В последний раз она не осталась с нами лишь потому, что вилла показалась ей слишком большой, слишком роскошной для нее. А присутствие Ноэми, которую она посчитала заносчивой, стало последней каплей.
— И ради этого ты изводишь себя работой! Да еще для того, чтобы твоя жена до десяти валялась в постели!
Труднее всего убедить ее лечь не в больницу, а в частную клинику. Пелегрен намекнул на это, но она отрезала:
— Сыну деньги нужнее, чем мне.
Люсьен Бар снова вздохнул.
— Странная она женщина…
Возможно, Андре тоже когда-нибудь скажет о своей матери:
— Странная она женщина…
Все удивительно переплеталось, и у Андре складывалось впечатление, что он несвободен и, хочет того или нет, некие нити связывают его не только с родителями, но и с бабушкой, с дедом, с другими менее важными персонажами, чья роль в его жизни была тем не менее значительной.
Семейство Буадье, например, о которых он думал чаще, чем хотел.
Оба одновременно встали из-за стола. Через несколько минут отец размеренным шагом направится на Круазетт, где ровно в два часа в белом халате будет стоять посреди своего кабинета.
— Приглашайте первого, Алиса.
Алиса, ассистент-секретарь, симпатичная брюнетка, заменила после их переезда в новый дом пожилую м-ль Беген, которая покрикивала на клиентов.
Довольно часто имя Алисы произносила в доме и мать, но почти всегда со скрытым намеком.
Неужели отец спит со своей ассистенткой, а мать ревнует? Андре жил с ними с самого рождения, но почти ничего не знал о них. Да и не хотел знать, и когда они сами пытались что-то рассказать ему о себе или о своей жизни, весь ощетинивался.
— Все-таки, — глядя на него, добавил отец, пока они еще стояли на разных концах стола, — у вас с бабушкой есть что-то общее.
— Что же?
— Вспыльчивость. Тебе не доводилось видеть ее в ярости? — Но я никогда не сержусь.
— В детстве ты не сдерживался, тебя буквально прорывало. Как только ты не обзывал нас с мамой!
— Со мной такого уже три года не случалось.
— Верно. Но ты взрываешься внутренне. Иногда ты вдруг бледнеешь, лицо у тебя застывает, и ты пришел бы в ужас, если бы мог видеть в такой момент свои глаза, сверкающие как молния.
— Я держу себя в руках.
— Верно. Но хорошо видно, чего тебе это стоит, и порой я даже предпочел бы, чтобы ты, как раньше, спускал пары.
Они подошли к двери. Такие обеды, когда они оставались вдвоем и много, гораздо больше, чем за целую неделю, разговаривали, случались нечасто.
А вот получил ли каждый удовлетворение? В их глазах читалась не радость, а, напротив, известная серьезность.
— Счастливо, сын.
Пропуская Андре вперед, отец на мгновение, словно невзначай, почти как Франсина, положил ему руку на плечо.
— Кстати, я сейчас увижу Франсину.
— Ты едешь в Ниццу?
— Она приезжает в Канн к подружке, отца которой, доктора Пуатра, ты, должно быть, знаешь.
— К Эмилии?
— Ты и ее знаешь?
— Пуатра лучший кардиолог на побережье.
— В понедельник утром Эмилии делают операцию аппендицита.
Андре не очень-то хотел вдаваться в подробности, но ему показалось, что отец в обмен на проявленное доверие имеет право на несколько фраз.
— Франсина — замечательная девушка.
Любезность за любезность. В общем, они остались довольны друг другом: такой близости между ними еще не возникало.
— К ужину вернешься?
— Наверняка. Она уезжает шестичасовым.
— Передай привет ее родителям.
Отец помедлил, не зная, пойти ли попрощаться с женой; в конце концов взял с вешалки шляпу и вышел за дверь на крыльцо и залитую солнцем аллею. — Ты часто ходишь сюда?
— Довольно часто, в основном по утрам, если есть свободное время.
На улицах города он тоже предпочитал первые утренние часы, когда наводят чистоту в магазинах и кафе, и нередко перед лицеем заходил на рынок Гамбетты.
Раньше, когда они жили на Эльзасском бульваре, рынок находился напротив их дома, сразу через мостик, и стоило раскрыть окна, как квартиру наполнял запах овощей и рыбы.
Не спеша, словно на воскресной прогулке, они шли вдоль мола, не сговариваясь, останавливались перед каждым судном, долго смотрели на него.
Ему вдруг захотелось подшутить над собой.
— Когда я один, мне случается забывать о времени и, словно передо мной разыгрывается необычный спектакль, я, застыв, смотрю на матроса в шлюпке, который драит белую яхту щеткой и мылом.
— Ты любишь корабли?
— Я без ума от них и знаю их все до одного. Я с первого взгляда вижу, какой ушел, а какой прибыл.
Большинство из них редко выходят в море. Черный кеч, вон там, дальше, принадлежит американскому писателю; его можно увидеть за пишущей машинкой. Он, кажется, знаменит у себя на родине.
Несколько дольше они задержались у огромной, размерами с теплоход, яхты, экипаж которой, без метрдотелей и горничных, насчитывал больше тридцати человек. Каждый год яхта пересекала Атлантику и бросала якорь на Бермудах.
— Завидуешь? Андре задумался.
— Нет! В сущности, я не хочу быть богатым: деньги внушают мне страх.
Но не хочу быть и бедным, хотя…
— Продолжай.
— Трудно объяснить. Временами меня охватывает тоска: отказаться от всего, не иметь никаких обязательств, ничем не быть связанным, ни за что не Держаться…
— Тебе не кажется, что в этом есть что-то от литературщины?
— Разумеется. А твои родители богаты?
— Я сказала бы, что отец зарабатывает достаточно, чтобы мы жили безбедно.
— Вот-вот, это и есть предел моих желаний, при условии, что я не стану рабом комфорта и смогу заниматься любимым делом.
— Отец увлечен своей работой. Если бы еще не куча бумаг, которые приходится заполнять!
— Главное, на мой взгляд, свобода. Как сейчас: можно остановиться здесь или чуть дальше и ни перед кем не отчитываться. А вот и мой рыбачок.
— Ты его знаешь?
— Мы никогда не разговаривали. Сколько лет ты ему дашь?
— Сорок-пятьдесят.
— Пожалуй. Во всяком случае, еще не пенсионер. Он не инвалид, не калека. И на вид вполне здоров.
— Почему ты о нем говоришь?
— Потому что, когда бы я ни пришел сюда, утром или вечером, я почти уверен, что найду его на этом самом месте, между Кормораном и смешным маленьким суденышком с двумя шверцами под нидерландским флагом.
Не знаю, почему он облюбовал именно это место, а не какое-нибудь другое. Ведь здесь столько якорей, что забросить удочку не так-то просто.
Андре поискал глазами поплавок.
— Видишь маленькую красную пробку? Представь себе, что ты часами смотришь на нее в надежде, что она дрогнет и разом уйдет под воду.
— И он что-нибудь ловит?
— Никогда не видел, чтобы он хоть что-то поймал.
Но странно: его увлечение заразительно. Бывает, я минут пятнадцать стою рядом с ним и тоже волнуюсь, когда пробка начинает подрагивать.
И не я один. Иной раз нас собирается трое или четверо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— И ради этого ты изводишь себя работой! Да еще для того, чтобы твоя жена до десяти валялась в постели!
Труднее всего убедить ее лечь не в больницу, а в частную клинику. Пелегрен намекнул на это, но она отрезала:
— Сыну деньги нужнее, чем мне.
Люсьен Бар снова вздохнул.
— Странная она женщина…
Возможно, Андре тоже когда-нибудь скажет о своей матери:
— Странная она женщина…
Все удивительно переплеталось, и у Андре складывалось впечатление, что он несвободен и, хочет того или нет, некие нити связывают его не только с родителями, но и с бабушкой, с дедом, с другими менее важными персонажами, чья роль в его жизни была тем не менее значительной.
Семейство Буадье, например, о которых он думал чаще, чем хотел.
Оба одновременно встали из-за стола. Через несколько минут отец размеренным шагом направится на Круазетт, где ровно в два часа в белом халате будет стоять посреди своего кабинета.
— Приглашайте первого, Алиса.
Алиса, ассистент-секретарь, симпатичная брюнетка, заменила после их переезда в новый дом пожилую м-ль Беген, которая покрикивала на клиентов.
Довольно часто имя Алисы произносила в доме и мать, но почти всегда со скрытым намеком.
Неужели отец спит со своей ассистенткой, а мать ревнует? Андре жил с ними с самого рождения, но почти ничего не знал о них. Да и не хотел знать, и когда они сами пытались что-то рассказать ему о себе или о своей жизни, весь ощетинивался.
— Все-таки, — глядя на него, добавил отец, пока они еще стояли на разных концах стола, — у вас с бабушкой есть что-то общее.
— Что же?
— Вспыльчивость. Тебе не доводилось видеть ее в ярости? — Но я никогда не сержусь.
— В детстве ты не сдерживался, тебя буквально прорывало. Как только ты не обзывал нас с мамой!
— Со мной такого уже три года не случалось.
— Верно. Но ты взрываешься внутренне. Иногда ты вдруг бледнеешь, лицо у тебя застывает, и ты пришел бы в ужас, если бы мог видеть в такой момент свои глаза, сверкающие как молния.
— Я держу себя в руках.
— Верно. Но хорошо видно, чего тебе это стоит, и порой я даже предпочел бы, чтобы ты, как раньше, спускал пары.
Они подошли к двери. Такие обеды, когда они оставались вдвоем и много, гораздо больше, чем за целую неделю, разговаривали, случались нечасто.
А вот получил ли каждый удовлетворение? В их глазах читалась не радость, а, напротив, известная серьезность.
— Счастливо, сын.
Пропуская Андре вперед, отец на мгновение, словно невзначай, почти как Франсина, положил ему руку на плечо.
— Кстати, я сейчас увижу Франсину.
— Ты едешь в Ниццу?
— Она приезжает в Канн к подружке, отца которой, доктора Пуатра, ты, должно быть, знаешь.
— К Эмилии?
— Ты и ее знаешь?
— Пуатра лучший кардиолог на побережье.
— В понедельник утром Эмилии делают операцию аппендицита.
Андре не очень-то хотел вдаваться в подробности, но ему показалось, что отец в обмен на проявленное доверие имеет право на несколько фраз.
— Франсина — замечательная девушка.
Любезность за любезность. В общем, они остались довольны друг другом: такой близости между ними еще не возникало.
— К ужину вернешься?
— Наверняка. Она уезжает шестичасовым.
— Передай привет ее родителям.
Отец помедлил, не зная, пойти ли попрощаться с женой; в конце концов взял с вешалки шляпу и вышел за дверь на крыльцо и залитую солнцем аллею. — Ты часто ходишь сюда?
— Довольно часто, в основном по утрам, если есть свободное время.
На улицах города он тоже предпочитал первые утренние часы, когда наводят чистоту в магазинах и кафе, и нередко перед лицеем заходил на рынок Гамбетты.
Раньше, когда они жили на Эльзасском бульваре, рынок находился напротив их дома, сразу через мостик, и стоило раскрыть окна, как квартиру наполнял запах овощей и рыбы.
Не спеша, словно на воскресной прогулке, они шли вдоль мола, не сговариваясь, останавливались перед каждым судном, долго смотрели на него.
Ему вдруг захотелось подшутить над собой.
— Когда я один, мне случается забывать о времени и, словно передо мной разыгрывается необычный спектакль, я, застыв, смотрю на матроса в шлюпке, который драит белую яхту щеткой и мылом.
— Ты любишь корабли?
— Я без ума от них и знаю их все до одного. Я с первого взгляда вижу, какой ушел, а какой прибыл.
Большинство из них редко выходят в море. Черный кеч, вон там, дальше, принадлежит американскому писателю; его можно увидеть за пишущей машинкой. Он, кажется, знаменит у себя на родине.
Несколько дольше они задержались у огромной, размерами с теплоход, яхты, экипаж которой, без метрдотелей и горничных, насчитывал больше тридцати человек. Каждый год яхта пересекала Атлантику и бросала якорь на Бермудах.
— Завидуешь? Андре задумался.
— Нет! В сущности, я не хочу быть богатым: деньги внушают мне страх.
Но не хочу быть и бедным, хотя…
— Продолжай.
— Трудно объяснить. Временами меня охватывает тоска: отказаться от всего, не иметь никаких обязательств, ничем не быть связанным, ни за что не Держаться…
— Тебе не кажется, что в этом есть что-то от литературщины?
— Разумеется. А твои родители богаты?
— Я сказала бы, что отец зарабатывает достаточно, чтобы мы жили безбедно.
— Вот-вот, это и есть предел моих желаний, при условии, что я не стану рабом комфорта и смогу заниматься любимым делом.
— Отец увлечен своей работой. Если бы еще не куча бумаг, которые приходится заполнять!
— Главное, на мой взгляд, свобода. Как сейчас: можно остановиться здесь или чуть дальше и ни перед кем не отчитываться. А вот и мой рыбачок.
— Ты его знаешь?
— Мы никогда не разговаривали. Сколько лет ты ему дашь?
— Сорок-пятьдесят.
— Пожалуй. Во всяком случае, еще не пенсионер. Он не инвалид, не калека. И на вид вполне здоров.
— Почему ты о нем говоришь?
— Потому что, когда бы я ни пришел сюда, утром или вечером, я почти уверен, что найду его на этом самом месте, между Кормораном и смешным маленьким суденышком с двумя шверцами под нидерландским флагом.
Не знаю, почему он облюбовал именно это место, а не какое-нибудь другое. Ведь здесь столько якорей, что забросить удочку не так-то просто.
Андре поискал глазами поплавок.
— Видишь маленькую красную пробку? Представь себе, что ты часами смотришь на нее в надежде, что она дрогнет и разом уйдет под воду.
— И он что-нибудь ловит?
— Никогда не видел, чтобы он хоть что-то поймал.
Но странно: его увлечение заразительно. Бывает, я минут пятнадцать стою рядом с ним и тоже волнуюсь, когда пробка начинает подрагивать.
И не я один. Иной раз нас собирается трое или четверо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26