При виде мамани бабаня улыбнулась – по крайней мере уголок ее губ пополз вверх. Тут уж маманя встревожилась не на шутку. Обычно бабаня улыбалась, только если какого-нибудь мерзавца настигала заслуженная кара.
– Ах, Гита, как я рада тебя видеть!
– Эсме, ты часом не приболела?
– Никогда не чувствовала себя лучше, дорогая. – Пение продолжалось.
– Э… тряпки разбираешь? – догадалась маманя. – Собралась наконец сшить одеяло?
Бабаня Громс-Хмурри твердо верила, что в один прекрасный день сошьет лоскутное одеяло. Однако эта работа требует терпения, а потому за пятнадцать лет бабане удалось сметать всего три лоскута. Но она упрямо копила старую одежду. Так делают многие ведьмы. Это их общая слабость. У старых вещей, как и у старых домов, есть душа. И если одежка не ползет под руками, ведьма не в силах с ней расстаться.
– Оно где-то здесь, – бормотала бабаня. – Ага, вот… Она гордо взмахнула платьем. Когда-то оно было розовым. – Так и знала, что оно тут! Можно сказать, ненадеванное. И мне почти впору.
– Ты хочешь его носить? – охнула маманя. Пронзительный взгляд синих бабаниных глаз обратился на нее. Маманя с огромным облегчением услышала бы в ответ что-нибудь вроде «Нет, с маслом съем, дура старая». Вместо этого ее подруга смягчилась и с легкой тревогой спросила:
– Думаешь, мне не пойдет?
Воротничок был отделан кружевом. Маманя сглотнула.
– Ты обычно носишь черное, – напомнила она. – Даже капельку чаще, чем обычно. Можно сказать, всегда.
– И это – душераздирающее зрелище, – рассудительно ответила бабаня. – Не пора ли принарядиться?
– Да ведь оно такое… розовое.
Бабаня отложила платье в сторону. К ужасу мамани, она взяла ее за руку и серьезно сказала:
– Знаешь, с этими Испытаниями я, пожалуй, повела себя как самый настоящий пес на сене. Гита…
– Сука, – рассеянно обронила маманя Огг. На мгновение бабанины глаза вновь превратились в два сапфира.
– Что?
– Э… сука на сене, – пробормотала маманя. – В смысле «собака». А не «пес».
– Да? И верно. Спасибо, что поправила. Ну вот я и подумала: пора мне немного уступить. Пора вдохнуть уверенность в молодое поколение. Надо признать, я… была не очень-то любезна с соседями…
– Э-э…
– Я попробовала стать любезной, – продолжала бабаня. – Досадно, но приходится признать: я хотела как лучше, а вышло…
– Любезничать ты никогда не умела, – вздохнула маманя. Бабаня улыбнулась. В ее взгляде, хоть и решительном, маманя не сумела высмотреть ничего, кроме искренней озабоченности.
– Может, со временем научусь, – предположила бабаня. Она ласково похлопала маманю по руке. Маманя уставилась на свою руку так, словно ту постигло нечто ужасное, и выдавила:
– Просто все привыкли, что ты… с характером.
– Я, пожалуй, сварю для праздника варенье и напеку кексов, – сказала бабаня.
– Угу… Это дело.
– Нет ли в поселке больных, кого нужно навестить? Маманя уставилась на деревья. Все хуже и хуже! Она порылась в памяти, пытаясь припомнить кого-нибудь, кто занемог достаточно тяжело, чтобы нуждаться в дружеском визите, но еще был бы в силах пережить потрясение от явления бабани Громс-Хмурри в роли ангела-хранителя. По части практической психологии и наиболее примитивных сельских оздоровительных процедур бабане не было равных; честно говоря, последнее удавалось ей даже на расстоянии, ибо многие разбитые болью бедолаги поднимались с постели и отступали – нет, бежали – перед известием, что бабаня на подходе.
– Пока все здоровы, – дипломатично сказала маманя.
– И не требуется ободрить никого из стариков? Само собой, себя маманя с бабаней к старикам не причисляли: ни одна ведьма девяноста семи лет нипочем не признает себя старухой. Старость – удел других.
– Пока все и так бодры, – ответила маманя.
– Может, я могла бы рассказывать сказки детворе? Маманя кивнула. Однажды бабаня (на нее тогда ненадолго нашло) взялась рассказывать сказки. Что касается детей, результат был превосходный: они слушали разинув рот и явно наслаждались преданиями седой старины. Сложности возникли потом, когда ребятишки разошлись по домам и стали интересоваться, что значит «выпотрошенный».
– Я могла бы сидеть в кресле-качалке и рассказывать, – добавила бабаня. – Помнится мне, что так положено. И еще я могла бы сварить для них мои особые тянучки из яблочной патоки. Вот было бы славно, правда?
Маманя опять кивнула, объятая чем-то вроде почтительного ужаса. Она вдруг отчетливо поняла, что она – единственное препятствие на пути этого безудержного буйства любезности.
– Тянучки, – задумчиво промолвила она. – Это какие же будут? Те, что разлетались вдребезги, как стекляшки, или те, из-за которых нашему малышу Пьюси пришлось разжимать зубы ложкой?
– Я, кажется, поняла, где я в тот раз ошиблась.
– Знаешь, Эсме, ты с сахаром не в ладах. Помнишь те твои леденцы «от-рассвета-до-заката»?
– Но их и хватило до заката, Гита.
– Только потому, что наш малыш Пьюси не мог их выковырять изо рта, пока мы ему не выдернули пару зубов, Эсме. Лучше держись солений. Вот соленья тебе удаются на славу.
– Но я должна что-нибудь сделать, Гита. Не могу я все время ходить злобной каргой. О, знаю! Я стану помогать на Испытаниях. Хлопот-то будет невпроворот, верно?
Маманя про себя улыбнулась. Вот оно что.
– Ну конечно, – подтвердила она. – Почтеннейшая Мак-Рица с радостью растолкует тебе, что к чему. – И подумала:
«Так ей, дуре, и надо: ты определенно что-то задумала».
– Я с ней поговорю, – пообещала бабаня. – Ведь, наверное, я могла бы много с чем помочь, если б захотела.
– Захочешь как пить дать, – искренне заверила маманя. – Чует мое сердце, с твоей легкой руки все пройдет совершенно иначе.
Бабаня опять принялась рыться в мешке.
– Ты ведь тоже придешь, а, Гита?
– Я? – сказала маманя. – Да я ни за что на свете не пропущу такое зрелище!
Маманя нарочно поднялась ни свет ни заря. В случае какой-нибудь склоки ей хотелось быть в первых рядах зрительного зала.
Дорогу к месту Испытаний украшали гирлянды, развешенные на деревьях нестерпимо яркими цветными петлями.
В них было что-то странно знакомое. По идее, если обладатель ножниц берется вырезать треугольник, он не может потерпеть фиаско – но кому-то это удалось. К тому же флажки явно были сделаны из старательно раскроенного старого барахла. Маманя сразу поняла это. Не так уж часто попадаются флажки с воротничками.
На поле для Испытаний устанавливали ларьки и палатки. Под ногами путались дети. Комитет нерешительно стоял под деревом, изредка поглядывая на розовую фигурку на верху высоченной стремянки.
– Она явилась затемно, – пожаловалась Летиция подошедшей мамане. – Сказала, что всю ночь шила флажки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12