А, черт! Пароль. Если надо дать отзыв, я в пролете.
Чтобы выиграть время, принимаю довольный вид.
— Прекрасно, прекрасно, — тихо отвечаю я. Отстраняюсь, и он заходит.
Между нами говоря, я сильно озадачен. О чем я могу говорить с пацаном? Пока я думал, что придет взрослый мужчина, все казалось осуществимым, но что можно вытянуть из этого сопляка?
Я закрываю дверь и указываю мальцу на комнату. Он идет в нее, не заставляя себя упрашивать. Тут-то я все и просек: это не ребенок, а карлик. Хоть одет он в матроску и детское пальтишко, у него походка взрослого. Тяжелая, раскачивающаяся походка кривоногого карлика.
Когда мы входим в комнату, я непринужденно сажусь на диван.
— Сигарету? — предлагаю я ему.
Он отрицательно качает ненормально большой головой.
— Тогда, может быть, леденец?
Вижу, он бледнеет. В кошачьих глазах пролетело кровавое облако.
— Не всяк монах, на ком клобук, — говорит он с настороженным видом.
Его треп начинает меня утомлять. Я прекрасно вижу, что он устраивает мне проверку, но меня уже охватило раздражение.
— Повадился кувшин по воду ходить, там ему и битым быть, — говорю. — Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Всякому овощу свое время…
Он обалдел.
— Ну что? — раздраженно спрашиваю я. — Будем вспоминать пословицы весь вечер? Если ты собираешь антологию, я тебе помогу.
Вдруг я закрываю рот: этот недомерок держит в руке пушку. Красивую пушку с перламутровой рукояткой.
— Это западня, — скрежещет он зубами.
— Не психуй, гигант, и убери шпалер, а то поранишься.
Он кривится в жуткой гримасе. Я никогда не видел ничего более отвратительного, чем этот лилипут. Так и хочется раздавить его каблуком. Как бы то ни было, критический момент наступил раньше, чем я рассчитывал. По-моему, надо играть на полную.
— Как вы узнали наш код? — спрашивает карлик.
— Благодаря отличной системе информации.
— Какой?
— Вот этой. — Я показываю ему указательный палец. — Представь себе, время от времени я его расспрашиваю, и он рассказывает мне массу вещей, о которых не пишут в газетах.
Вижу, палец моего короткого гостя сжимается на спусковом крючке.
— Не валяй дурака, я тебе говорю!
Он как будто не слышит. Пистолет дрожит в его ручонке.
Должно быть, херувимчик очень нервозен!
— Говори! — требует он, и его горло издает звук, напоминающий скрежет ржавого флюгера.
Я пожимаю плечами.
— А что мне тебе рассказывать? Ты меня смешишь… Я вызываю тебя поболтать, а ты суешь мне в нос свою артиллерию и требуешь, чтобы я говорил. Тебе это не кажется уморительным?
Его лицо остается невозмутимым.
Я говорю себе, что этому шутнику лучше не противоречить. Если он немного шевельнет указательным пальцем правой руки, то я получу свинец в грудь.
— В конце концов, раз уж ты здесь, я могу тебя просветить.
Освещаю ему дело со своей точки зрения, начиная с октябрьского покушения, жертвой которого я стал, и заканчивая событиями сегодняшнего вечера, не забыв, разумеется, рассказать и о расшифровке музыкальной морзянки.
Карлик недобро смеется.
— Поздравляю, — шипит он. — Котелок у тебя варит!
— Ты понимаешь, — примирительно говорю я, — меня заколебало служить мишенью. Провалявшись два месяца в больнице, я хотел бы, по крайней мере, найти мужика с бобриком, чтобы сказать ему все, что о нем думаю…
Карлик смеется.
— Размечтался, глупенький… Думаешь, я заложу кореша? Ну ты даешь, мусор!
— Мусор?
Я притворяюсь удивленным.
— Черт! Ты же сам только что сказал, что это в тебя стреляли в первый раз из-за твоего сходства с Мануэлем. Газеты только и писали, что в метро подстрелили знаменитого комиссара Сан-Антонио, аса из асов… Мы еще смеялись, что по ошибке чуть не замочили легавого.
Делаю вид, что принимаю это с юмором.
— Согласен, совпадение забавное.
— Я жалею только об одном… — уверяет карлик.
Я поднимаю брови, показывая любопытство.
— …Что ты не сдох.
Я кланяюсь.
— Ты очень любезен…
Этот писсуар кривит губы.
— К счастью, пришло время исправить эту оплошность…
Что тут сказать? Я смотрю на коротышку и понимаю, что настроен он решительно. Если я не буду действовать быстро, то очень вероятно, что проснусь в уголке, полном ангелов и благоухающих роз. А теперь, если хотите, чтобы я вам рассказал, по каким признакам можно узнать типа, решившего отправить вас на небеса, открывайте пошире уши. Как я вам уже говорил, в глазах у этого недомерка есть что-то особенное. Желание убивать читается у него не только в глазах, но и на всей морде. Его губы задрались, как у скалящейся собаки, нос наморщился, а адамово яблоко поднимается-опускается, как лифт отеля в день наплыва клиентов. Этот обмылок кажется мне хитрым. Даже если я и смогу схватить лежащую на диване пушку, это ничего мне не даст, потому что он выстрелит прежде, чем я сниму свой пистолет с предохранителя.
Что делать? Господи…
У меня пересохло во рту. Вдруг мне в голову приходит мысль; приходит без моего желания, как звонок будильника, но в моем монгольфьере она производит фурор. Чтобы попытаться ее осуществить, мне нужен алкоголь. Увы, я высосал из бутылки все до капли, но рядом с диваном стоит флакон одеколона. Этикетка повернута к стене, следовательно, карлик не может знать, что в нем за жидкость.
Я принимаю непринужденный вид собирающегося остограммиться пьянчужки.
— Ты же не собираешься меня шлепнуть?
— Я возьму на себя этот труд…
— Не надо.
Я едва сдерживаю всхлипывания. Этому малышу надо показать редкое зрелище, чтобы он продлил наш тет-а-тет. Смысл моей игры состоит в том, чтобы взять пузырек одеколона в руки, не вызывая у карлика подозрений.
— Не делай этого, — задыхаясь умоляю я. — Черт побери! Я же ничего вам не сделал. Вы и так уже один раз чуть не застрелили меня…
Я медленно тянусь рукой к пустой бутылке, словно почувствовав потребность взбодриться, потом делаю вид, будто только сейчас заметил, что она пуста. Совершенно необходимо, чтобы он ни о чем не догадался. Продолжая дрожать, я немного поворачиваюсь, чтобы взять одеколон… Невозможно передать, что я чувствую. Мне кажется, что сейчас его пушка плюнет огнем. Нет ничего более неприятного, чем свинец в кишках. Когда это происходит, вы не думаете ни о чем, кроме боли, от которой перехватывает дыхание…
Но ничего такого не происходит.
Не надо думать, что эти события и действия протекают в замедленном темпе. Просто мысль бежит быстрее. Между мыслью и действием разница в скорости порой бывает такой же, как между светом и звуком.
Наконец я беру флакон с одеколоном в свои руки.
— Я не хочу, чтобы ты меня убивал!
— Не надо было лезть в это дело. Что это за легавый, который разыгрывает из себя героя, а когда его должны шлепнуть, начинает ныть!
Моя дрожь усиливается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37