Стилетик такой
маленький, видно, в волосах у нее был спрятан. Закололась им и тогда ...
Удирали мы оттуда, скажу тебе, Геральт, чуть коней не запалили. Недоброй
была та святыня.
- Рассказывай дальше.
- Дальше было, как сказала жрица. Через пару дней просыпаюсь я
поутру, а прислуга, как меня кто увидит, так в крик и ходу. Я к зеркалу...
Видишь ли, Геральт, запаниковал я, нашло на меня что-то, помню все как
в тумане. Короче - пали трупы. Несколько. Использовал, что под руку
попадалось, но вдруг сделался очень сильным. А дом помогал, как мог -
хлопали двери, летали по воздуху предметы, бился и метался огонь. Кто
смог, бежал в панике - тетушка, кузина, парни из дружины, да что я говорю,
убежали даже псы, скуля и поджав хвосты. Убежала моя кошка. Наконец
остался я один, рыча, воя, в бешенстве разбивая что попало, главным
образом зеркала.
Нивеллен прервался, вздохнул, втянул носом воздух.
- Когда приступ ярости миновал, - начал он снова после небольшого
молчания, - было уже слишком поздно что-то поправить. Я был один. Никому
уже не мог объяснить, что изменился я только лишь снаружи, что хоть и в
страшном облике, но остаюсь по-прежнему только глупым подростком, рыдающим
в пустом замке над телами слуг. Потом пришел дикий страх - вернутся и
забьют, прежде чем успею объясниться. Но никто не вернулся.
Чудовище на минуту замолчало, утерло нос рукавом.
- Не хочу возвращаться к тем первым месяцам, Геральт, и по сей день
меня трясет, когда вспоминаю. Перейду к делу. Долго, очень долго сидел я в
замке как мышь под метлой, не выставляя носа наружу. Если кто-то появлялся
- редко такое случалось - не выходил, прикажу дому треснуть раза два
ставнями или рыкну в раструб от водосточной трубы и этого обычно хватало,
чтобы гость оставил за собой большущую тучу пыли. Так продолжалось до того
дня, когда однажды бледным утром выглядываю я в окно и что я вижу?
Какой-то толстяк срезает розы с тетиного куста. А нужно тебе сказать, что
это не что иное, как голубые розы из Назаира, саженцы которых привез еще
дедушка. Злость меня разобрала, выскочил я на двор. Толстяк, когда к нему
вернулся голос, который у него пропал при виде меня, повизгивал, что хотел
лишь несколько цветов для дочки, чтобы я его пощадил, даровал ему жизнь и
здоровье. Я уже было готовился выпереть его за главные ворота, как вдруг
меня будто осветило, припомнил сказки, что мне рассказывала когда-то
Ленка, моя няня, старая тетеха. Зараза, подумал я, если там красивые
девушки превращают лягушек в королевичей, а также и обратно, то может...
Может есть в этой болтовне зерно правды, какой-то шанс ... Подскочил я на
две сажени, заревел так, что оборвало дикий виноград со стены и вскричал:
"Дочку или жизнь!", - ничего лучшего мне в голову не пришло. Купец, потому
что это был купец, ударился в плач, после чего открыл мне, что дочке его
восемь лет. Что, смеешься?
- Нет.
- То-то же. И я не знал смеяться мне или плакать над моей засраной
судьбой. Жаль сделалось купчину, смотреть не мог, как он трясется,
пригласил его в дом, угостил, при отъезде насыпал золота и камешков ему в
мешок. Нужно тебе сказать, что в подземелье оставалось довольно много
добра еще с папашиных времен, не очень-то я знал, что с ним делать и мог
себе позволить широкий жест. Купец сиял, благодарил, аж всего себя
оплевал. Видно где-то он похвалился своим приключением, потому как не
прошло и двух месяцев, и прибыл сюда второй купец. Имел с собой
заготовленный недурной мешок. И дочку. Тоже недурную.
Нивеллен вытянул ноги под столом, потянулся, так что затрещало
кресло.
- Столковались мы с купцом мигом, - продолжал он. - Уговорились, что
оставит он ее на год. Пришлось ему помочь приладить мешок на мула - сам бы
он не справился.
- А девица?
- Каждые полчаса билась в конвульсиях от моего вида - она была
уверена, что я ее все-таки съем. Но через месяц мы уже ели за одним
столом, балагурили и ходили на продолжительные прогулки. Однако, хоть она
была славная и на удивление понятливая, у меня язык заплетался, когда я с
ней разговаривал. Видишь ли, Геральт, я всегда был несмелым в отношении
девиц, всегда меня поднимали на смех, даже дворовые девки те, что с гноем
на икрах, которыми парни из дружины помыкали, как хотели. Даже они надо
мной издевались. Что уж теперь, думал я, с такой-то харей. Не мог себя
заставить хоть как-то напомнить о причине, по которой так дорого заплатил
за год ее жизни. Год тянулся как вонь за народным ополчением, пока,
наконец, не явился купец и не забрал ее. Я же, поникший, заперся в доме и
несколько месяцев не обращал внимания на гостей с дочками, которые здесь
появлялись. Однако, после года, проведенного вдвоем, я понял, как тяжело,
когда не с кем перекинуться словом.
Чудовище издало звук, который должен был означать вздох, а прозвучал
как икота.
- Следующую, - сказало оно, помолчав, - звали Фенна. Была она
маленькая, шустрая и такая щебетунья - сущий королек. Совсем меня не
боялась. И вот однажды, как раз была годовщина моего пострижения, упились
мы с ней медом и ... хе, хе. Сразу после этого спрыгнул я с ложа - и к
зеркалу. Признаюсь, я был разочарован и удручен. Морда осталась как была,
может выглядела малость глупее, чем обычно. А говорят, что в сказках
людская мудрость! Говна стоит такая мудрость, Геральт. Ну, да Фенна живо
постаралась, чтобы я забыл оцепенение. Это была веселая девка, говорю
тебе. Ведь что придумала. Мы с ней на пару пугали случайных гостей.
Представь себе - входит такой на подворье, оглядывается по сторонам, и тут
на него с рыком выбегаю я, на четвереньках, а Фенна, совершенно голая,
сидит у меня на загривке и трубит в дедушкин охотничий рог!
Нивеллен затрясся от смеха, блестя белизной клыков.
- Фенна, - продолжил он, - была у меня полный год, потом вернулась к
родителям с большим приданым. Собиралась выйти замуж за одного хозяина
трактира, вдовца.
- Рассказывай дальше, Нивеллен. Это занимательно.
- Да? - сказало чудовище и с хрустом почесало между ушами. - Ну,
хорошо. Следующая, Примула, была дочкой обнищавшего рыцаря. У рыцаря,
когда он сюда приехал, был тощий конь и кираса. Сам он был длинный,
неправдоподобно паскудный, скажу тебе, Геральт, как куча навоза, и
разносил повсюду такую же вонь. Примула, руку бы дал на отсечение,
потеряла девственность, когда он был на войне, потому как была крайне
хорошенькая. И в ней я не вызвал страха. Впрочем, ничего удивительного - в
сравнении с ее папашей я мог показаться довольно пригожим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9