Времени у меня достаточно. После такой бешеной
скачки я могу идти вдвое медленней, и все равно успею.
Когда я снова сел в седло, уже вечерело. Сумерки еще не наступили, но
день заметно изнемогал. Почему-то мне не хотелось касаться этой земли
вечером. Пока солнце еще высоко, все вроде как надо. Но чем ближе темнота,
тем более странное чувство охватывает путника. Пока еще жужжат пчелы, оно
не так заметно. Но пчелы отправились на покой, а вокруг катятся
бесконечные волны вереска - белого, лилового, розового. Сумерки сгущаются,
и лиловый вереск становится черным, а розовый - лиловым. Потом и белые
цветки понемногу лиловеют. И ветер поднялся. Я раньше думал, это только в
песнях поется, будто вереск звенит. Оказывается, правда. Он звенит,
тихо-тихо, почти невнятно, и от его звона звезды становятся холодными и
чужими. Подымаешь взгляд и не знаешь - на прежнем ли они месте? Не глянет
ли на тебя чужое небо с незнакомыми звездами?
А потом сгущается туман, и звон становится шорохом, и неба уже не
видно - ни своего, ни чужого. Туман липкий, холодный, дышать трудно. И не
видать ничего. Когда вереск под ногами коня сменился луговой травой, я это
скорее почувствовал по изменившейся поступи коня, чем увидел.
Я сошел с коня, стреножил его и пустил пастись. Вот они, дикие луга
за вересковой пустошью. Что такое "граница трав", я не знаю, но там видно
будет. Вроде на этой границе должен гореть костер. Никаких костров и в
помине нет. Может, я ошибся местом? Да нет, вряд ли. Во всяком случае,
время пока есть, можно и пооглядеться. Хотя много ли увидишь в тумане?
Осядет он скоро, но я должен разобраться раньше, чем "звезды сметут его в
стога".
На кострище я наткнулся довольно скоро. Рядом лежал изрядный запас
хвороста. После недолгого раздумья я решил разжечь костер. Конечно, лучше,
если костер разожгут те, кто делал надпись на кинжале. Но, хотя туман и
начинал редеть, мне вовсе не улыбалось провести ночь без огня в этих
местах. И вообще: пусть знают, что я их не боюсь!
Глупо, ребячески. Но я не мог быть иным в эту ночь.
Я сидел у костра и подкреплялся хлебом и медом из своих дорожных
припасов. Туман почти рассеялся. В небе стояла полная луна, большая и
чистая. Остатки тумана окружали ее нежно мерцающим ореолом. Вереск снова
начинал звенеть. Этот звон, тихий и настойчивый... и лунный свет... я
тряхнул головой. Так нельзя! Надо собраться. Нельзя давать вереску такую
власть над собой. Особенно сейчас, когда туман осел, и над лугом сияет
бледная, полупризрачная радуга. Я никогда раньше не видел лунной радуги. Я
глядел на нее, как зачарованный, и не сразу заметил всадника.
Трудно сказать, как на самом деле выглядит укрытый плащом всадник в
седле, какого он роста. Но мне он показался высоким. Конь его ступал
неслышным шагом, но приближался он быстрее, чем самой бешеной рысью. В
ярком лунном свете я даже издали мог различить серый плащ, светлые волосы,
повязанные гибкой веткой через лоб, уверенные движения рук. Делая вид, что
ищу что-то в сумке, я украдкой достал троелистник и поднес его к глазам.
Вот оно! Конечно, таким манером конь и шагом до тебя доберется в
мгновение ока. Он вообще не ступал по земле, он шел по ветру, не приминая
травы. И как я раньше мог не заметить, что он не касается земли? Почему
мне казалось, что трава обвивает копыта? Ветка тоже оказалась обманом:
голову эльфа охватывал серебряный обруч. И плащ его не был серым. Он сиял
нежной зеленью, как юная весенняя трава. Не шелк, не бархат, что-то совсем
другое, пронизанное золотистым и радужным сиянием росы.
Я так засмотрелся, что когда сообразил спрятать троелистник, было уже
поздно.
- Ты взял троелистник с собой, Наемник? - улыбнулся эльф. - Даже ты?
Я покраснел до корней волос, как мальчишка, застигнутый за
непотребным занятием.
- Оставь его, если хочешь, а можешь и убрать. Он тебе не понадобится.
Я неловко убрал троелистник за пазуху. Перемены облика не произошло.
Плащ эльфа по-прежнему струился в свете костра зеленым золотом, обруч
мерцал прохладно и спокойно.
- Извини, что заставил тебя ждать, - произнес эльф, садясь у костра.
- Я думал ты будешь искать место дольше.
Час от часу не легче! Выходит, надпись на кинжале предназначалась
лично мне?
- Я бы и искал дольше, доведись мне разбирать ваше послание самому, -
проворчал я. - Разве нельзя было написать как-нибудь по-другому? А если бы
я не догадался, что это не просто стихи?
Эльф покачал головой.
- Нельзя. Мы не могли рисковать! Вдруг кто-то прочтет и расшифрует
послание кроме тебя и Морайха? Слишком многие охотятся за вашими детьми.
Мой расколотый мир заново воздвигся из руин, и его бывшими обломками
мне еще раз угодило по голове. Я испытал невыразимое облегчение и ни с чем
не сравнимый стыд. Почему мне сразу не пришло в голову самое простое:
эльфы не покушались на детей, они их защищали! Почему? А кто я,
собственно, такой? Что за шишка на ровном месте, чтобы эльфы обо мне
заботились и защищали моего ребенка? Вот и не подумал. Мне, дураку, легче
оказалось допустить, что эльфы виновны. И не мне одному. Ладно, теперь уж
я все узнаю, обо всем расспрошу. Только не надо торопиться.
Эльф сел у костра и с наслаждением протянул руку к огню. На тыльной
стороне его левой руки тянулся под рукав еще совсем свежий шрам.
- Так это ты был у меня дома? - сообразил я.
Эльф кивнул.
Я хотел сразу наброситься с расспросами. Едва удержался: нехорошо
как-то.
- Не хочешь перекусить? - предложил я, указывая на свои припасы.
На мгновение эльф потерял выдержку, и его передернуло от отвращения.
Потом он углядел что-то, и лицо его мигом прояснилось.
- Если можно, меду я бы поел. Ты прости, я знаю, у людей в обычае
делить в знак дружбы хлеб и прочее, но я просто не могу есть... этого! -
он указал на еду, не касаясь ее даже кончиками пальцев.
- Почему? - опешил я.
- Не могу. Раньше - другое дело, хотя и раньше ваша еда нам не очень
годилась. Эльфы, живущие с людьми, старились прежде времени и умирали не в
срок, и все из-за еды. А теперь и вовсе скверно. Силы Зла взяли власть над
землей, над людьми. Вы все им пропитаны, и все, что вы делаете своими
руками - тем более. Хлеб, испеченный и разрезанный человеком, отравил бы
меня. Мы не можем больше с вами жить - мы болеем, умираем, сходим с ума.
Так вот почему последние эльфы покинули человеческие жилища!
Слыхал я об этом и раньше, а вот в толк взять не мог.
- Значит, наши пути разошлись? - медленно спросил я.
- Не совсем. Есть все же средства.
1 2 3 4 5 6 7 8
скачки я могу идти вдвое медленней, и все равно успею.
Когда я снова сел в седло, уже вечерело. Сумерки еще не наступили, но
день заметно изнемогал. Почему-то мне не хотелось касаться этой земли
вечером. Пока солнце еще высоко, все вроде как надо. Но чем ближе темнота,
тем более странное чувство охватывает путника. Пока еще жужжат пчелы, оно
не так заметно. Но пчелы отправились на покой, а вокруг катятся
бесконечные волны вереска - белого, лилового, розового. Сумерки сгущаются,
и лиловый вереск становится черным, а розовый - лиловым. Потом и белые
цветки понемногу лиловеют. И ветер поднялся. Я раньше думал, это только в
песнях поется, будто вереск звенит. Оказывается, правда. Он звенит,
тихо-тихо, почти невнятно, и от его звона звезды становятся холодными и
чужими. Подымаешь взгляд и не знаешь - на прежнем ли они месте? Не глянет
ли на тебя чужое небо с незнакомыми звездами?
А потом сгущается туман, и звон становится шорохом, и неба уже не
видно - ни своего, ни чужого. Туман липкий, холодный, дышать трудно. И не
видать ничего. Когда вереск под ногами коня сменился луговой травой, я это
скорее почувствовал по изменившейся поступи коня, чем увидел.
Я сошел с коня, стреножил его и пустил пастись. Вот они, дикие луга
за вересковой пустошью. Что такое "граница трав", я не знаю, но там видно
будет. Вроде на этой границе должен гореть костер. Никаких костров и в
помине нет. Может, я ошибся местом? Да нет, вряд ли. Во всяком случае,
время пока есть, можно и пооглядеться. Хотя много ли увидишь в тумане?
Осядет он скоро, но я должен разобраться раньше, чем "звезды сметут его в
стога".
На кострище я наткнулся довольно скоро. Рядом лежал изрядный запас
хвороста. После недолгого раздумья я решил разжечь костер. Конечно, лучше,
если костер разожгут те, кто делал надпись на кинжале. Но, хотя туман и
начинал редеть, мне вовсе не улыбалось провести ночь без огня в этих
местах. И вообще: пусть знают, что я их не боюсь!
Глупо, ребячески. Но я не мог быть иным в эту ночь.
Я сидел у костра и подкреплялся хлебом и медом из своих дорожных
припасов. Туман почти рассеялся. В небе стояла полная луна, большая и
чистая. Остатки тумана окружали ее нежно мерцающим ореолом. Вереск снова
начинал звенеть. Этот звон, тихий и настойчивый... и лунный свет... я
тряхнул головой. Так нельзя! Надо собраться. Нельзя давать вереску такую
власть над собой. Особенно сейчас, когда туман осел, и над лугом сияет
бледная, полупризрачная радуга. Я никогда раньше не видел лунной радуги. Я
глядел на нее, как зачарованный, и не сразу заметил всадника.
Трудно сказать, как на самом деле выглядит укрытый плащом всадник в
седле, какого он роста. Но мне он показался высоким. Конь его ступал
неслышным шагом, но приближался он быстрее, чем самой бешеной рысью. В
ярком лунном свете я даже издали мог различить серый плащ, светлые волосы,
повязанные гибкой веткой через лоб, уверенные движения рук. Делая вид, что
ищу что-то в сумке, я украдкой достал троелистник и поднес его к глазам.
Вот оно! Конечно, таким манером конь и шагом до тебя доберется в
мгновение ока. Он вообще не ступал по земле, он шел по ветру, не приминая
травы. И как я раньше мог не заметить, что он не касается земли? Почему
мне казалось, что трава обвивает копыта? Ветка тоже оказалась обманом:
голову эльфа охватывал серебряный обруч. И плащ его не был серым. Он сиял
нежной зеленью, как юная весенняя трава. Не шелк, не бархат, что-то совсем
другое, пронизанное золотистым и радужным сиянием росы.
Я так засмотрелся, что когда сообразил спрятать троелистник, было уже
поздно.
- Ты взял троелистник с собой, Наемник? - улыбнулся эльф. - Даже ты?
Я покраснел до корней волос, как мальчишка, застигнутый за
непотребным занятием.
- Оставь его, если хочешь, а можешь и убрать. Он тебе не понадобится.
Я неловко убрал троелистник за пазуху. Перемены облика не произошло.
Плащ эльфа по-прежнему струился в свете костра зеленым золотом, обруч
мерцал прохладно и спокойно.
- Извини, что заставил тебя ждать, - произнес эльф, садясь у костра.
- Я думал ты будешь искать место дольше.
Час от часу не легче! Выходит, надпись на кинжале предназначалась
лично мне?
- Я бы и искал дольше, доведись мне разбирать ваше послание самому, -
проворчал я. - Разве нельзя было написать как-нибудь по-другому? А если бы
я не догадался, что это не просто стихи?
Эльф покачал головой.
- Нельзя. Мы не могли рисковать! Вдруг кто-то прочтет и расшифрует
послание кроме тебя и Морайха? Слишком многие охотятся за вашими детьми.
Мой расколотый мир заново воздвигся из руин, и его бывшими обломками
мне еще раз угодило по голове. Я испытал невыразимое облегчение и ни с чем
не сравнимый стыд. Почему мне сразу не пришло в голову самое простое:
эльфы не покушались на детей, они их защищали! Почему? А кто я,
собственно, такой? Что за шишка на ровном месте, чтобы эльфы обо мне
заботились и защищали моего ребенка? Вот и не подумал. Мне, дураку, легче
оказалось допустить, что эльфы виновны. И не мне одному. Ладно, теперь уж
я все узнаю, обо всем расспрошу. Только не надо торопиться.
Эльф сел у костра и с наслаждением протянул руку к огню. На тыльной
стороне его левой руки тянулся под рукав еще совсем свежий шрам.
- Так это ты был у меня дома? - сообразил я.
Эльф кивнул.
Я хотел сразу наброситься с расспросами. Едва удержался: нехорошо
как-то.
- Не хочешь перекусить? - предложил я, указывая на свои припасы.
На мгновение эльф потерял выдержку, и его передернуло от отвращения.
Потом он углядел что-то, и лицо его мигом прояснилось.
- Если можно, меду я бы поел. Ты прости, я знаю, у людей в обычае
делить в знак дружбы хлеб и прочее, но я просто не могу есть... этого! -
он указал на еду, не касаясь ее даже кончиками пальцев.
- Почему? - опешил я.
- Не могу. Раньше - другое дело, хотя и раньше ваша еда нам не очень
годилась. Эльфы, живущие с людьми, старились прежде времени и умирали не в
срок, и все из-за еды. А теперь и вовсе скверно. Силы Зла взяли власть над
землей, над людьми. Вы все им пропитаны, и все, что вы делаете своими
руками - тем более. Хлеб, испеченный и разрезанный человеком, отравил бы
меня. Мы не можем больше с вами жить - мы болеем, умираем, сходим с ума.
Так вот почему последние эльфы покинули человеческие жилища!
Слыхал я об этом и раньше, а вот в толк взять не мог.
- Значит, наши пути разошлись? - медленно спросил я.
- Не совсем. Есть все же средства.
1 2 3 4 5 6 7 8