Да и кто может прятаться в этих развалинах? Разве кабан, но никаких его следов мы не видели.
— С того самого дня, как я взял в руки охотничье копье, я привык спать в лесу, — произнес Эска тем же приглушенным голосом. — Не от лесного народа у меня бегут мурашки между лопаток.
— А от чего же?
Эска рассмеялся и тут же оборвал смех:
— Я глуп. Я думаю о призраках пропавшего легиона.
Марк, пристально смотревший на заросший травой форум, резко обернулся:
— Тут стояла когорта Двадцатого легиона, а не Девятого.
— Откуда нам знать, где стоял Девятый легион после того, как он ушел в туман?
С минуту Марк молчал. Он принадлежал к породе людей, которых не очень волнуют призраки, но он знал, что Эска чувствует по-другому.
— Не думаю, что они причинят нам вред, если объявятся, — сказал он наконец. — Мне показалось, что здесь удачное место для ночевки, да и кроншнепы накликают дождь. Но скажи только слово, и мы отыщем укромное местечко в орешнике и переночуем там.
— Я стыдился бы себя, — просто ответил Эска.
— Тогда пора выбирать место.
Они облюбовали конец одного барака, где крыша еще не провалилась и несколько футов теса с прелой соломой спасли бы их от надвигающегося дождя. Они распрягли лошадей, обтерли их и пустили свободно бродить по длинному строению — как водилось у бриттов. Эска отправился за топливом и папоротником для постелей, а Марк собрал в кучу гнилые доски и развел костер. Випсания и Минна стояли, пристально глядя на огонь.
Позже вечером развалины, служившие им прибежищем, стали выглядеть гораздо веселее: у входа ярко пылал небольшой костер, дым сам нашел себе выход и вылетал, огибая край полусгнившей крыши в темнеющее небо; в дальнем углу лежала куча папоротника, прикрытая овчиной, которая днем, в свернутом виде, служила седлом. Марк с Эской поужинали тем, что им дали в деревне, где они ночевали накануне: ячменной пресной лепешкой и полосами полукопченой жесткой оленины, которую они зажарили над огнем. После этого Эска сразу же улегся и заснул.
Но Марк еще какое-то время сидел у костра, следя за летящими кверху искрами, прислушиваясь и слыша только, как переступают с ноги на ногу их лошади в дальнем темном углу барака. Порой Марк нагибался и подбрасывал в костер хворосту. Эска спал у стены на папоротнике спокойным легким сном охотника. Глядя на Эску, Марк задумался: а хватило бы у него самого храбрости спать вот так, если бы он верил в призраков? С наступлением полной темноты пошел дождь, и шелест и шуршание мягких, тяжелых струй по старой соломенной крыше только усилили неприютность этого места, когда-то живого, а теперь мертвого. Марк поймал себя на том, что напряженно вслушивается в тишину и воображение населяет ее призраками, которые движутся вдоль крепостных стен и пересекают пустынный форум. Наконец он заставил себя встать, сгрести в кучу уголья и улечься рядом с Эской.
Обычно, ночуя в лесу, они по очереди сторожили костер, поддерживая огонь, но тут, под защитой четырех стен, где вход загораживала груда колючих веток, чтобы не ушли лошади, этого не требовалось. Некоторое время Марк лежал без сна, и каждый нерв у него трепетал от напряженного ожидания неизвестно чего. Под конец усталость взяла верх, к тому же мягкая овчина и душистый папоротник наводили сон… Марк заснул, и ему приснилось, что он смотрит, как упражняются с копьями легионеры; все шло своим чередом, но только у легионеров от подбородка до верхнего изгиба шлема не было лиц.
Марк проснулся от легкого, но ощутимого нажатия под левым ухом, он проснулся спокойно и разом, как всегда просыпаются люди, когда их будят таким способом. Открыв глаза, он увидел, что от костра осталось всего несколько красных угольков, а в бледном рассветном сумраке рядом с ним присел на корточки Эска. Неприятный осадок от сна еще не прошел, и Марк прошептал:
— Что такое?
— Послушай.
Марк прислушался, и по спине у него пробежал зловещий холодок. К нему возвратились суеверные фантазии, одолевавшие его на ночь глядя. Может, Эска был и прав, говоря о призраках, — в заброшенной крепости кто-то насвистывал мелодию, которую Марк прекрасно знал. Не раз он маршировал под эту песню, она была старая, но ее любили в легионах, и, непонятно почему, она пережила многие другие песни, бывшие в ходу у солдат, а потом им надоедавшие.
Когда я встал под знамя орла
(Не вчера ль я под знамя встал?),
Я девушку из Клузия
У порога поцеловал.
Знакомые слова возникали в голове, ложились на мелодию. Марк медленно поднялся, разминая затекшую ногу. Свист приближался, становился все узнаваемее.
Дорога, дорога на все двадцать лет вперед.
Поцеловал — и из Клузия ушел в далекий поход.
В песенке было еще много куплетов, перечислялись все девушки, которых герою песни довелось целовать в различных уголках империи, но в тот момент, когда Марк решительно шагнул к двери, а Эска нагнулся, оттаскивая в сторону терновник, свист прекратился и голос — хриплый, странно медлительный, задумчивый, как будто мысли певца были обращены внутрь себя и в прошлое, — пропел сразу последние куплеты:
Поцелуи галлиек — золото губ,
А испанок — меда глоток.
А фракийки нежней лесных голубей,
Да тебя же ловят в силок.
Но все-таки ту — из Клузия,
Оставленную в Клузии,
Тот поцелуй в Клузии
Ни на миг я забыть не мог.
Дорога, дорога и все двадцать лет позади,
Но все-таки та, что из Клузия, до сих пор у меня в груди.
(Стихи перевел Н. Голь.)
Завернув за угол барака, они вдруг очутились лицом к лицу с певцом. Марк и сам не знал, что или кого он ожидал увидеть. Быть может, пустоту, и это было бы хуже всего. Но то, что он увидел, приковало его к месту от изумления: человек (да, человек, а не призрак) стоял перед ними и держал под уздцы лошадь в грубой попоне; он был типичным образчиком татуированного народа, среди которого Марк прожил это лето.
Незнакомец при виде Марка и Эски остановился и настороженно уставился на них, вздернув голову, как олень, почуявший опасность. Охотничье копье он держал наперевес, словно для атаки. Минуту они разглядывали друг друга в тусклом утреннем свете, затем Марк заговорил. Он уже неплохо владел диалектом северных племен.
— Я вижу, охота была доброй, друг. — Он указал на тушу молодой косули, переброшенную через спину лошади.
— Не слишком плохая, но бывает лучше, — отозвался незнакомец. — Лишнего мяса тут нет.
— У нас есть с собой пища, — продолжал Марк. — У нас также разведен костер, и если ты не расположен развести свой огонь или есть мясо сырым, мы предлагаем тебе разделить с нами нашу трапезу.
— Зачем вы здесь, в Трехгорье? — подозрительно спросил тот.
— Мы тут заночевали. Мы не знали, далеко ли до ближайшей деревни, и, видя, что надвигается дождь, рассудили, что лучше остановиться на ночлег здесь, чем на открытых местах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— С того самого дня, как я взял в руки охотничье копье, я привык спать в лесу, — произнес Эска тем же приглушенным голосом. — Не от лесного народа у меня бегут мурашки между лопаток.
— А от чего же?
Эска рассмеялся и тут же оборвал смех:
— Я глуп. Я думаю о призраках пропавшего легиона.
Марк, пристально смотревший на заросший травой форум, резко обернулся:
— Тут стояла когорта Двадцатого легиона, а не Девятого.
— Откуда нам знать, где стоял Девятый легион после того, как он ушел в туман?
С минуту Марк молчал. Он принадлежал к породе людей, которых не очень волнуют призраки, но он знал, что Эска чувствует по-другому.
— Не думаю, что они причинят нам вред, если объявятся, — сказал он наконец. — Мне показалось, что здесь удачное место для ночевки, да и кроншнепы накликают дождь. Но скажи только слово, и мы отыщем укромное местечко в орешнике и переночуем там.
— Я стыдился бы себя, — просто ответил Эска.
— Тогда пора выбирать место.
Они облюбовали конец одного барака, где крыша еще не провалилась и несколько футов теса с прелой соломой спасли бы их от надвигающегося дождя. Они распрягли лошадей, обтерли их и пустили свободно бродить по длинному строению — как водилось у бриттов. Эска отправился за топливом и папоротником для постелей, а Марк собрал в кучу гнилые доски и развел костер. Випсания и Минна стояли, пристально глядя на огонь.
Позже вечером развалины, служившие им прибежищем, стали выглядеть гораздо веселее: у входа ярко пылал небольшой костер, дым сам нашел себе выход и вылетал, огибая край полусгнившей крыши в темнеющее небо; в дальнем углу лежала куча папоротника, прикрытая овчиной, которая днем, в свернутом виде, служила седлом. Марк с Эской поужинали тем, что им дали в деревне, где они ночевали накануне: ячменной пресной лепешкой и полосами полукопченой жесткой оленины, которую они зажарили над огнем. После этого Эска сразу же улегся и заснул.
Но Марк еще какое-то время сидел у костра, следя за летящими кверху искрами, прислушиваясь и слыша только, как переступают с ноги на ногу их лошади в дальнем темном углу барака. Порой Марк нагибался и подбрасывал в костер хворосту. Эска спал у стены на папоротнике спокойным легким сном охотника. Глядя на Эску, Марк задумался: а хватило бы у него самого храбрости спать вот так, если бы он верил в призраков? С наступлением полной темноты пошел дождь, и шелест и шуршание мягких, тяжелых струй по старой соломенной крыше только усилили неприютность этого места, когда-то живого, а теперь мертвого. Марк поймал себя на том, что напряженно вслушивается в тишину и воображение населяет ее призраками, которые движутся вдоль крепостных стен и пересекают пустынный форум. Наконец он заставил себя встать, сгрести в кучу уголья и улечься рядом с Эской.
Обычно, ночуя в лесу, они по очереди сторожили костер, поддерживая огонь, но тут, под защитой четырех стен, где вход загораживала груда колючих веток, чтобы не ушли лошади, этого не требовалось. Некоторое время Марк лежал без сна, и каждый нерв у него трепетал от напряженного ожидания неизвестно чего. Под конец усталость взяла верх, к тому же мягкая овчина и душистый папоротник наводили сон… Марк заснул, и ему приснилось, что он смотрит, как упражняются с копьями легионеры; все шло своим чередом, но только у легионеров от подбородка до верхнего изгиба шлема не было лиц.
Марк проснулся от легкого, но ощутимого нажатия под левым ухом, он проснулся спокойно и разом, как всегда просыпаются люди, когда их будят таким способом. Открыв глаза, он увидел, что от костра осталось всего несколько красных угольков, а в бледном рассветном сумраке рядом с ним присел на корточки Эска. Неприятный осадок от сна еще не прошел, и Марк прошептал:
— Что такое?
— Послушай.
Марк прислушался, и по спине у него пробежал зловещий холодок. К нему возвратились суеверные фантазии, одолевавшие его на ночь глядя. Может, Эска был и прав, говоря о призраках, — в заброшенной крепости кто-то насвистывал мелодию, которую Марк прекрасно знал. Не раз он маршировал под эту песню, она была старая, но ее любили в легионах, и, непонятно почему, она пережила многие другие песни, бывшие в ходу у солдат, а потом им надоедавшие.
Когда я встал под знамя орла
(Не вчера ль я под знамя встал?),
Я девушку из Клузия
У порога поцеловал.
Знакомые слова возникали в голове, ложились на мелодию. Марк медленно поднялся, разминая затекшую ногу. Свист приближался, становился все узнаваемее.
Дорога, дорога на все двадцать лет вперед.
Поцеловал — и из Клузия ушел в далекий поход.
В песенке было еще много куплетов, перечислялись все девушки, которых герою песни довелось целовать в различных уголках империи, но в тот момент, когда Марк решительно шагнул к двери, а Эска нагнулся, оттаскивая в сторону терновник, свист прекратился и голос — хриплый, странно медлительный, задумчивый, как будто мысли певца были обращены внутрь себя и в прошлое, — пропел сразу последние куплеты:
Поцелуи галлиек — золото губ,
А испанок — меда глоток.
А фракийки нежней лесных голубей,
Да тебя же ловят в силок.
Но все-таки ту — из Клузия,
Оставленную в Клузии,
Тот поцелуй в Клузии
Ни на миг я забыть не мог.
Дорога, дорога и все двадцать лет позади,
Но все-таки та, что из Клузия, до сих пор у меня в груди.
(Стихи перевел Н. Голь.)
Завернув за угол барака, они вдруг очутились лицом к лицу с певцом. Марк и сам не знал, что или кого он ожидал увидеть. Быть может, пустоту, и это было бы хуже всего. Но то, что он увидел, приковало его к месту от изумления: человек (да, человек, а не призрак) стоял перед ними и держал под уздцы лошадь в грубой попоне; он был типичным образчиком татуированного народа, среди которого Марк прожил это лето.
Незнакомец при виде Марка и Эски остановился и настороженно уставился на них, вздернув голову, как олень, почуявший опасность. Охотничье копье он держал наперевес, словно для атаки. Минуту они разглядывали друг друга в тусклом утреннем свете, затем Марк заговорил. Он уже неплохо владел диалектом северных племен.
— Я вижу, охота была доброй, друг. — Он указал на тушу молодой косули, переброшенную через спину лошади.
— Не слишком плохая, но бывает лучше, — отозвался незнакомец. — Лишнего мяса тут нет.
— У нас есть с собой пища, — продолжал Марк. — У нас также разведен костер, и если ты не расположен развести свой огонь или есть мясо сырым, мы предлагаем тебе разделить с нами нашу трапезу.
— Зачем вы здесь, в Трехгорье? — подозрительно спросил тот.
— Мы тут заночевали. Мы не знали, далеко ли до ближайшей деревни, и, видя, что надвигается дождь, рассудили, что лучше остановиться на ночлег здесь, чем на открытых местах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66