Можно запаниковать. А это дурно. Надо в такой ситуации решать локальные арифметические задачки: это помогает чувствовать себя человеком, который может драться... Во всяком случае, который старается это делать... Когда же мы с Лерстом встретились по-настоящему? И где?»
Лондон, 1936
В клуб «Атенеум» он пришел рано утром, когда еще в залах и каминных было пусто. Сев за маленький столик возле окна, он спросил кофе со сливками и развернул газету. На второй полосе была напечатана его статья «Возрождение из пепла». Это была его третья статья из европейского цикла после большого турне по Германии, Франции, Бельгии и Голландии. Он писал о том, что политика фюрера отнюдь не так агрессивна, как это тщатся доказать его противники. Он писал о серьезных проблемах, стоящих перед Берлином, и утверждал, что фюрер решает их энергично и в точном соответствии с нуждами немецкой нации.
После опубликования второй статьи к нему позвонили из германского посольства и осведомились, не нуждается ли специальный корреспондент из Риги в каких-либо дополнительных материалах: статистических, экономических, идеологических. Поблагодарив за любезность, Пальма отказался. «Вы станете предлагать свои материалы, а мои коллеги — и в Лондоне и в Риге, — засмеялся он, — обвинят меня в том, что я пою с вашего голоса. Потом, у меня есть все материалы: если вы запрещаете продавать в Германии наши левые газеты, то здесь я могу купить даже «Дас шварце кор». Они еще о чем-то весело поболтали с секретарем посольства, а к вечеру, как раз перед тем как он собрался уезжать домой, в редакцию принесли приглашение на прием к «имперскому послу Иоахиму фон Риббентропу». Ян позвонил Вольфу. Тот работал здесь под именем Бэйзила. Пальма попросил его прийти в «Атенеум» к девяти часам. Сейчас было уже девять тридцать. Пальма еще раз посмотрел на часы, подписал счет и поднялся из-за стола: в одиннадцать его ждала Мэри — они должны были вместе ехать в загородный клуб фехтовальщиков.
Пальма вышел на улицу. Моросил дождь. Прохожих почти не было: все разъехались на уик-энд. Такси тоже не было, и Ян, раскрыв зонтик, медленно пересек улицу. Заскрипели тормоза, и рядом с ним остановился автомобиль. Вольф открыл дверь и предложил:
– Я подвезу вас, сэр...
Пальма сел на заднее сиденье.
– Почему ты не пришел?
– Ты иногда говоришь, словно дитя. Ну как я, шофер, могу войти в твой аристократический клуб?
– Не я говорю как дитя, а ты плохо подготовлен к работе в Лондоне, Бэйзил, — усмехнулся Пальма. — По уставу нашего клуба я отвечаю за тех, с кем сижу за одним столиком. Неважно — будь ты ассенизатор, король Бурунди или мелкий жулик с Ист-Энда.
– Все равно... Береженого бог бережет, есть у нас такая пословица. Что случилось?
– В общем, ты оказался прав. Все разыгрывается, как ты и предполагал. Они клюют. Сегодня меня пригласил Риббентроп.
– Ого! Это прекрасно.
– Нет, Вольф, это отнюдь не прекрасно.
– То есть?
– Видишь ли... Когда я помогал тебе вывозить коммунистов из Вены, чтобы их не перещелкали наци, — это не расходилось с моим мировоззрением. Когда я спас из Германии ту немку — я делал доброе дело, я спасал коммунистку, приговоренную к смерти. Это все было моим делом... И это было в рейхе, один на один с наци. А теперь эти мои проститутские статьи... Многие отвернулись от меня — и в Риге и в Лондоне. А это больно, Вольф.
– Что ты предлагаешь?
– Во-первых, я хочу драться против них с открытым забралом...
– Как это понять?
– Я хочу писать правду о Гитлере и его стране, я хочу называть нацизм грязью и ужасом, а не петь ему дифирамбы.
– Это тоже путь, Ян... Это путь, конечно же... Только он более легкий и менее результативный, чем тот, который ты избрал сейчас. Будь ты писатель или художник, я бы сказал: да, старина, здесь врать опасно — талант тем велик, что он умеет убеждать в своей правоте. Но ты, увы, не писатель... Ты репортер... Великолепный репортер, и ты служишь минуте, тогда как талант принадлежит веку, если только талант не ленив, не капризен, если он не избалован, а подобен каменщику, который каждое утро начинает класть стену дома... Я бы не посмел просить тебя лгать, не думай... Просто, думается мне, сейчас твое место в драке с нацистами более выгодно в рядах их друзей, чем открытых противников...
Они долго ехали молча. Вольф спросил:
– Тебе куда?
– Меня ждет подруга.
– Между прочим, она не из контрразведки?
– Вряд ли. А если и да — что из этого?
– Я ее не знаю?
– Нет...
– Что с твоим «во-вторых»?
– Во-вторых... И это очень серьезно, Вольф. Ты — патриот своей страны, и это очень хорошо. А я — патриот моей страны.
– И это тоже очень хорошо... Если тебе кажется, что Гитлер не угрожает твоей родине в такой же мере, как и моей, тогда нам лучше не видеться. И, думается мне, никто так не поможет миру в драке с Гитлером, как моя родина... У нас друзей Гитлера нет, а сколько их на Западе? Я не знаю. Я только знаю, что их здесь много, и что они могущественные, и что они могут сделать так, чтобы здешние владыки снюхались с Берлином против Москвы. Это допустимо?
– Не знаю.
– Я тоже. Это и нужно знать. И сделаешь это ты. И будет ли это предательством по отношению к твоей родине?
– Нет, — ответил Пальма, закуривая, — это предательством по отношению к моей родине не будет, здесь ты прав.
– Вот... И последнее. Ты как-то говорил мне: «Хочу, чтобы хоть кто-то знал обо мне правду...» Ты объявление в газете опубликуй: «Я в шутку перекрасился в коричневый цвет. На самом деле я начал драку с фашизмом не на жизнь, а на смерть. Вы мне верьте, я помогал антифашистам в Вене и Берлине».
– Останови здесь.
– Не сердись...
– За углом живет Мэри. Я не сержусь. Просто я не хочу, чтобы нас видели вместе.
– Ты становишься конспиратором, Дориан, браво...
Мэри прижалась к Яну, шепнула:
– Проведи меня в фехтовальный зал, милый.
– Verboten fur Damen[2.Дамам запрещено (нем.).].
– Warum[3.Почему? (нем.).]?
– Как тебе мой берлинский диалект?
– Я никогда не была в Берлине.
– У меня великолепный берлинский выговор, немцы меня принимают за истинного берлинца. Научись делать мне комплименты, я очень честолюбив.
– У тебя фантастический берлинский выговор, и вообще я обожаю тебя, и ты самый прелестный мужчина из всех, кого я встречала в жизни.
– Во всех смыслах?
Мэри улыбнулась:
– Именно. Почему ты не хочешь взять меня на фехтование?
– Ты же знаешь, в нашем клубе не принято, чтобы дамы посещали зал фехтования.
– Пора нарушить эти ваши дряхлые аристократические законы. Я женщина из предместья, где нет клубов. Мне можно. С кем ты сегодня фехтуешь?
– Лерст, я не знаю, кто это...
Какое-то мгновение, перед тем как Лерст опустил сетку, лицо его казалось Яну знакомым. Но он сразу же забыл об этом, потому что фехтовал Лерст великолепно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Лондон, 1936
В клуб «Атенеум» он пришел рано утром, когда еще в залах и каминных было пусто. Сев за маленький столик возле окна, он спросил кофе со сливками и развернул газету. На второй полосе была напечатана его статья «Возрождение из пепла». Это была его третья статья из европейского цикла после большого турне по Германии, Франции, Бельгии и Голландии. Он писал о том, что политика фюрера отнюдь не так агрессивна, как это тщатся доказать его противники. Он писал о серьезных проблемах, стоящих перед Берлином, и утверждал, что фюрер решает их энергично и в точном соответствии с нуждами немецкой нации.
После опубликования второй статьи к нему позвонили из германского посольства и осведомились, не нуждается ли специальный корреспондент из Риги в каких-либо дополнительных материалах: статистических, экономических, идеологических. Поблагодарив за любезность, Пальма отказался. «Вы станете предлагать свои материалы, а мои коллеги — и в Лондоне и в Риге, — засмеялся он, — обвинят меня в том, что я пою с вашего голоса. Потом, у меня есть все материалы: если вы запрещаете продавать в Германии наши левые газеты, то здесь я могу купить даже «Дас шварце кор». Они еще о чем-то весело поболтали с секретарем посольства, а к вечеру, как раз перед тем как он собрался уезжать домой, в редакцию принесли приглашение на прием к «имперскому послу Иоахиму фон Риббентропу». Ян позвонил Вольфу. Тот работал здесь под именем Бэйзила. Пальма попросил его прийти в «Атенеум» к девяти часам. Сейчас было уже девять тридцать. Пальма еще раз посмотрел на часы, подписал счет и поднялся из-за стола: в одиннадцать его ждала Мэри — они должны были вместе ехать в загородный клуб фехтовальщиков.
Пальма вышел на улицу. Моросил дождь. Прохожих почти не было: все разъехались на уик-энд. Такси тоже не было, и Ян, раскрыв зонтик, медленно пересек улицу. Заскрипели тормоза, и рядом с ним остановился автомобиль. Вольф открыл дверь и предложил:
– Я подвезу вас, сэр...
Пальма сел на заднее сиденье.
– Почему ты не пришел?
– Ты иногда говоришь, словно дитя. Ну как я, шофер, могу войти в твой аристократический клуб?
– Не я говорю как дитя, а ты плохо подготовлен к работе в Лондоне, Бэйзил, — усмехнулся Пальма. — По уставу нашего клуба я отвечаю за тех, с кем сижу за одним столиком. Неважно — будь ты ассенизатор, король Бурунди или мелкий жулик с Ист-Энда.
– Все равно... Береженого бог бережет, есть у нас такая пословица. Что случилось?
– В общем, ты оказался прав. Все разыгрывается, как ты и предполагал. Они клюют. Сегодня меня пригласил Риббентроп.
– Ого! Это прекрасно.
– Нет, Вольф, это отнюдь не прекрасно.
– То есть?
– Видишь ли... Когда я помогал тебе вывозить коммунистов из Вены, чтобы их не перещелкали наци, — это не расходилось с моим мировоззрением. Когда я спас из Германии ту немку — я делал доброе дело, я спасал коммунистку, приговоренную к смерти. Это все было моим делом... И это было в рейхе, один на один с наци. А теперь эти мои проститутские статьи... Многие отвернулись от меня — и в Риге и в Лондоне. А это больно, Вольф.
– Что ты предлагаешь?
– Во-первых, я хочу драться против них с открытым забралом...
– Как это понять?
– Я хочу писать правду о Гитлере и его стране, я хочу называть нацизм грязью и ужасом, а не петь ему дифирамбы.
– Это тоже путь, Ян... Это путь, конечно же... Только он более легкий и менее результативный, чем тот, который ты избрал сейчас. Будь ты писатель или художник, я бы сказал: да, старина, здесь врать опасно — талант тем велик, что он умеет убеждать в своей правоте. Но ты, увы, не писатель... Ты репортер... Великолепный репортер, и ты служишь минуте, тогда как талант принадлежит веку, если только талант не ленив, не капризен, если он не избалован, а подобен каменщику, который каждое утро начинает класть стену дома... Я бы не посмел просить тебя лгать, не думай... Просто, думается мне, сейчас твое место в драке с нацистами более выгодно в рядах их друзей, чем открытых противников...
Они долго ехали молча. Вольф спросил:
– Тебе куда?
– Меня ждет подруга.
– Между прочим, она не из контрразведки?
– Вряд ли. А если и да — что из этого?
– Я ее не знаю?
– Нет...
– Что с твоим «во-вторых»?
– Во-вторых... И это очень серьезно, Вольф. Ты — патриот своей страны, и это очень хорошо. А я — патриот моей страны.
– И это тоже очень хорошо... Если тебе кажется, что Гитлер не угрожает твоей родине в такой же мере, как и моей, тогда нам лучше не видеться. И, думается мне, никто так не поможет миру в драке с Гитлером, как моя родина... У нас друзей Гитлера нет, а сколько их на Западе? Я не знаю. Я только знаю, что их здесь много, и что они могущественные, и что они могут сделать так, чтобы здешние владыки снюхались с Берлином против Москвы. Это допустимо?
– Не знаю.
– Я тоже. Это и нужно знать. И сделаешь это ты. И будет ли это предательством по отношению к твоей родине?
– Нет, — ответил Пальма, закуривая, — это предательством по отношению к моей родине не будет, здесь ты прав.
– Вот... И последнее. Ты как-то говорил мне: «Хочу, чтобы хоть кто-то знал обо мне правду...» Ты объявление в газете опубликуй: «Я в шутку перекрасился в коричневый цвет. На самом деле я начал драку с фашизмом не на жизнь, а на смерть. Вы мне верьте, я помогал антифашистам в Вене и Берлине».
– Останови здесь.
– Не сердись...
– За углом живет Мэри. Я не сержусь. Просто я не хочу, чтобы нас видели вместе.
– Ты становишься конспиратором, Дориан, браво...
Мэри прижалась к Яну, шепнула:
– Проведи меня в фехтовальный зал, милый.
– Verboten fur Damen[2.Дамам запрещено (нем.).].
– Warum[3.Почему? (нем.).]?
– Как тебе мой берлинский диалект?
– Я никогда не была в Берлине.
– У меня великолепный берлинский выговор, немцы меня принимают за истинного берлинца. Научись делать мне комплименты, я очень честолюбив.
– У тебя фантастический берлинский выговор, и вообще я обожаю тебя, и ты самый прелестный мужчина из всех, кого я встречала в жизни.
– Во всех смыслах?
Мэри улыбнулась:
– Именно. Почему ты не хочешь взять меня на фехтование?
– Ты же знаешь, в нашем клубе не принято, чтобы дамы посещали зал фехтования.
– Пора нарушить эти ваши дряхлые аристократические законы. Я женщина из предместья, где нет клубов. Мне можно. С кем ты сегодня фехтуешь?
– Лерст, я не знаю, кто это...
Какое-то мгновение, перед тем как Лерст опустил сетку, лицо его казалось Яну знакомым. Но он сразу же забыл об этом, потому что фехтовал Лерст великолепно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31