Бержерон сознает опасность. Он оборачивается и видит, что я несусь на него, как стервятник на кролика. Он знает, что не сможет от меня уйти, и тогда целится в меня из моей же пушки.
Ой, ребята, какие же поганые моменты бывают в жизни! Я уже вижу себя мертвым на снегу. Признайтесь, что довольно неприятно забраться на высоту две тысячи пять метров, чтобы тебя здесь подстрелили.
Однако я продолжаю нестись вперед. Приблизившись, я делаю несколько зигзагов, чтобы не дать ему прицелиться. Будет ли он стрелять? Да. Я же вам говорил, что этот придурок способен на самые отчаянные шаги.
Видя, что пропал, Бержерон теряет голову. Пуля с визгом проносится в морозном воздухе мимо моего уха, вторая вонзается в снег в двух сантиметрах от моих лыж. К счастью, пальцы бизнесмена онемели от холода, а то он бы меня, наверное, подстрелил.
Я продолжаю нестись на него. Вижу, он вдруг вырос с гору. Револьвер направлен в мою грудь, из ствола идет тоненькая струйка дыма. Может, он покончит со мной теперь?
Наклон в сторону. Пуля вырывает клок из моей шапки. Больше он выстрелить не успевает. Я врезаюсь в него на всей скорости, всем моим весом, со всей моей волей. Мне кажется, что я врезался в стену. Вокруг меня начинают летать искры и звонить колокола Нотр-Дама. Я сижу на снегу. Смотрю по сторонам и вижу лежащего Бержерона. Удар отбросил его метров на пять. Он упал на скалу, и золотые крепления, которые он хранил на груди, пробили ему грудную клетку.
Подхожу к нему. Месье в жалком состоянии. Вы бы не дали и трех старых франков за его шкуру, тем более что она дороже не стоит.
Он тяжело дышит, как вытащенная из воды рыба.
— Ну что, — спрашиваю, — теперь вы довольны? Он шевелит губами и говорит так тихо, что кажется, будто его голос доносится с другой планеты:
— Это ради нее…
Я все понимаю. Для нее! Я снова вижу прекрасную, мадам Бержерон, элегантную и роскошную. Да, для такой красотки нужно много денег.
— Как функционировал ваш золотой бизнес?
— Швейцария — Франция. Швейцарские лыжники катались до Шамоникса на лыжах с золотыми креплениями. В Шамониксе они брали другие лыжи, чтобы вернуться, а те посылали мне сюда. Я снимал крепления, сжигал лыжи и возил золото в Париж.
— Очень изобретательно… Подходят люди.
— Несчастный случай?
— Да, — отвечаю. — Вызовите спасателей. Поворачиваюсь к Бержерону. Действовать надо быстро.
Сомневаюсь, что он долго протянет. Его затуманенный взгляд не обманывает.
— А Буальван? Его роль?
— Некоторое время он участвовал в деле, потом захотел выйти. Он испугался. Тогда парижская банда пригрозила его убить. Он не пошел в полицию, чтобы спасти от скандала меня. Он был мне благодарен за то, что я сделал для него вначале…
— И тогда, чтобы спастись от банды, он решил сесть в тюрьму?
— Да. Я понял это потом, из-за письма…
— Того, которое ему написала путана?
— А! Вы знаете?
— Знаю. Где оно было?
— Мне неизвестно. Я рассказал о нем банде после визита ее сутенера. Я испугался, что вы его найдете и все поймете…
— Ну и что?
— Они его нашли. Кажется, оно было у нашей секретарши. Даниэль была любовницей Буальвана…
— И они ее убили, чтобы заставить замолчать.
— Убили?
— Они вам не рассказали?
— Нет. Они позвонили мне по телефону как раз перед моим отъездом на вокзал и сказали, что все в порядке…
— Ну еще бы! Кто эти люди?
— Международные дельцы. Их штаб-квартира находится в районе Биржи. Я познакомился с ними в баре… Там есть турок, швед, швейцарец…
— В общем, ООН в миниатюре! Их имена?
— Ялмар, Бретти, Фескаль. Я не знаю, настоящие это имена или нет…
— А их штаб-квартира?
— Бар «Консул»… за… Биржей… Бержерон совсем обессилел. В углах его губ собралось немного кровавой пены.
— Ладно, не говорите больше, — советую я.
— Мне конец, — добавляет он.
Мне нечего ему ответить, потому что я сам в этом убежден. Он открывает глаза. Должно быть, он еще видит меня сквозь застилающий его глаза туман.
— Скандал…
Его рука с трудом поднимается, шарит в пустоте и находит мою.
— Поклянитесь… вы скажете ей… скажете… ей…
У него больше нет сил. Его рука падает на снег и оставляет на нем свой отпечаток.
Я вижу двух лыжников во всем красном, с носилками, покрытыми бараньей шкурой.
Это спасатели. Тут я замечаю, что вокруг меня полно народу. Все молчат. Их пугает револьвер, который сжимает в руке Бержерон. Должен сказать, что в этой чистой и радостной атмосфере он выглядит особо зловеще.
Я беру пушку и сую в карман.
— Не пугайтесь, — говорю, — я полицейский…
Кладу руку на грудь Бержерона. Сердце еще бьется, но очень слабо.
— Несите его осторожнее, — советую я. — Встречаемся у врача.
Сунув золотые крепления под мышку, я гоню в Куршевель.
Намного опередив кортеж спасателей, я переступаю порог медицинского пункта и слышу громкие крики.
— Роды? — спрашиваю я хорошенькую медсестру, встретившую меня.
— Нет, — шепчет она. — Один месье сломал себе копчик, когда прыгал из вагона фуникулера.
Подталкиваемый предчувствием, я прошу разрешения войти в кабинет, где работает доктор.
Моим глазам открывается пейзаж дикой красоты, непревзойденной мощи и величины, от которого идет кругом голова. Толстяк Берю лежит на животе на столе доктора. Его огромная голая задница с черными пятнами похожа на восход луны над Босфором. Склонившись над седалищем, врач осторожно ощупывает его верхнюю часть, а Мамонт тем временем ревет о своих страданиях всем, кто хочет его слушать.
— Эй, приятель, — говорю я, подойдя поближе, — неужели задница полицейского тоже может ломаться?
Я пришел в удачный момент, потому что Толстяк встречает меня поэмами собственного сочинения:
— Я чуть не погиб из-за твоих дурацких делишек. Я совершил два круга на этом поганом фуникулере, черт его дери, но никак не мог сойти. В конце концов я решил спрыгнуть, но плохо рассчитал и приземлился на задницу. Ой! Что со мной теперь будет?
— Некоторое время ты не сможешь сидеть, Толстяк. А когда ноги уже перестанут тебя держать, тебе будут играть «Марсельезу», чтобы чувство патриотизма придавало тебе вертикальное положение. Вспомни, Виктор Гюго всегда писал стоя.
Он мне сообщает, что думает о Викторе Гюго, и я мысленно радуюсь, что бородатый поэт давно помер, потому что, если бы слова Берю дошли до его ушей, он бы наверняка пустил себе пулю в лоб.
В тот момент, когда я покидаю кабинет доктора, появляются спасатели.
— Как он? — с тревогой спрашиваю я.
— Уже никак, — отвечает один из них с великолепным савойским акцентом, звучащим словно чистый ветер с Солира.
Я в задумчивости возвращаюсь в отель позвонить Старику. Надо заняться международными завсегдатаями бара “Консул”.
Глава 12
Бедняга Альфредо, которого я оставил мариноваться в секретной камере-одиночке, в дикой ярости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25