В такие дни она, видимо, ссорилась с мужем. Он помнил молчаливые ужины, красные глаза матери, ее нервозность, подчеркнуто бесстрастное лицо, частые отлучки отца. И ему казалось, что он задыхается.
И когда она вот так же склонялась над его кроватью или ложилась рядом с ним, от нее пахло вином, а то и чем-нибудь покрепче.
— Ты не чувствуешь себя несчастным, малыш?
— Да нет, мама.
— И тебе не хотелось бы, чтобы у тебя были другие родители?
Ему хотелось спать. Подобные сцены омрачали весь следующий день. Часто по ночам его мучили кошмары, но позвать родителей он не решался.
Наивный, он задавался вопросом: такие же ли они, как другие отцы и матери, все ли у них так же, как в прочих семьях?
— Ты действительно считаешь себя счастливым?
— Конечно, мама.
— Я так люблю тебя, дорогой мой мальчик! Ты — единственный смысл моей жизни. Все, что я делаю, — позже ты это поймешь — я делаю только для тебя.
— Да, мама.
— Я не сержусь на твоего отца. Он мужчина, а мужчины…
Случалось, она плакала, и когда слеза падала на щеку ребенку, стереть ее он не решался.
— Что ты думаешь обо мне, Андре? Я хорошая мать?
— Да, мама.
— Даже если не уделяю тебе много внимания? Я так хочу всегда быть веселой, беззаботной, чувствовать себя твоим товарищем, другом, играть с тобой как сестра, а не стареющая женщина.
Она не знала, что в глазах у него вставало спокойное, почти невыразительное лицо отца, лицо смирившегося мужчины, который терпеливо несет свой крест и устроил себе на антресолях уголок и убежище. Он не мог сказать точно, когда все это началось. На старой квартире, на Эльзасском бульваре, они время от времени приглашали на ужин какую-нибудь супружескую пару, почти всегда приятеля-врача с женой, и по вечерам, лежа в постели, он слышал журчание мирной беседы, изредка прерываемой смехом, чувствовал запах коньяка, который подавали в рюмках с золотым ободком.
После переезда на виллу, в самом начале, бывали вечера и пошумнее, когда собиралось пять-шесть пар, допоздна танцевавших под патефон.
Но этот огонек потихоньку угасал. Вечеринки устраивались все реже, приглашенных становилось все меньше — лишь два-три ближайших друга, да и те потом перестали ходить. И родители по вечерам сидели дома, разве что раз в месяц выбирались в кино на Антибскую улицу.
Андре поднялся в мансарду, где попытался углубиться в задачу, условие которой медленно переписал: определить функцию от a=x2+y2 и вычертить график.
Но сосредоточиться никак не удавалось.
— Ты у себя, Андре?
— Да, мама.
— Не спустишься попрощаться со мной? В желтом, очень открытом платье для коктейля и норковой накидке, она стояла на площадке; уже за пять ступенек от нее несло духами.
— Я не очень страшная?
— Ты великолепна.
Он так не думал. Он едва на нее посмотрел.
— Спокойной ночи, дорогой.
— Приятного вечера, мама.
— Если отец вернется до того, как ты ляжешь спать, пожелай ему от меня спокойной ночи. Я все-таки надеюсь вернуться не слишком поздно, но с Наташей никогда не угадаешь…
Услышав, как закрылась дверь и колеса заскрипели по садовому гравию, он облегченно вздохнул: наконец-то один. И тут зазвонил телефон. В доме было два аппарата: в спальне родителей и в гостиной. До спальни было ближе, но Андре кубарем катился вниз, где Ноэми уже сняла трубку.
— Алло!.. Да, здесь. Да вот и он. Передаю трубку.
— Меня?
Он не мог поверить: ему никогда не звонили. Наверно, кто-нибудь из класса забыл в лицее тетради или у кого-то не получается задача.
— Алло!.. Кто это?
И голосом, заставившем Ноэми остановиться, выдохнул:
— Франсина?
Еще ни разу он не слышал ее голоса по телефону и удивился, какой он серьезный и нежный. Фоном ему служила доносившаяся из трубки музыка.
— Не помешала?
— Нет.
— Что ты делал?
— Собирался идти в мансарду заниматься.
— Чем?
— Математикой.
— У тебя все в порядке?
Он помрачнел: ему вдруг показалось, что она звонит, желая убедиться, не слишком ли он расстроился из-за встречи с матерью. Он не хотел, чтобы его жалели, чтобы кто-то, даже Франсина, лез ему в душу. Догадалась ли она по его молчанию, что, сама того не желая, задела его.
— Знаешь, зачем я звоню?
— Нет.
— Что ты делаешь завтра около пяти?
— Завтра суббота? На пять часов у меня нет никаких планов.
— Я буду в Канне. Хочу повидать Эмилию, дочку доктора Пуатра. Знаешь такого? Он кардиолог.
— По-моему, его знает отец.
— В следующий понедельник Эмилию должны оперировать по поводу аппендицита, и она страшно трусит. Вот, чтобы подбодрить ее, я и приеду рассказать ей о своей операции.
— Тебя оперировали?
— Два года назад. Если ты свободен, я останусь у нее часов до пяти, и у нас еще будет время до моего отъезда.
— Ты сейчас слушаешь «Erne kleine Nachtmusik»?
— Да.
— Ты звонишь из гостиной?
— Да.
Он представил ее справа у камина, в кресле, которое она называла своим. В тот вечер, когда они с родителями ужинали у них, она поставила ему эту пластинку и удивилась, узнав, что у него есть такая же.
— Ты любишь Моцарта? Обычно мальчишки предпочитают джаз.
— Это не мешает мне любить и джаз.
Как это по-детски трогательно поставить под телефонный звонок музыку, напоминающую обоим один из эпизодов их жизни!
— Дверь в кабинет твоего отца открыта?
— Да.
— Он там?
— Заполняет формуляры для социального страхования. А мама на кухне, отдает служанке распоряжения на завтра.
Последовало молчание, но оно ничего не разрушило, поскольку не смущало. Первым, опасаясь, что их разъединили, заговорил Андре.
— Ты еще слушаешь?
— Да. Давай встретимся у морского вокзала.
— Захватишь купальник?
— Вряд ли. Я хочу просто побродить по порту. Но если ты…
— Нет. Как скажешь.
— Не возражаешь?
— Я и так купаюсь каждое утро.
— Когда же ты встаешь?
— В шесть.
Он удивился ее естественности и раскованности, хотя из соседней комнаты, дверь в которую была открыта, ее отец слышал все, что она говорит.
— Мне так рано не подняться. Я ужасная копуша. Не поднимай братья шум с семи утра, не знаю, когда бы я вставала.
Андре не мог бы говорить столь непринужденно, будь рядом отец, а уж если бы его слышала мать — и подавно. Он завидовал Франсине, завидовал ее семье, дому, квартире, где так спокойно, уютно, гармонично.
— А ты что делаешь?
Ему показалось, что ее дыхание вдруг участилось.
— Наклонилась, чтобы выключить проигрыватель. Пластинка кончилась. Ты не заметил? Он глупо спросил:
— Погода в Ницце хорошая?
— Полагаю, не хуже, чем в Канне, — последовал ироничный ответ.
Он услышал ее смех, и ему стало радостно и в тоже время грустно.
— Сколько ты еще выпил шоколадных коктейлей?
— После нашей встречи — два.
— С двумя шариками?
— С двумя в каждом. А ты?
— Надеюсь, завтра ты меня угостишь.
— Смеешься надо мной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26