Никто не помилует.
Потому что НЕ ДЛЯ ЧЕГО.
10. Товарищ Бероев
Я читал допоздна.
Под конец башка уже малость опухла от этих умствований — видимо, крупноватую дозу я попытался усвоить зараз. А усваивалось непросто. То одинаковость плоха, то, наоборот, разброд; впрочем, я тут не новость — ещё на заре цивилизации один из героев «Махабхараты», раздражаясь, что мир слишком сложен и неоднозначен, восклицал: «Противоречивыми словами ты меня сбиваешь с толку! Говори мне лишь о том, чем я могу достигнуть Блага!»
А, так? Ну слушай, проще не бывает: магазин примкнуть! Огонь во время комендантского часа открывать сразу на поражение. Патрулирование местности производится…
И тогда, разумеется, из каждой подворотни аналогичная простота: получай, фашист, гранату!
Вот и получился диалог равных. Думские прения. Беседа прошла в деловой, конструктивной обстановке. Стороны обсудили… И, главное, все только тем и занимаются, что достигают Блага. Стопроцентная занятость.
Однако оставлять текст на полуслове — вернее, полумысли — мне было невмоготу. Увлекся. Заразился.
Умен ты, Сошников, думал я, в начале четвертого укладываясь спать. Умен, лох ты мой серебристый.
Но дальше-то что?
Ценностные координаты…
А ведь он надорвался, Сошников. Надорвался под неподъемным грузом высших задач, которые сам себе придумал; теперь в этом сомневаться уже невозможно. И побежал на рынок отдохнуть. Быть таким, как он описал, он не хотел, но… Понять ошибку — значит, начать её исправлять, да, конечно; однако чтобы завершить её исправлять, надо не только понять, в чем ошибка. Не худо бы ещё понять, в чем её нет.
Я перевернулся с боку на бок.
Дальше-то что? Он тоже не знал.
Нанизать такую уймищу умных слов и фраз и доказать неопровержимо: нужна вера. Вера нужна!
А вот ее-то и нет. От умных мыслей и неопровержимых доказательств её все равно не прибавляется.
Тогда — геть на рынок.
А у меня с этим как?
Опять перевернулся.
А Бережняк?
Вот уж ему веры не занимать — но во что? Так сразу и не сообразишь. В государство? Нет. Как я понял, для него государство российское, при всей к нему не поймешь какой любви, лишь средство, инструмент — то есть, по Сошникову, он тоже функционирует в рамках этой самой парадигмы православной, только в её грубо усеченном, без неба, большевистском варианте. Может, в классовую борьбу? Нет. И ему очень легко вообще отмазаться от необходимости понимать, ради чего идет он на свои странные дела: партизаны мы, партизаним помаленьку… Вот оккупанту кишки выпустим, сразу заживем, как в раю.
Лучше рынок, чем такая вера.
Наверное, не я один до сей глубокой мысли додумался. За последние полтора века примеров, её доказывающих, была такая убойная прорва, что и слепой-глухой мог её усвоить — на ощупь. Даже если пальцев после лагеря некомплект.
Потому рынок и побеждает. Не он всемогущ — мы безоружны.
Хорошо ли, что он побеждает? Сошников утверждает, что нет. Складно утверждает, но вряд ли его складные фразы меня бы тронули, если б я сам не ощущал: что-то тут не то. Некрасиво как-то, не по-людски.
А утром, занимаясь рукомашеством, я понял, что в навороте последних событий мелькнула ещё одна странность — такая мелкая, что я её, собственно, и не отследил, только занозил душу. И вот теперь заноза догнила до того, что сознание обратило на неё внимание. Странность вот какая: жена Сошникова была готова к тому, что с её бывшим мужем должна произойти какая-то беда. И очень ненатурально сокрушалась о срыве его зарубежной поездки.
Жена-то тут при чем?
А дочка сказала: жене отнюдь не по нраву был отъезд Сошникова.
И антивирус в виртуальных погонах. Его интересовало — как и в случае со мной, кстати! — кому жена говорила о готовящемся отъезде.
Искал утечку?
Так кустарно искал утечку эфэсбэшник? Держите меня трое…
Ну и клубок.
И, со слов дочки, мама сказала антивирусу какую-то очень странную фразу, обрывок фразы… Я же вам сама. А потом, как выразилась дщерь, осеклась и сидит в перепуге.
Жену придется прояснить. Не хочу я оставлять в тылу такое.
Вот так я спозаранку решил, но мне не дали. Все разъяснилось само собой в рабочем, так сказать, порядке.
Репродуктор на кухне пропиликал девять ровно и принялся вываливать очередной ворох тошнотворных новостей, когда в комнате заблеял телефон. Я двинулся туда, поспешно дожевывая и доглатывая. Почему-то мне казалось, что это Кира, и нарочито осаживал себя, не бежал, хотя пуститься вскачь ноги так и норовили. Умом я знал, что это не может быть Кира. Просто очень хотелось. Но опять-таки умом я соображал, что, даже если это она звонит, и вот сейчас я подниму трубку и услышу её голос — какие слова мы начнем говорить друг другу?
Никаких.
Так что это не могла быть она.
— Алло? — спросил я.
Конечно, голос был мужской. Серьезный, крепкий голос. Незнакомый.
— Могу я попросить Антона Антоновича Токарева?
— Я у телефона.
— Очень приятно. Извините за несколько ранний звонок, но дело довольно спешное, а вчера я, хоть и звонил вам несколько раз, вас не застал.
— Вчера я был у родителей и вернулся очень поздно.
Чего это я объясняюсь неизвестно перед кем, одернул я себя. Странно. Мне это не было свойственно.
— С кем имею честь? — светски осведомился я.
— Полковник федеральной безопасности Денис Эдуардович Бероев, к вашим услугам, — не менее светски ответили с того конца.
Так. Гость пошел просто-таки косяком. И все специфический какой!
— Очень приятно, — сказал я, по возможности напитав голос иронией. — Хотя, сколько я понимаю, скорее я к вашим услугам.
— Надеюсь, обоюдно. Мне бы очень хотелось с вами побеседовать.
— Заезжайте, — ответил я, уже совершенно обнаглев.
Кто бы знал, как меня эта каша достала за какие-то несколько дней! Тут, понимаешь, личная жизнь рушится, надо угрюмо и печально пребывать в прострации….
— Безусловно, — отвечал Бероев с полной невозмутимостью, — я почел бы за честь посетить вас.
Экий Монплезир. Впрочем, я сам виноват, задал тон.
— Думаю, однако, удобнее было бы у нас. Нам могут по ходу разговора понадобиться какие-то справки, уточнения, которые легче делать из моего кабинета.
— Понимаю, — сказал я. — Командуйте, Денис Эдуардович.
Почти Эдмундович, подумал я мельком. Ну-ну.
— Помилуйте, Антон Антонович, я всего лишь прошу. А в случае вашего согласия выполнить мою просьбу — начну предлагать.
— Предлагайте, — сказал я. — Уже можно.
Он и предложил.
Ровно в одиннадцать я был у проходной, и пропуск меня уже дожидался. С чувством не из приятных я миновал несколько уровней заграждения, на каждом демонстрируя паспортину и каменным лицом выдерживая тягучие сличающие взгляды; в генах, что ли, застряло нечто не располагающее оказываться в подобных заведениях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94