Этим доказывается то же самое и союзникам, а сие, видимо, самое важное, даже важнее, чем доказательство силы и спокойствия, предъявленное врагу.
– А во-вторых? — спросил Везич.
– Во-вторых, у меня к вам просьба от югославских товарищей. Она не имеет отношения к первой. В полиции заключены Аджия, Прица, Кершовани, Рихтман, Крайский. Где-то в другом месте держат Цесарца. Это цвет партии, господин Везич, эти люди всегда были непримиримы к гитлеризму. Вы можете и вы должны снестись с Белградом и требовать их немедленного освобождения.
– Вы думаете? — спросил Везич. — А профессор Мандич не арестован?
– Нет.
– Это точно?
– Да.
– Арестов, связанных с ним, с его друзьями, не было?
– Нет.
– Кто арестовал Прицу и его товарищей?
– А вы не знаете?
– Я вас спрашиваю, вам известно?
– Их брала «селячка стража» Мачека. Их арестовывали для того, чтобы удобнее было играть с Веезенмайером. Их арестом Гитлеру косвенно демонстрировалась лояльность Загреба. Их арестом Мачек предлагал Гитлеру сговориться без помощи Павелича. Их арестом Мачек и Шубашич уверяли державы оси, что они тоже самостоятельны и беспощадны, когда речь идет об их интересах...
– Эту просьбу я понимаю, — задумчиво ответил Везич, — но при чем здесь Штирлиц?
– При том, что, согласись вы «дружить» со Штирлицем, вам будет легче помогать нам.
– Вам? Советской разведке?
– Нам. Советской разведке.
– Вы с ума сошли, милейший?
Родыгин поправил указательным пальцем дужку пенсне, которое то и дело съезжало с переносья, и вдруг — неожиданно для самого себя — закричал тонким голосом:
– Дурак! Игрок! Опереточная примадонна! А кто, по-вашему, будет по-настоящему драться с Гитлером?! Кто?!
Этот отчаянный крик оказал на Везича странное действие. Он улыбнулся вдруг, ощутив в себе спокойствие, и подумал, что жизнь его могла сложиться иначе, если б тогда, давно, когда он выбирал свой путь, кто-нибудь вот так, как этот хлипкий потный человек, истошно заорал на него и он бы почувствовал в этом крике боль, и беспомощность, и страх; и за всем этим увидел искренность; именно увидел искренность, а не почувствовал ее. Если бы только почувствовал, долго размышлял бы, прежде чем говорить с Родыгиным открыто, потому что за годы службы в политической полиции Везич научился проводить четкую грань между чувствованием и видением.
– Откуда вы знаете о предложении, которое мне сделал Штирлиц?
– Мы знаем их код, — соврал Родыгин так ловко и неожиданно для себя самого, что в нем родилась уверенность, горделивая и по-мальчишески радостная! «Все сейчас будет так, как планировал Штирлиц, все будет именно так, как задумывал этот красивый, жестковатый и, по-видимому, очень одинокий немец, работающий на нас».
– Где доказательства, что вы представитель русских?
– Таких доказательств я вам не представлю.
– А что, если вы человек Штирлица?
– Я понимаю вас, — сказал Родыгин. — Я все прекрасно понимаю, но вам лучше все-таки поверить мне. Вам предстоит драка, и вам в этой драке надо опираться на кого-то. На кого? Видимо, кроме как на нас, не на кого. Если вы скажете мне, какая вам нужна помощь, я сразу передам это в Центр.
– Какая помощь? — вздохнул Везич. — Какая помощь, если шестого утром немцы перейдут нашу границу.
– От кого вы получили эти данные?
– Эти данные получил не я, а правительство, и переданы они нашим военным атташе в Берлине.
– Меня интересует фамилия.
– Вас? Почему она должна вас интересовать? Фамилией должен интересоваться ваш Центр. Фамилия — Ваухник. Фамилия военного атташе — полковник Ваухник. Ваши знают его так же, как мы знаем всех ваших атташе. Когда взяли Аджию и Кершовани?
– Три дня назад.
– Это точно?
– Да.
– Почему вас интересует Штирлиц?
– Меня он не интересует. Им интересуется Центр. Центр заинтересован в том, чтобы вы согласились с его предложением. Проинформируйте ваше руководство в Белграде, если в этом есть необходимость.
– Вы живете в Загребе нелегально?
Родыгин снова поправил дужку пенсне, какое-то мгновение колебался, а потом молча достал из кармана свой паспорт и протянул полковнику.
Тот пролистал зеленые страницы и спросил:
– Работаете где-нибудь?
– В университетской библиотеке. В зале периодики.
– Давно?
– Четыре года.
– У вас есть свой план освобождения Цесарца и его коллег?
– У меня лично нет. Что касается моих товарищей, то я не уполномочен говорить за них. Я не могу, естественно, говорить и за югославских коммунистов.
– Я могу увидеться с вашим руководителем?
– Если согласитесь принять наши предложения, да.
– Когда может состояться встреча?
– Хоть сегодня.
– Где и когда?
– Назначайте место и час.
– Завтра в десять вечера возле кафе «Два ловца».
– Это на Тушканце?
– Верно.
– Хорошо. В кафе или возле него?
– Я вас найду.
– Я не могу рисковать жизнью моего товарища.
– А моей жизнью вы можете рисковать?
– Хорошо, — согласился Родыгин, — мы будем ждать вас там в десять.
– Телефон, по которому я могу найти Штирлица, вам известен?
– Да. 84-51.
– Это в «Эспланаде»?
– Да.
– У них есть конспиративная квартира на Опатичкой улице. Тамошний телефон вам неизвестен?
– У них нет квартиры в Верхнем городе. У них есть вилла в районе Максимира. Но там, по-моему, нет телефона.
– Вы считаете, что Штирлиц может быть полезен нам больше, чем мы ему?
– Нам? — спросил Родыгин. — Кого вы имеете в виду?
Везич, закурив, ответил:
– К сожалению, я имею в виду хорватов и сербов, но я не могу говорить при этом о вашей стране. Договора у нас нет, так что мы — это мы, а вы — это вы.
– Думаю, что на все ваши вопросы ответит мой руководитель. Но вы должны будете проинформировать его о вашей встрече со Штирлицем. Меня просили передать, что вам необходимо принять его условия. Это все, что я могу вам сказать. Вопрос об арестованных коммунистах к Штирлицу отношения не имеет. Это, скорее, моя инициатива. Я хорошо знал Кершовани, он часто работал у меня в зале.
– Только лишь? Я думал, вы его завербовали...
– Людей его идеи не вербуют, — отрезал Родыгин. — И он и я делали общее дело, но в разных, как говорится, ипостасях.
– Вербуют людей моей идеи, вы это хотели сказать?
– Я хотел сказать именно это.
– Не боитесь, что обижусь?
– Если бы не теперешняя ситуация, боялся бы.
– До встречи, — сказал Везич, сев в машину. — В десять. Помощь ваша мне потребуется, вероятно, завтра же.
...Лада распахнула дверь и, охнув, отошла к стене, прижав к груди руки. Лицо ее было распухшим и заплаканным, Везич впервые видел ее такой.
– Господи, — тихо сказала она, — Петар, родной мой, а я уж тебя похоронила...
Он обнял ее, почувствовав в горле горячий комок. За то время, что они были вместе, она ни разу не говорила с ним так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
– А во-вторых? — спросил Везич.
– Во-вторых, у меня к вам просьба от югославских товарищей. Она не имеет отношения к первой. В полиции заключены Аджия, Прица, Кершовани, Рихтман, Крайский. Где-то в другом месте держат Цесарца. Это цвет партии, господин Везич, эти люди всегда были непримиримы к гитлеризму. Вы можете и вы должны снестись с Белградом и требовать их немедленного освобождения.
– Вы думаете? — спросил Везич. — А профессор Мандич не арестован?
– Нет.
– Это точно?
– Да.
– Арестов, связанных с ним, с его друзьями, не было?
– Нет.
– Кто арестовал Прицу и его товарищей?
– А вы не знаете?
– Я вас спрашиваю, вам известно?
– Их брала «селячка стража» Мачека. Их арестовывали для того, чтобы удобнее было играть с Веезенмайером. Их арестом Гитлеру косвенно демонстрировалась лояльность Загреба. Их арестом Мачек предлагал Гитлеру сговориться без помощи Павелича. Их арестом Мачек и Шубашич уверяли державы оси, что они тоже самостоятельны и беспощадны, когда речь идет об их интересах...
– Эту просьбу я понимаю, — задумчиво ответил Везич, — но при чем здесь Штирлиц?
– При том, что, согласись вы «дружить» со Штирлицем, вам будет легче помогать нам.
– Вам? Советской разведке?
– Нам. Советской разведке.
– Вы с ума сошли, милейший?
Родыгин поправил указательным пальцем дужку пенсне, которое то и дело съезжало с переносья, и вдруг — неожиданно для самого себя — закричал тонким голосом:
– Дурак! Игрок! Опереточная примадонна! А кто, по-вашему, будет по-настоящему драться с Гитлером?! Кто?!
Этот отчаянный крик оказал на Везича странное действие. Он улыбнулся вдруг, ощутив в себе спокойствие, и подумал, что жизнь его могла сложиться иначе, если б тогда, давно, когда он выбирал свой путь, кто-нибудь вот так, как этот хлипкий потный человек, истошно заорал на него и он бы почувствовал в этом крике боль, и беспомощность, и страх; и за всем этим увидел искренность; именно увидел искренность, а не почувствовал ее. Если бы только почувствовал, долго размышлял бы, прежде чем говорить с Родыгиным открыто, потому что за годы службы в политической полиции Везич научился проводить четкую грань между чувствованием и видением.
– Откуда вы знаете о предложении, которое мне сделал Штирлиц?
– Мы знаем их код, — соврал Родыгин так ловко и неожиданно для себя самого, что в нем родилась уверенность, горделивая и по-мальчишески радостная! «Все сейчас будет так, как планировал Штирлиц, все будет именно так, как задумывал этот красивый, жестковатый и, по-видимому, очень одинокий немец, работающий на нас».
– Где доказательства, что вы представитель русских?
– Таких доказательств я вам не представлю.
– А что, если вы человек Штирлица?
– Я понимаю вас, — сказал Родыгин. — Я все прекрасно понимаю, но вам лучше все-таки поверить мне. Вам предстоит драка, и вам в этой драке надо опираться на кого-то. На кого? Видимо, кроме как на нас, не на кого. Если вы скажете мне, какая вам нужна помощь, я сразу передам это в Центр.
– Какая помощь? — вздохнул Везич. — Какая помощь, если шестого утром немцы перейдут нашу границу.
– От кого вы получили эти данные?
– Эти данные получил не я, а правительство, и переданы они нашим военным атташе в Берлине.
– Меня интересует фамилия.
– Вас? Почему она должна вас интересовать? Фамилией должен интересоваться ваш Центр. Фамилия — Ваухник. Фамилия военного атташе — полковник Ваухник. Ваши знают его так же, как мы знаем всех ваших атташе. Когда взяли Аджию и Кершовани?
– Три дня назад.
– Это точно?
– Да.
– Почему вас интересует Штирлиц?
– Меня он не интересует. Им интересуется Центр. Центр заинтересован в том, чтобы вы согласились с его предложением. Проинформируйте ваше руководство в Белграде, если в этом есть необходимость.
– Вы живете в Загребе нелегально?
Родыгин снова поправил дужку пенсне, какое-то мгновение колебался, а потом молча достал из кармана свой паспорт и протянул полковнику.
Тот пролистал зеленые страницы и спросил:
– Работаете где-нибудь?
– В университетской библиотеке. В зале периодики.
– Давно?
– Четыре года.
– У вас есть свой план освобождения Цесарца и его коллег?
– У меня лично нет. Что касается моих товарищей, то я не уполномочен говорить за них. Я не могу, естественно, говорить и за югославских коммунистов.
– Я могу увидеться с вашим руководителем?
– Если согласитесь принять наши предложения, да.
– Когда может состояться встреча?
– Хоть сегодня.
– Где и когда?
– Назначайте место и час.
– Завтра в десять вечера возле кафе «Два ловца».
– Это на Тушканце?
– Верно.
– Хорошо. В кафе или возле него?
– Я вас найду.
– Я не могу рисковать жизнью моего товарища.
– А моей жизнью вы можете рисковать?
– Хорошо, — согласился Родыгин, — мы будем ждать вас там в десять.
– Телефон, по которому я могу найти Штирлица, вам известен?
– Да. 84-51.
– Это в «Эспланаде»?
– Да.
– У них есть конспиративная квартира на Опатичкой улице. Тамошний телефон вам неизвестен?
– У них нет квартиры в Верхнем городе. У них есть вилла в районе Максимира. Но там, по-моему, нет телефона.
– Вы считаете, что Штирлиц может быть полезен нам больше, чем мы ему?
– Нам? — спросил Родыгин. — Кого вы имеете в виду?
Везич, закурив, ответил:
– К сожалению, я имею в виду хорватов и сербов, но я не могу говорить при этом о вашей стране. Договора у нас нет, так что мы — это мы, а вы — это вы.
– Думаю, что на все ваши вопросы ответит мой руководитель. Но вы должны будете проинформировать его о вашей встрече со Штирлицем. Меня просили передать, что вам необходимо принять его условия. Это все, что я могу вам сказать. Вопрос об арестованных коммунистах к Штирлицу отношения не имеет. Это, скорее, моя инициатива. Я хорошо знал Кершовани, он часто работал у меня в зале.
– Только лишь? Я думал, вы его завербовали...
– Людей его идеи не вербуют, — отрезал Родыгин. — И он и я делали общее дело, но в разных, как говорится, ипостасях.
– Вербуют людей моей идеи, вы это хотели сказать?
– Я хотел сказать именно это.
– Не боитесь, что обижусь?
– Если бы не теперешняя ситуация, боялся бы.
– До встречи, — сказал Везич, сев в машину. — В десять. Помощь ваша мне потребуется, вероятно, завтра же.
...Лада распахнула дверь и, охнув, отошла к стене, прижав к груди руки. Лицо ее было распухшим и заплаканным, Везич впервые видел ее такой.
– Господи, — тихо сказала она, — Петар, родной мой, а я уж тебя похоронила...
Он обнял ее, почувствовав в горле горячий комок. За то время, что они были вместе, она ни разу не говорила с ним так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128