаешь, я не знаю?
– А твой какой был интерес, Эсме? Бабаня остановилась и поглядела сперва на морозное небо, а потом вниз, на землю.
– Не знаю, – наконец призналась она. – Наверное, такой же.
То-то и оно, подумала маманя. Возле бабаниной лачуги они спугнули оленя. У черной двери красовалась аккуратно сложенная поленница, а на парадных ступеньках лежали два мешка. В одном была большая головка сыра.
– Похоже, тут побывали Гоппхутор с Цыппингом, – заметила маманя.
– Хм. – Бабаня поглядела на испещренный старательными каракулями листок, прикрепленный ко второму мешку: «Любезная Хозяйка Громсъ-Хмурри, буду весьма признателен, если Вы дозволите мне назвать этот самоновейший призовой Сортъ „Эсме Громсъ-Хмурри“. Ваш уповающий на доброе Здравие Перси Гоппхуторъ». Так-так. Интересно, кто это его надоумил?
– И не представляю, – сказала маманя.
– Я так и думала.
Бабаня с подозрением принюхалась, развязала мешок и вытащила оттуда Эсме Громс-Хмурри.
Округлую, слегка приплюснутую с одного конца и заостренную с другого… Луковица!
Маманя Огг сглотнула.
– Я же велела ему не…
– Что-что?
– Так… ничего…
Бабаня Громс-Хмурри вертела луковицу в пальцах, а мир в лице мамани Огг ждал, пока вершилась его судьба. Но вот бабаня как будто пришла к решению, которое ее вполне устраивало.
– Очень нужный овощ – лук, – промолвила она наконец. – Крепкий. Злой.
– Для организма полезный, – подхватила маманя.
– Хорошо хранится. Придает вкус.
– Пикантный и распаляющий, – брякнула маманя, от громадного облегчения теряя нить рассуждении и запутываясь в эпитетах. – С сыром – пальчики оближешь…
– Не стоит заходить так далеко, – остудила ее пыл бабаня, бережно убирая луковицу в мешок. Тон был почти дружелюбный. – Не зайдешь попить чайку, Гита?
– Э… мне вообще-то пора…
– Ну ладно.
Бабаня стала затворять черный ход, но вдруг вновь приоткрыла дверь. Маманя увидела в щелку внимательный синий глаз.
– А все-таки я была права, – заметила бабаня. Это не был вопрос.
Маманя кивнула.
– Ага.
– Славненько!


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12