Суйкан еще держался, у
него только слегка обвисли плечи и странную расцветку приняли шнуры и
вышивка, только и всего, но вот что касается штанов, то на коленях они
были в беспримерно плачевном состоянии. Гои не носил нижних хакама, сквозь
дыры проглядывали худые ноги, и вид его вызывал брезгливость не только у
злых обитателей казармы: словно смотришь на тощего быка, влачащего телегу
с тощим дворянином. Меч он имел тоже до крайности подержанный: рукоять
едва держалась, лак на ножнах весь облупился. И недаром, когда он плелся
по улице со своим красным носом, на своих кривых ногах, волоча соломенные
дзори, горбясь еще более обычного под холодным зимним небом и бросая по
сторонам просительные взгляды, все задевали и дразнили его. Даже уличные
разносчики, бывало и такое.
Однажды, проходя по улице Сандзё в сторону парка Синсэн, гои заметил
у обочины толпу ребятишек. Волчок запускают, что ли, подумал он и подошел
посмотреть. Оказалось, что мальчишки поймали бродячую собачонку, накинули
ей петлю на шею и истязают ее. Робкому гои не было чуждо сострадание, но
до той поры он никогда не пытался воплотить его в действие. На этот раз,
однако, он набрался смелости, потому что перед ним были всего лишь дети.
Не без труда изобразив на своем лице улыбку, он похлопал старшего из
мальчишек по плечу и сказал:
- Отпустили бы вы ее, собаке ведь тоже больно...
Мальчишка, обернувшись, поднял глаза и презрительно на него
уставился. Он глядел на гои совершенно так же, как управитель в казармах,
когда гои не мог взять в толк его указаний. Он отступил на шаг и,
высокомерно оттопырив губу, сказал:
- Обойдемся без твоих советов. Проваливай, красноносый.
Гои почувствовал, будто эти слова ударили его по лицу. Но вовсе не
потому, что он был оскорблен и рассердился. Нет, просто он устыдился того,
что вмешался не в свое дело и тем себя унизил. Чтобы скрыть неловкость, он
вымученно улыбнулся и, не сказав ни слова, пошел дальше по направлению к
парку Синсэн. Мальчишки, вставши плечом к плечу, строили ему вслед рожи и
высовывали языки. Он этого, конечно, не видел. А если бы и видел, что это
могло значить для лишенного самолюбия гои!
Но было бы ошибкой утверждать, будто у героя нашего рассказа, у этого
человека, рожденного для всеобщего презрения, не было никаких желаний. Вот
уже несколько лет он питал необыкновенную приверженность к бататовой каше.
Что такое бататовая каша? Сладкий горный батат кладут в горшок, заливают
виноградным сиропом и варят, пока он не разварится в кашицу. В свое время
это считалось превосходным кушаньем, его подавали даже к августейшему
столу. Следовательно, в рот человека такого звания, как гои, оно могло
попасть разве что раз в год, на каком-нибудь ежегодном приеме. И даже в
этих случаях попадало весьма немного, только смазать глотку. И поесть до
отвала бататовой каши было давней и заветной мечтой нашего гои. Конечно,
мечтой этой он ни с кем не делился. Да что говорить, он и сам, наверное,
не вполне отчетливо сознавал, что вся его жизнь пронизана этим желанием. И
тем не менее можно смело утверждать, что жил он именно для этого. Люди
иногда посвящают свою жизнь таким желаниям, о которых не знают, можно их
удовлетворить или нельзя. Тот же, кто смеется над подобными причудами, -
просто ничего не понимает в человеческой природе.
Как это ни странно, мечта гои "нажраться бататовой каши"
осуществилась с неожиданной легкостью. Чтобы рассказать о том, как это
произошло, и написана повесть "Бататовая каша".
Как-то второго января в резиденции Мотоцунэ состоялся ежегодный
прием. (Ежегодный прием - это большое пиршество, которое устраивает
регент, первый советник императора, в тот же день, когда дается
благодарственный банкет в честь императрицы и наследника. На ежегодный
прием приглашаются все дворяне, от министров и ниже, и он почти не
отличается от храмовых пиров.) Гои в числе прочих самураев угощался тем,
что оставалось на блюдах после высоких гостей. В те времена еще не было
обыкновения отдавать остатки челяди, и их поедали, собравшись в одном
помещении, самураи-дружинники. Таким образом, они как бы участвовали в
пиршестве, однако, поскольку дело происходило в старину, количество
закусок не соответствовало аппетитам. А подавали рисовые лепешки, пончики
в масле, мидии на пару, сушеное птичье мясо, мальгу из Удзи, карпов из
Оми, струганого окуня, лосося, фаршированного икрой, жареных осьминогов,
омаров, мандарины большие и малые, хурму на вертеле и многое другое. Была
там и бататовая каша. Гои каждый год надеялся, что ему удастся всласть
наесться бататовой каши. Но народу всегда было много, и ему почти ничего
не доставалось. На этот же раз ее было особенно мало. И потому казалось
ему, что она должна быть особенно вкусной. Пристально глядя на
опустошенные миски, он стер ладонью каплю, застрявшую в усах, и
проговорил, ни к кому не обращаясь:
- Хотел бы я знать, придется ли мне когда-нибудь поесть ее вволю? - И
со вздохом добавил: - Да где там, простого самурая бататовой кашей не
кормят...
Едва он произнес эти слова, как кто-то расхохотался. Это был
непринужденный грубый хохот воина. Гои поднял голову и робко взглянул.
Смеялся Тосихито Фудзивара, телохранитель Мотоцунэ, сын Токунаги, министра
по делам подданных, мощный, широкоплечий мужчина огромного роста. Он грыз
вареные каштаны и запивал их черным сакэ. Был он уже изрядно пьян.
- А жаль, право, - заявил он насмешливо и презрительно, увидев, что
гои поднял голову. - Впрочем, если хочешь, Тосихито накормит тебя до
отвала.
Затравленный пес не сразу хватает брошенную ему кость. С обычной
своей непонятной гримасой - то ли плача, то ли смеха - гои переводил глаза
с пустой миски на лицо Тосихито и снова на пустую миску.
- Ну что, хочешь?
Гои молчал.
- Ну так что же?
Гои молчал. Он вдруг ощутил, что все взгляды устремлены на него.
Стоит ему ответить, и на него градом обрушатся насмешки. Он даже понимал,
что издеваться над ним будут в любом случае, каким бы ни был ответ. Он
колебался. Вероятно, он переводил бы глаза с миски на Тосихито и обратно
до бесконечности, но Тосихито произнес скучающим тоном:
- Если не хочешь, так и скажи.
И, услыхав это, гои взволнованно ответил:
- Да нет же... Покорнейше вас благодарю.
Все слушавшие этот разговор разразились смехом. Кто-то передразнил
ответ: "Да нет же, покорнейше вас благодарю". Высокие и круглые
самурайские шапки разом всколыхнулись в такт раскатам хохота, словно
волны, над чашами и корзинками с оранжевой, желтой, коричневой, красной
снедью.
1 2 3 4 5 6
него только слегка обвисли плечи и странную расцветку приняли шнуры и
вышивка, только и всего, но вот что касается штанов, то на коленях они
были в беспримерно плачевном состоянии. Гои не носил нижних хакама, сквозь
дыры проглядывали худые ноги, и вид его вызывал брезгливость не только у
злых обитателей казармы: словно смотришь на тощего быка, влачащего телегу
с тощим дворянином. Меч он имел тоже до крайности подержанный: рукоять
едва держалась, лак на ножнах весь облупился. И недаром, когда он плелся
по улице со своим красным носом, на своих кривых ногах, волоча соломенные
дзори, горбясь еще более обычного под холодным зимним небом и бросая по
сторонам просительные взгляды, все задевали и дразнили его. Даже уличные
разносчики, бывало и такое.
Однажды, проходя по улице Сандзё в сторону парка Синсэн, гои заметил
у обочины толпу ребятишек. Волчок запускают, что ли, подумал он и подошел
посмотреть. Оказалось, что мальчишки поймали бродячую собачонку, накинули
ей петлю на шею и истязают ее. Робкому гои не было чуждо сострадание, но
до той поры он никогда не пытался воплотить его в действие. На этот раз,
однако, он набрался смелости, потому что перед ним были всего лишь дети.
Не без труда изобразив на своем лице улыбку, он похлопал старшего из
мальчишек по плечу и сказал:
- Отпустили бы вы ее, собаке ведь тоже больно...
Мальчишка, обернувшись, поднял глаза и презрительно на него
уставился. Он глядел на гои совершенно так же, как управитель в казармах,
когда гои не мог взять в толк его указаний. Он отступил на шаг и,
высокомерно оттопырив губу, сказал:
- Обойдемся без твоих советов. Проваливай, красноносый.
Гои почувствовал, будто эти слова ударили его по лицу. Но вовсе не
потому, что он был оскорблен и рассердился. Нет, просто он устыдился того,
что вмешался не в свое дело и тем себя унизил. Чтобы скрыть неловкость, он
вымученно улыбнулся и, не сказав ни слова, пошел дальше по направлению к
парку Синсэн. Мальчишки, вставши плечом к плечу, строили ему вслед рожи и
высовывали языки. Он этого, конечно, не видел. А если бы и видел, что это
могло значить для лишенного самолюбия гои!
Но было бы ошибкой утверждать, будто у героя нашего рассказа, у этого
человека, рожденного для всеобщего презрения, не было никаких желаний. Вот
уже несколько лет он питал необыкновенную приверженность к бататовой каше.
Что такое бататовая каша? Сладкий горный батат кладут в горшок, заливают
виноградным сиропом и варят, пока он не разварится в кашицу. В свое время
это считалось превосходным кушаньем, его подавали даже к августейшему
столу. Следовательно, в рот человека такого звания, как гои, оно могло
попасть разве что раз в год, на каком-нибудь ежегодном приеме. И даже в
этих случаях попадало весьма немного, только смазать глотку. И поесть до
отвала бататовой каши было давней и заветной мечтой нашего гои. Конечно,
мечтой этой он ни с кем не делился. Да что говорить, он и сам, наверное,
не вполне отчетливо сознавал, что вся его жизнь пронизана этим желанием. И
тем не менее можно смело утверждать, что жил он именно для этого. Люди
иногда посвящают свою жизнь таким желаниям, о которых не знают, можно их
удовлетворить или нельзя. Тот же, кто смеется над подобными причудами, -
просто ничего не понимает в человеческой природе.
Как это ни странно, мечта гои "нажраться бататовой каши"
осуществилась с неожиданной легкостью. Чтобы рассказать о том, как это
произошло, и написана повесть "Бататовая каша".
Как-то второго января в резиденции Мотоцунэ состоялся ежегодный
прием. (Ежегодный прием - это большое пиршество, которое устраивает
регент, первый советник императора, в тот же день, когда дается
благодарственный банкет в честь императрицы и наследника. На ежегодный
прием приглашаются все дворяне, от министров и ниже, и он почти не
отличается от храмовых пиров.) Гои в числе прочих самураев угощался тем,
что оставалось на блюдах после высоких гостей. В те времена еще не было
обыкновения отдавать остатки челяди, и их поедали, собравшись в одном
помещении, самураи-дружинники. Таким образом, они как бы участвовали в
пиршестве, однако, поскольку дело происходило в старину, количество
закусок не соответствовало аппетитам. А подавали рисовые лепешки, пончики
в масле, мидии на пару, сушеное птичье мясо, мальгу из Удзи, карпов из
Оми, струганого окуня, лосося, фаршированного икрой, жареных осьминогов,
омаров, мандарины большие и малые, хурму на вертеле и многое другое. Была
там и бататовая каша. Гои каждый год надеялся, что ему удастся всласть
наесться бататовой каши. Но народу всегда было много, и ему почти ничего
не доставалось. На этот же раз ее было особенно мало. И потому казалось
ему, что она должна быть особенно вкусной. Пристально глядя на
опустошенные миски, он стер ладонью каплю, застрявшую в усах, и
проговорил, ни к кому не обращаясь:
- Хотел бы я знать, придется ли мне когда-нибудь поесть ее вволю? - И
со вздохом добавил: - Да где там, простого самурая бататовой кашей не
кормят...
Едва он произнес эти слова, как кто-то расхохотался. Это был
непринужденный грубый хохот воина. Гои поднял голову и робко взглянул.
Смеялся Тосихито Фудзивара, телохранитель Мотоцунэ, сын Токунаги, министра
по делам подданных, мощный, широкоплечий мужчина огромного роста. Он грыз
вареные каштаны и запивал их черным сакэ. Был он уже изрядно пьян.
- А жаль, право, - заявил он насмешливо и презрительно, увидев, что
гои поднял голову. - Впрочем, если хочешь, Тосихито накормит тебя до
отвала.
Затравленный пес не сразу хватает брошенную ему кость. С обычной
своей непонятной гримасой - то ли плача, то ли смеха - гои переводил глаза
с пустой миски на лицо Тосихито и снова на пустую миску.
- Ну что, хочешь?
Гои молчал.
- Ну так что же?
Гои молчал. Он вдруг ощутил, что все взгляды устремлены на него.
Стоит ему ответить, и на него градом обрушатся насмешки. Он даже понимал,
что издеваться над ним будут в любом случае, каким бы ни был ответ. Он
колебался. Вероятно, он переводил бы глаза с миски на Тосихито и обратно
до бесконечности, но Тосихито произнес скучающим тоном:
- Если не хочешь, так и скажи.
И, услыхав это, гои взволнованно ответил:
- Да нет же... Покорнейше вас благодарю.
Все слушавшие этот разговор разразились смехом. Кто-то передразнил
ответ: "Да нет же, покорнейше вас благодарю". Высокие и круглые
самурайские шапки разом всколыхнулись в такт раскатам хохота, словно
волны, над чашами и корзинками с оранжевой, желтой, коричневой, красной
снедью.
1 2 3 4 5 6