— Я хотел вас спросить, Василий Платонович...
– Пожалуйста.
– Почему вы поселились именно в Загребе? Это была ваша воля или...
– Я хотел этого сам. Вам ничего не говорит имя Юрая Крижанича?
Штирлиц мгновение раздумывал, что ответить. Двадцать лет назад, работая в пресс-группе Колчака, он жил в Тобольске в том доме, где, по преданиям, был поселен Юрай Крижанич.
– Пожалуй, нет, — ответил Штирлиц. — Это имя связывается у меня в памяти с семнадцатым веком всего лишь.
Родыгин внимательно посмотрел на Штирлица.
– А с именем русского царя Алексея Михайловича это имя у вас не связывается?
– Не связывается, — ответил Штирлиц. — Я ведь не славист.
– Глупо чувствуешь себя, когда говоришь человеку про то, что ему известно.
– Иногда это целесообразно: человек точнее всего открывается, когда слушает то, что ему хорошо известно. Дурак перебьет, а честолюбец начнет поправлять в мелочах. Я, например, часто рассказываю людям, которые меня интересуют, старые анекдоты.
– Сейчас вы говорили не как русский, а как римлянин, а еще точнее, как член ордена доминиканцев... Я ведь не сбежал из России. Я уехал на Запад смотреть, сопоставлять, углублять образование. Но поначалу и здесь, и дома меня считали чуть ли не шпионом, а уж изменником во всяком случае. Я же просто хотел больше понять, а поняв, служить. Наверно, я путано говорю, да?
– По-моему, нет. Я, во всяком случае, вас понимаю вполне.
– Так вот Крижанич. Славянин. Полукровец — хорватская и сербская родня. Католик. Патриот России как матери славянства. Посему правонарушитель: и для католического Ватикана, и для православной Московии. Изгнанник и по приказу далекой конгрегации, и по ведению патриаршего Кремля. А на самом деле? Кем он был на самом деле?
– Кем?
– С одной стороны, католик Крижанич совершает высший грех, отрицая примат духовной власти над светской. С другой, он, славянин, не считает православных еретиками, а всего лишь заблудшими, которых обманули греки. С одной стороны, он, как славянин, обуреваем идеей объединения всех славян вокруг Московии. С другой, как католик, выступает против объединения, которое бы свершилось под эгидой православного патриарха. И этот несчастный странник борется за унию, которая формально бы примирила церкви, а фактически объединила славянский мир. О нем писали в России по-разному, но особенно точно писали некрасовцы. Они про него писали, что, мол, невежество вооружилось против умного и честного человека, обвинило его в злонамеренных покушениях на православную веру, на монархическую власть царя, на спокойствие народа; ему поставили в вину и то, что он был иноземец, хотя он горячо восставал против этого определения, и уделом его стала ссылка. Задаром пропали все его стремления и ревнивое желание дать силу и славу народу, которому он не был даже своим. А доминиканцы посчитали своего сербскохорватского сводного брата изменником делу ордена и подвергли унижению недоверием. И там измордовали, и здесь. Обидно ведь. Из теплых краев тайком, обманув братьев, бежал в Россию, славянскую матерь, а там его в ссылку упекли. Вернулся чудом, а его в монастырь заточили. Каково? Сюжет шекспировский, милостивый государь, шекспировский. Нашим что не понравилось? Отчего царь Алексей оскорбился? Оттого, что Крижанич против теории «третьего Рима» выступил. А ведь правильно выступил. Пророк-то Даниил предсказывал разрушение римского государства, а потому тот, кто мечтает наречь Москву «третьим Римом», тот погибели ее желает. Москва — она и есть Москва, и того хватит, слава богу! А доминиканцы его мордовали потому, что он их за схоластику и догматизм поносил, не считал нужным молчать, когда был не согласен. Вот и разберись: можно ли служить двум идеям? Или это прямехонький путь на голгофу? Разбираюсь.
– И как?
– Не печатают меня. Ни те, ни эти не печатают. «Те» — я имею в виду загребских католиков, «эти» — белградских православных. И те и эти требуют точности: либо он католик и хорват, так вознеси его и восславь, и докажи, что в Московию он ездил затем лишь, чтобы обратить заблудших славян в лоно ватиканской истины; либо он истинный серб и надел тогу католика, чтобы служить славянскому делу, которое было, есть и будет православным. А вот чтобы напечатать про человекаКрижанича во всей его мятущейся разности, нет, не хотят. Не требуется разность, однолинейность потребна. Не наука пошла нынче и не искусство, а сплошная внешняя политика.
– Много уже написали?
– Два шкафа.
– Домой оправить не хотите?
– Боюсь, что наши наивные атеисты посчитают мою работу апологетикой церкви.
– А вы не бойтесь.
– Эмиграция приучает всего бояться, господин Штирлиц. А пуще всего самого себя. Она комплексы порождает, эмиграция-то. Страшные, доложу я вам, комплексы.
– Вы замечаете, что говорите по-немецки так, как говорят русские, давно покинувшие родину?
– Мне рекомендовано продолжать говорить именно таким образом.
«Готовят к передислокации в Германию, — понял Штирлиц. — Видно, не зря и наши так интересуются русской эмиграцией».
– Про Крижанича интересно. Обидно, если ваш материал останется втуне.
– Сделанное не пропадает.
– Как сказать. Написанное слово обязано быть напечатанным. Ничто так не стареет, как слово или мысль, не отданная людям, Василий Платонович.
– Вы кто по образованию?
– Физик.
– Ого! И где обучались?
– В Германии. Ладно. Исповеди мы отнесем на свободное время. Итак, вы остановите Везича...
– Если я остановлю Везича...
– Без «если», — отрезал Штирлиц, чувствуя, что говорит сейчас так, как говорят немцы. — Вы дождетесь его, даже если он приедет в восемь вечера, и остановите его, и откроетесь ему.
– Что?!
– Вы скажете, что связаны с русскими. И объясните, что готовы оказать ему поддержку, если он согласится дать мне письменное согласие на сотрудничество с РСХА. Обговорите детали с вашей здешней цепью. Везич может потребовать доказательств, не моя ли вы «подставка». Если хотите, пригласите кого-нибудь из своих здешних друзей.
Штирлиц, начав игру, уже сообщил Шелленбергу о согласии Везича на сотрудничество, но он знал, что бюрократический аппарат требует фактического подтверждения, дабы занести полковника в свою картотеку под соответствующим номером и псевдонимом.
Не получи Штирлиц письменного согласия Везича — оно может быть написано в любой форме, но обязано быть адресованным ему, — в Берлине будут крупные неприятности: теперь в игру включен и Веезенмайер.
"...
«Центр.
Настойчиво рекомендую найти возможность для ознакомления итальянцев с работой группы Веезенмайера в Загребе. Это — я убежден — вызовет серьезные трения между Берлином и Римом.
Юстас».
«Из Белграда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
– Пожалуйста.
– Почему вы поселились именно в Загребе? Это была ваша воля или...
– Я хотел этого сам. Вам ничего не говорит имя Юрая Крижанича?
Штирлиц мгновение раздумывал, что ответить. Двадцать лет назад, работая в пресс-группе Колчака, он жил в Тобольске в том доме, где, по преданиям, был поселен Юрай Крижанич.
– Пожалуй, нет, — ответил Штирлиц. — Это имя связывается у меня в памяти с семнадцатым веком всего лишь.
Родыгин внимательно посмотрел на Штирлица.
– А с именем русского царя Алексея Михайловича это имя у вас не связывается?
– Не связывается, — ответил Штирлиц. — Я ведь не славист.
– Глупо чувствуешь себя, когда говоришь человеку про то, что ему известно.
– Иногда это целесообразно: человек точнее всего открывается, когда слушает то, что ему хорошо известно. Дурак перебьет, а честолюбец начнет поправлять в мелочах. Я, например, часто рассказываю людям, которые меня интересуют, старые анекдоты.
– Сейчас вы говорили не как русский, а как римлянин, а еще точнее, как член ордена доминиканцев... Я ведь не сбежал из России. Я уехал на Запад смотреть, сопоставлять, углублять образование. Но поначалу и здесь, и дома меня считали чуть ли не шпионом, а уж изменником во всяком случае. Я же просто хотел больше понять, а поняв, служить. Наверно, я путано говорю, да?
– По-моему, нет. Я, во всяком случае, вас понимаю вполне.
– Так вот Крижанич. Славянин. Полукровец — хорватская и сербская родня. Католик. Патриот России как матери славянства. Посему правонарушитель: и для католического Ватикана, и для православной Московии. Изгнанник и по приказу далекой конгрегации, и по ведению патриаршего Кремля. А на самом деле? Кем он был на самом деле?
– Кем?
– С одной стороны, католик Крижанич совершает высший грех, отрицая примат духовной власти над светской. С другой, он, славянин, не считает православных еретиками, а всего лишь заблудшими, которых обманули греки. С одной стороны, он, как славянин, обуреваем идеей объединения всех славян вокруг Московии. С другой, как католик, выступает против объединения, которое бы свершилось под эгидой православного патриарха. И этот несчастный странник борется за унию, которая формально бы примирила церкви, а фактически объединила славянский мир. О нем писали в России по-разному, но особенно точно писали некрасовцы. Они про него писали, что, мол, невежество вооружилось против умного и честного человека, обвинило его в злонамеренных покушениях на православную веру, на монархическую власть царя, на спокойствие народа; ему поставили в вину и то, что он был иноземец, хотя он горячо восставал против этого определения, и уделом его стала ссылка. Задаром пропали все его стремления и ревнивое желание дать силу и славу народу, которому он не был даже своим. А доминиканцы посчитали своего сербскохорватского сводного брата изменником делу ордена и подвергли унижению недоверием. И там измордовали, и здесь. Обидно ведь. Из теплых краев тайком, обманув братьев, бежал в Россию, славянскую матерь, а там его в ссылку упекли. Вернулся чудом, а его в монастырь заточили. Каково? Сюжет шекспировский, милостивый государь, шекспировский. Нашим что не понравилось? Отчего царь Алексей оскорбился? Оттого, что Крижанич против теории «третьего Рима» выступил. А ведь правильно выступил. Пророк-то Даниил предсказывал разрушение римского государства, а потому тот, кто мечтает наречь Москву «третьим Римом», тот погибели ее желает. Москва — она и есть Москва, и того хватит, слава богу! А доминиканцы его мордовали потому, что он их за схоластику и догматизм поносил, не считал нужным молчать, когда был не согласен. Вот и разберись: можно ли служить двум идеям? Или это прямехонький путь на голгофу? Разбираюсь.
– И как?
– Не печатают меня. Ни те, ни эти не печатают. «Те» — я имею в виду загребских католиков, «эти» — белградских православных. И те и эти требуют точности: либо он католик и хорват, так вознеси его и восславь, и докажи, что в Московию он ездил затем лишь, чтобы обратить заблудших славян в лоно ватиканской истины; либо он истинный серб и надел тогу католика, чтобы служить славянскому делу, которое было, есть и будет православным. А вот чтобы напечатать про человекаКрижанича во всей его мятущейся разности, нет, не хотят. Не требуется разность, однолинейность потребна. Не наука пошла нынче и не искусство, а сплошная внешняя политика.
– Много уже написали?
– Два шкафа.
– Домой оправить не хотите?
– Боюсь, что наши наивные атеисты посчитают мою работу апологетикой церкви.
– А вы не бойтесь.
– Эмиграция приучает всего бояться, господин Штирлиц. А пуще всего самого себя. Она комплексы порождает, эмиграция-то. Страшные, доложу я вам, комплексы.
– Вы замечаете, что говорите по-немецки так, как говорят русские, давно покинувшие родину?
– Мне рекомендовано продолжать говорить именно таким образом.
«Готовят к передислокации в Германию, — понял Штирлиц. — Видно, не зря и наши так интересуются русской эмиграцией».
– Про Крижанича интересно. Обидно, если ваш материал останется втуне.
– Сделанное не пропадает.
– Как сказать. Написанное слово обязано быть напечатанным. Ничто так не стареет, как слово или мысль, не отданная людям, Василий Платонович.
– Вы кто по образованию?
– Физик.
– Ого! И где обучались?
– В Германии. Ладно. Исповеди мы отнесем на свободное время. Итак, вы остановите Везича...
– Если я остановлю Везича...
– Без «если», — отрезал Штирлиц, чувствуя, что говорит сейчас так, как говорят немцы. — Вы дождетесь его, даже если он приедет в восемь вечера, и остановите его, и откроетесь ему.
– Что?!
– Вы скажете, что связаны с русскими. И объясните, что готовы оказать ему поддержку, если он согласится дать мне письменное согласие на сотрудничество с РСХА. Обговорите детали с вашей здешней цепью. Везич может потребовать доказательств, не моя ли вы «подставка». Если хотите, пригласите кого-нибудь из своих здешних друзей.
Штирлиц, начав игру, уже сообщил Шелленбергу о согласии Везича на сотрудничество, но он знал, что бюрократический аппарат требует фактического подтверждения, дабы занести полковника в свою картотеку под соответствующим номером и псевдонимом.
Не получи Штирлиц письменного согласия Везича — оно может быть написано в любой форме, но обязано быть адресованным ему, — в Берлине будут крупные неприятности: теперь в игру включен и Веезенмайер.
"...
«Центр.
Настойчиво рекомендую найти возможность для ознакомления итальянцев с работой группы Веезенмайера в Загребе. Это — я убежден — вызовет серьезные трения между Берлином и Римом.
Юстас».
«Из Белграда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128