Он умолкает, размышляет, покачивает умной бестолковкой и вздыхает:
– Это все.
– Между нами, старина, – признаю я, награждая его похлопыванием в стиле Людовика XIV, – вы должны работать у нас в курятнике. Вместо мозгов у вас фотоаппарат с вмонтированными серыми клеточками.
– Да, – признает уважаемый Фирмен! Непобедимый Фирмен! Скрупулезный Фирмен! – У меня чрезвычайно острая память... Зрительная, слуховая, обонятельная, осязательная, и я скажу более того: вкусовая.
Он пускает пузыри во всю ивановскую. До неприличия, стоит сделать комплимент посредственности, и вот он опорожняется, чтобы продемонстрировать качество своего материала.
Я говорю ему большое "браво" и возвращаю на землю с высот лиризма.
– Вы больше никогда не видели эту приятную персону?
– Никогда!
– И никто другой не являлся из-за усопшего?
– Никто, конечно, кроме легавых... Я хочу сказать фараонов! Среди прочих, не говоря о присутствующих, вы мне внушаете уважение, был один такой, хочется вспомнить его незлым тихим словом! Толстяк, похожий на мусорный бак после праздничной ночи. Представляете, он сожрал мой завтрак практически без спросу!
По этому картинному описанию я узнаю доблестного Берю.
– В полиции, – продолжает опоражниватель урн и плевательниц, – не у всех ваше воспитание и выправка!
Если он надеется на новый кредит в тысячу бабок, то напрасно, Сан-Антонио нечувствителен к подхалимажу.
Я покидаю гостиницу "Дунай и кальвадос" с удовлетворительным ощущением свершения чего-то полезного, большого и благородного.
Глава пятая
В бюрологе меня ожидает цветное пинорамическое представление.
Преподобный восседает в моем собственном кресле и обливает слезами усы, подпаленные экономно выкуриваемыми окурками. Сегодня на нем блестящий костюм, блестящий до дикости, прямо подойти страшно. Серая жемчужина! В черную крапинку. Красивый вязаный галстук. Замшевые ботинки не лишены вида, а бледно-голубая рубашка молодит моего старого товарища на добрый десяток дней.
– Чего нюни распустил, Старик? – спрашиваю я, снисходя к его эмоциям.
Он вытирает печальные глаза тыльной стороной ладони.
– Снова вернуться сюда, оказаться в этой бюрологе... Прошлое травит душу, Сан-А, понимаешь?
Он прочищает хрюкало.
– Получил на днях анкету для отставных старших инспекторов и прочел, что если бы проработал на шесть месяцев дольше, пенсия возросла бы на 6 новых франков и 15 сантимов в триместр. Впечатляет, не правда ли?
– Судя по твоему элегантному виду, отныне эта сумма слишком незначительна для тебя. Он качает головой.
– Да, но пенсия – это надежно, понимаешь? Пожизненно! Имею ли я право уклоняться от прибавки?
– Что ты хочешь этим сказать, старая Реликвия?
– Ну вот. Я сказал себе, что, если я сумел бы восстановиться в кадрах, я прослужил бы шесть месяцев, необходимых для получения этой надбавки. Я перешел бы, таким образом, в высшую категорию и...
Я прерываю его дружеским шлепком.
– Короче, ты хочешь вернуться сюда?
– Ну да, вот, – отвечает он, снова прослезившись. – Деньги – хорошо, но в жизни есть еще кое-что. Твой кузен Гектор, который прямо зверь в работе, будет управлять агентством вместе с мадам Пино.
– А кафе твоей жены?
– Продадим. Мадам Пино займет пост в бюро агентства, мы сэкономим на секретарше. Она, правда, не умеет печатать, но вяжет не хуже любой машинистки... Скажи, Сан-А, ты мог бы замолвить словечко перед Стариком?
Пока я собираюсь ответить, раздается трезвон внутреннего трубофона. Хотите – верьте, хотите – займитесь прочисткой нижних дыхательных путей древних греков, но это именно Большой Босс требует любимого Сан-Антонио.
– Подожди меня, есть о чем побеседовать, – говорю я Пино. – Сползаю повидаться с Оболваненным.
Человек с очищенной от растительности макушкой меряет меня взглядом с головы до ног еще с порога своего мрачного кабинета. У него вид радушного человека, чью жену вы задушили, дочь изнасиловали, автомашину раскурочили, деньги отняли, а тещу оставили ему. На столе перед ним шесть газет. Он нервно пианинит пальцами по их титульным листам.
– Так, так, Сан-Антонио! – восклицает лишенный подшерстка. – Хорошенькие новости я узнаю. Что это значит? Теперь уже убивают людей, которых вы навещаете?
– Я предполагал это обсудить с вами, господин Директор.
– Вы предполагали! – тон у него такой, как у того тупого, которому тунцеловы из города Тонона толкнули тонну тунца (в масле).
– Если бы вы дали себе труд выслушать, – перебиваю я так сухо, что приди кому мысль разгладить его лысину, пришлось бы ее сначала сбрызнуть.
Он собирается взорваться, но фитиль гаснет по пути.
– Что ж! Я слушаю вас, Сан-Антонио.
В выверенных словах я повествую ему про все предыдущее. Он слушает меня, не шевельнув и бровью, которая заменяет ему шевелюру. Иногда он ее поглаживает раздраженным пальцем. Когда я заканчиваю, он обрушивает кулак на газеты.
– Что за глупая идея была у Пино открыть агентство!
– Кстати. Пино просится обратно. Старикан подавляет улыбку триумфа.
– В самом деле?
– Он рыдает. Ностальгия по родному дому. Нет другого желания, как только опять работать под вашим чутким руководством.
Ничто так не льстит хозяину.
– Посмотрим. Я изучу его ходатайство после окончания дела. Потому что вы урегулируете его немедленно, Сан-Антонио. Я не люблю, когда людей убивают под носом у моих сотрудников.
– Я вцеплюсь в него немедленно, босс. Только и ждал от вас зеленого сигнала.
В реальной жизни, ребята, прежде чем веселиться, всегда надо застраховаться. Теперь, когда я вкалываю на босса, я решил раскрутить всю машину. Прежде чем присоединиться к будущему восстановленному на работе, забегаю в лабо повидаться с рыжим. Он горбатится у длинного фаянсового стола. Перед ним великолепный микроскоп. Обертки разложены вокруг аппарата. Тут же четыре маленьких флакона с пшикалками на горлышках. Похоже, что в первом – дихлофос, во втором – мозольная жидкость (если верить цвету), в третьем – разбавленный денатурат, и в четвертом – хлороформ (но я могу и ошибаться).
– Что-нибудь новенькое? – осведомляюсь без малейшей надежды.
Он отрывает глаз от окуляра, насвистывая как раз известный романсик "Он был окулярный советник..." У него вид счастливчика, что является добрым предзнаменованием.
– Да, месье комиссар, есть новенькое! Он не спешит. Его шевелюра в солнечном нимбе похожа на объятый пламенем куст.
– Эти семь оберток были отштемпелеваны одновременно.
– Что вы имеете в виду, старина?
– Я хочу сказать, что адрес, набранный с помощью резинового клише, был оттиснут семь раз подряд. Чешу в затылке, рассматривая адреса.
– Послушайте, Манье, – говорю я, – вы или Шерлок, или дьявол. Как вы, черт побери, можете утверждать что-либо подобное!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31