– …отклонились в альтернативное время?
– Да, конечно. Это происходит каждую минуту: люди решают изменить свое будущее. Вот вы же решили не начинать ядерной войны – кажется, это было в вашем 1963 году. Вы подошли к ней вплотную, но решили – не надо. Очень немногие приняли иное решение, война соответствовала их потребностям. Различные есть времена – расходящиеся, сходящиеся, параллельные. Наши с вами параллельны.
– Благодаря чему я и смог навестить вас.
– Нет. Вы смогли навестить нас потому, что любите то, что мы делаем. Вы любите летать в первоклассном двухкрылом самолете. А мы любим его конструировать.
– Совсем просто.
– Почти. И у нас безопасно.
– У вас безопасно.
– Я говорю серьезно.
Он остановился под крылом яркожелтого Киттена в самом конце сборочной линии и смахнул несколько невидимых пылинок с британского герба на фюзеляже.
– Вас привлекает сюда и наше сходство с вашим прошлым, которое вам небезынтересно. Нет речи о том, насколько удачнее оно окажется у нас. Этому миру не грозит в ближайшее время корчиться в пламени. Вы можете оставить дома ваш уровень электроники и физики высоких энергий и рассчитывать на наше время, с травяными аэродромами по всей стране, с летающими цирками, которые за несколько шиллингов катают пассажиров, с двигателями и корпусами машин столь простыми и надежными, что пилоту достаточно одного-двух гаечных ключей да еще куска брезента и банки клея на случай, если потребуется залатать дыру.
– И что, я не могу, летая здесь, погибнуть?
– Пожалуй, можете. – Он говорил так, словно никогда раньше об этом не думал. – Время от времени здесь случаются странные столкновения, но как-то так, что никто особенно не страдает.
Он просиял:
– Я полагаю, это потому, что мы делаем очень хорошие машины.
Он направился к выходу в конце ангара, и через минуту мы уже щурились от яркого солнечного света.
Открывшийся вид сразу врезался мне в память, но вместе с тем и разбудил ее: мне казалось, что я когда-то уже был здесь.
На белый бетон летного поля наползала трава, зеленая, как вода в горных озерах; вокруг расстилалось огромное свободное пространство, кое-где расцвеченное, как заплатами, фермерскими участками с дубовыми рощами. Травяной покров на слегка неровной местности напоминал издали спокойные волны.
Это рай для летчиков. Откуда бы ни дул ветер, внизу всегда можно найти ровный травяной участок для посадки. Это сама история в ту эпоху, когда еще не были изобретены узкие взлетно-посадочные полосы, где ветер всегда поперечный.
Услада для глаз и души.
На летном поле стояли два десятка самолетов Киттен, большей частью старые – их двигатели находились в ангаре на профилактическом ремонте. Были и новенькие; их только что выкатили, и они ожидали своих летчиков-испытателей.
На фюзеляже одного из них красовалась надпись: «Летная школа Сондерс-Виксен»; в две его кабины как раз садились инструктор и курсант, и первый передавал второму сложенную вчетверо карту. В дальнем конце линии, затмевая учебно-тренировочную мелочь, возвышался красавец-биплан с закрытой кабиной и салоном, по-видимому, Импресс.
А ближе всех к нам стоял только что собранный Киттен. Кожух двигателя был открыт, и инженер, закончив регулировку карбюратора, собирал инструменты.
Я стоял рядом с Готорном в ожидании запуска двигателя и наслаждался прекрасным утром, каждым его мгновением.
– Несколько оборотов? – спросил пилот, высовываясь из кабины.
Красивый самолет. Золотые шевроны вдоль поверхности корпуса стрелой прорезали его кружевную белизну. На хвостовой части фюзеляжа четко выделялись регистрационные буквы: G-EMLF.
– Да, восемь лопастей, – ответил инженер с земли и ухватился за черную деревянную лопасть пропеллера.
– Выключен?
– Выключен, – сказал пилот.
Инженер вручную провернул пропеллер по часовой стрелке.
– Наши двигатели вращаются в противоположном направлении по сравнении с вашими, – сказал Готорн почти шопотом, объясняя то, что могло бы показаться странным гостю.
Потом поправил себя:
– Я имею в виду не Сондерс-Виксен, а вобще британские.
Я кивнул. Его реплики вызывали у меня симпатию; он старался, чтобы все было правильно – так, как он это себе представлял.
– Готово, – сказал инженер.
– Контакт!
Мы услышали металлический щелчок тумблера магнето под пальцами пилота.
Инженер резко толкнул пропеллер, и тот сделал один оборот; ленивый выхлоп дыма из цилиндра, потом из другого, еще один, потом другой бесшумный оборот пропеллера, потом включился третий цилиндр и, наконец, заработали все четыре; ветер рвал и тут же уносил серовато-голубые дымки выхлопов.
Я видел, как пилот в кожаном шлеме кивнул инженеру и поднял большие пальцы в знак благодарности за хороший пуск. Тем временем грохот цилиндров снизился до неторопливой холостой разминки; непрогретый двигатель время от времени давал пропуск.
В эту минуту я хотел, чтобы время превратилось в кристалл, чтобы оно застыло в этом прохладном утре, в ласковом рокоте машины, в ожидании старта, полета над чарующим ландшафтом и посадки на мягкую землю, в тихий шепот травы.
Время послушно затормозило. Нет, совсем оно не остановилось, но пошло достаточно медленно, чтобы я мог вдоволь насладиться воздухом, цветами, самолетом. Я смотрел завороженно на сверкающий широкий диск пропеллера и слушал звук трения его лопастей о холодный воздух вперемешку с ленивым посапыванием двигателя.
Вот оно, подумал я, это же и есть тот магнит, который притягивает летчика, и я созерцаю его: один полюс – вполне осязаемые черные стальные машины и одетые в брезент крылья; другой – жизнь и свобода в небе, чувство одухотворенности в собственных руках. В это мгновение я видел оба эти полюса, всем телом ощущал их силу.
Иди же, – шептали они мне, – ты ведь можешь летать!
В раме этой картины я готов был остаться навсегда.
Все так же медленно инженер вернулся к кабине, и две головы наклонились к приборной доске. С подачей газа звук начал усиливаться, маленький Киттен напрягся, упираясь колесами в деревянные колодки, нежный шелест пропеллера утонул в серьезном реве машины, работающей в три четверти своей мощности.
Этот режим поддерживался довольно долго; резкий поток воздуха трепал белый комбинезон инженера, надпись «Сондерс-Виксен» на его спине расплылась.
Наконец инженер кивнул, и мощность начала постепенно ослабевать, пока не снизилась до уровня холостого хода; но теперь, после прогона и разогрева, ни один из четырех цилиндров не давал сбоя.
Еще через минуту двигатель внезапно выключился, только пропеллер еще долго вращался по инерции и слышен был приглушенный стук соединительных тяг внутри двигателя. Наконец все остановилось окончательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10